Раскадровка (СИ) - "Ulla Lovisa"

Он предпочитал считать себя хорошим человеком, достойным доверия, честным, здравомыслящим, благодарным, человеком искусства с тонким вкусом и чуткой душой, но проявившаяся лакмусом — этой постановочной интрижкой с Тейлор — правда была совершенно иной. Том, хоть и сохранял оболочку вежливости и добросердечности, на самом деле оказался насквозь прогнившим меркантильностью и тщеславием. Казалось, Олдборо смотрел на него бездонными зелеными глазами пятилетнего мальчишки и задавал немой вопрос, ответом на который был только глубочайший стыд.

Мама обняла и просунула голову ему под руку. Они вышли из коттеджа и шагали вниз, к пляжу. За ними медленно катилась машина охраны, впереди с направленными на них камерами наперевес пятились фотографы. Какое-то время они шагали по улице втроем, — Том, мама, Тейлор Свифт — приобняв друг друга и с неуместно счастливыми улыбками обсуждали погоду. Та выдалась неоднозначной, солнечной, но ветреной и не по-июньски прохладной. А потом мама отпустила Свифт и замедлила шаг, позволяя всем остальным уйти вперед и оттягивая их с Томом в хвост процессии.

— Сынок, — обратилась она негромко и мягко, таким ласковым тоном она всегда встречала любые его тревоги и неудачи. — А как же Норин?

— А что с ней? — отозвался он, вмешивая в голос всё спокойствие и всю небрежность, которые только мог в себе отыскать.

— Она знает, что всё это только работа, что это не взаправду? Она на это согласилась? Между вами всё в порядке?

Том старательно делал вид, что увлеченно разглядывает красную кирпичную кладку, но кожей ощущал этот внимательный, пробирающийся внутрь взгляд матери. Она всегда его понимала — лучше отца, сестер, порой даже лучше его самого. Она научила его не пугаться и не прятать собственных эмоций, не навешивала маскулинных ярлыков вроде «мужчины не плачут и не боятся», не осуждала его. В маме Том часто находил то понимание, которого ждал, но не получал от отца. И притворяться сейчас перед ней было отвратительно.

— Ну ты же знаешь, мы с ней только друзья. Конечно, всё в порядке.

— Думаешь, я поверю в эту ложь? — она ущипнула его за бок, как часто делала в детстве, когда он обижался или капризничал. — Ты талантливый актёр, Томас, но никудышный обманщик. Я всё вижу. А Норин видит вот это всё, — она махнула рукой в сторону Тейлор и скривилась. — Не этому я тебя учила, Томас. Так некрасиво ты поступил с Норин, а она ведь замечательная девочка.

Он протяжно вздохнул. Его и в самом деле учили не этому, его учили уважению, обходительности, внимательности. Тома вырастили романтиком и даже в незначительных кратковременных интрижках он старался им быть, просто потому что считал это обязательным. Он бывал романтиком даже с Норин, хоть никогда осознанно такой цели перед собой не ставил и до недавнего времени этого не понимал.

— Да, мам, замечательная.

— Вы друг другу подходите, Томас. Ты и Норин. Воспитанные, образованные, одаренные, трудящие. Англичане. Даже внешне в чём-то похожие. Вы можете быть отличной парой, у вас могут родиться очаровательные дети. Мои внуки…

— Мам, пожалуйста!

Она бередила в нём слишком болезненную, слишком свежую рану, и та кровоточила холодной вязкой жидкостью, заполняющей его внутренности, придавливающей его книзу. Хиддлстон не нуждался в дополнительном растравлении, он и без того себя уже почти ненавидел.

Ввязываясь во всё это он и не вспомнил о Норин. Он не только не оглядывался на то, как она могла отреагировать, он даже предупредить её не посчитал нужным, слепо веря в ложь, которую теперь пытался скормить собственной маме — они ведь только друзья и друзьями навсегда останутся, какие бы роли он ни решал исполнить. Вот только играть Локи, Линдсея Форда или Гамлета было не тем же самым, что играть парня Тейлор Свифт. В кино и театре роль всегда оставалась ролью, и, насколько бы отлично выполненной она ни оказывалась, никогда не была реальностью. А вот эту прогулку в обнимку с мамой и Свифт по Олдборо пытались выдать за реальность. По ту сторону обращенных к ним объективов, по другую сторону интернета и телевидения он не был Локи или Гамлетом, он был Томом Хиддлстоном, вступившим в открытые отношения со Свифт. Именно это видела Джойс, и именно поэтому — стоило первым снимкам появиться в прессе — она исчезла.

Как он мог быть таким слепым? Он замечал мельчайшие эмоциональные изменения во всех своих кратковременных спутницах, он отслеживал приближение к небезопасной черте влюбленности, за которой беззаботная ночь могла повлечь за собой долгие и болезненные осложнения, он перерубал все контакты при малейших симптомах. А в Норин Джойс не рассмотрел очевидного. И даже когда она недвусмысленно ткнула свои чувства ему под нос, он трусливо отворачивался и цеплялся за дружбу.

И вот итог: он вовлечен в этот скандальный роман, темные пятна от которого вряд ли когда-либо сумеет вывести с собственной репутации; и Норин Джойс, с которой они могли бы быть отличной неподдельной парой, не хотела быть ему даже другом.

***

Четверг, 30 июня 2016 года

Нью-Йорк

Что Норин любила в Большом Яблоке и что выгодно отличало его от других американских городов — Лос-Анджелеса, в первую очередь — так это свобода передвижения. Здесь не требовалась машина, всюду можно было добраться на метро или и вовсе пешком. На каждом углу тут были автоматизированные станции проката велосипедов, и именно они были основным транспортом Норин. Она ездила на них повсюду: на обед, в тренажерный зал, в магазин, на встречу. Катиться на двухколесном вдоль тротуаров, ощущать потоки горячего воздуха, заворачивающегося вокруг неё и разгонять свой собственный ветер — Джойс так наслаждалась этим, что стала всерьез подумывать над перспективой переезда в Нью-Йорк. Она любила Лондон и любила свою квартирку у вбегающего в Темзу канала, она любила возвращаться туда, но объективно проводила в Англии так мало времени, а в Штатах — так много, что жильем было бы разумнее обзавестись по эту сторону океана.

Подальше от Тома Хиддлстона.

Норин потребовалось несколько одиноких вечеров самоуничтожения: грустные фильмы, запиваемые вином и заедаемые тайской едой навынос, их общие фотографии в её телефоне до острого желания разбить его о стену, горькие рыдания в подушку, жалкие, мелочные поползновения отомстить — всё что угодно, прежде чем она попыталась взять себя в руки. Так или иначе, ничто из этого не помогало, а напротив — загоняло в болото гуще и зловоннее. Несколько раз, подгоняемая обидой и алкогольным опьянением — в какой-то момент она испугалась того, насколько непозволительно много стала пить — Норин порывалась позвонить Марко Манкузо, назначить ему встречу и потребовать у Бетти организовать толпу папарацци на крыльце его дома. Вот только Тома она бы этим не задела и легче ей бы точно не стало.

Ей нужно было отвлечься, но времени на полноценный расслабленный отдых где-то на берегу океана уже не оставалось, и оставаться один на один с собой она не хотела — слишком много неподъемной чуши пробиралось в голову, когда она оставалась без дела. А потому, опережая график пресс-тура «Бравады», Норин прилетела в Нью-Йорк за неделю до старта кампании по продвижению и занимала себя всем, что подворачивалось ей под руку: фотосъемки, интервью для журналов, встречи, групповой фитнес в тренажерном зале через дорогу от её отеля, прогулки по Центральному парку, шоппинг, выставки, дегустации французских сыров — лишь бы максимально сократить время наедине со своей болью.

Решение перестать прятаться от Хиддлстона далось ей нелегко и противоречиво. С одной стороны, сорок два непринятых звонка и шестьдесят восемь непрочитанных сообщений доставляли какое-то болезненное удовольствие проглядывающимся в них отчаянием Тома, что-то жестокое, кровожадное в ней требовало оставить его номер в черном списке и продлить переадресацию, повышая градус этого наказания молчанием. С другой стороны, её несмело начинала грызть совесть — в конце концов, они оба были взрослыми людьми, и так резко оттолкнуть Хиддлстона, потому что она возомнила себя кем-то более важным для него, чем на самом деле являлась, было несерьезно. В-третьих, — и это было едва ли не самой важной причиной — Норин соскучилась по Тому, по его голосу, по той вибрации, которая будоражащими волнами вытекала из трубки прямо в её сознание. В-четвертых, отвлеченно понимая напрасность, она всё же лелеяла малодушную надежду на то, что вся эта история со Свифт какое-то большое недоразумение, и что Том сможет всё объяснить, что он утолит её боль, что волшебным взмахом руки заново соберет её сердце.