Любовь в холодном климате - Митфорд Нэнси

– О, мое дорогое дитя, тамошний дворецкий был импозантнее и погода жарче, но в остальном между Хэмптоном и домом вице-короля в Индии не было большой разницы. Скорее, наоборот, я бы сказал, что из этих двух домов дом наместника был менее космополитичен, и, конечно, он никак не готовил к ведению домашнего хозяйства на Сицилии. Нет, она всего этого просто не переваривает, так что в результате мы имеем беднягу, месяцами запертого с капризной маленькой девочкой, которую он знал с младенчества. Не очень большая радость, надо признать.

– Я думал, – сказал Седрик, – что он так любит герцогов. Сицилия, знаете ли, полна божественных герцогов.

– Божественных весьма относительно, и они почти всегда в отъезде. В любом случае он считает, что они не чета герцогам французским и английским.

– Ну, это чушь, никто не может быть грандиознее Пинчо. Но если он так считает (по поводу некоторых могу с ним согласиться) и если ему приходится жить за границей, не могу понять, почему он не выберет Париж. Там уйма подходящих герцогов. Пятьдесят, если быть точным, – так сказал мне однажды герцог Супп, вы же знаете, что они в своем кружке могут говорить только друг о друге.

– Мой дорогой Седрик, они очень бедны и не могут себе позволить жить в Англии, не говоря уже о Париже. Вот почему они до сих пор на Сицилии. Если бы не это, они бы сейчас в два счета вернулись домой. Малыш потерял деньги во время биржевого краха прошлой осенью и сказал мне, что если бы не получил приличную арендную плату за сдачу Силкина, они остались бы почти совсем без гроша. О боже, как богата могла бы быть Полли…

– Не надо грозных взглядов на Героя, – дал отпор Седрик. – Правила есть правила.

– Так или иначе, это скандальное дело, и оно только показывает, куда может завести старый добрый секс. Никогда не встречал человека, так обрадованного моим появлением – словно собака, спущенная с поводка. Хотел услышать все до мелочей, что у нас происходит, – сразу было видно, как он одинок и скучает, бедняга.

Но я думала о Полли. Если Малыш одинок и скучает, маловероятно, что она очень счастлива. Успех или провал человеческих отношений зависит от атмосферы, которую каждый создает для другого. Чувствовала ли разочарованная Полли, какую атмосферу она создает для скучающего и одинокого Малыша? Ее шарм, помимо ее красоты – а мужья, как мы знаем, привыкают к красоте своих жен, так что та перестает поражать их в самое сердце, – этот шарм раньше происходил из ее загадочности сфинкса, которая, в свою очередь, проистекала из тайной мечты о Малыше. В начале осуществления этой мечты, в Алконли, счастье сделало ее неотразимой. Но я прекрасно понимала: когда загадка будет разгадана и счастье рассеется, Полли без своего круга ежедневных занятий – посещения модистки мадам Риты, универмага «Дебенхемс» и парикмахера – а также слишком пассивная для того, чтобы придумать себе новые интересы, погрузится в черную меланхолию. Я знала, что она очень далека от того, чтобы находить утешение в сицилийском фольклоре, и, вероятно, не станет искать его, по крайней мере пока, в сицилийских аристократах.

– Кошмар! – воскликнула я. – Если Малыш несчастлив, я полагаю, Полли тоже не может быть счастлива. О, бедная Полли!

– Бедная Полли?.. М-м… но, по крайней мере, это была ее идея, – сказал Дэви. – У меня сердце болит за бедного Малыша. Что ж, он не может сказать, что я его не предупреждал.

– А как насчет ребенка? – спросила я. – Есть какие-нибудь признаки?

– Никаких, насколько я мог видеть, но, в конце концов, сколько времени они женаты? Полтора года? Соня восемнадцать лет не могла родить Полли.

– О боже! – не сдержалась я. – Вряд ли Рассказчик через восемнадцать лет будет способен…

Я осеклась под обиженным взглядом Дэви.

– Видимо, это их и печалит, – закончила я довольно неубедительно.

– Возможно. Как бы там ни было, не могу сказать, что у меня осталось радостное впечатление.

В этот момент Седрика позвали к телефону, и Дэви прошептал мне на ухо:

– Строго между нами, Фанни, так, чтобы это не распространялось дальше: мне кажется, у Полли неприятности с Малышом.

– А в чем дело? – заволновалась я. – Кухонная прислуга?

– Нет, – ответил Дэви, – не прислуга.

– Не может быть! – в ужасе воскликнула я.

Седрик вернулся и рассказал, что леди Монтдор застукали с поличным за чаепитием в кафе-кондитерской и отправили домой. Она сообщила, что заедет за ним, ведь в дороге ей потребуется спутник.

– Ну вот, – мрачно бросил он, – так мне и не удалось погостить у вас, а я ждал этого с таким нетерпением.

Меня вдруг осенило, что Седрик организовал апельсиновое лечение не столько с намерением избавить леди Монтдор от лишних килограммов, сколько желая на недельку-другую избавиться от нее самой. Жизнь с ней была, должно быть, изматывающей работой даже для Седрика с его неиссякаемой бодростью духа и бьющей через край энергией, и он вполне мог почувствовать, что после почти года такой жизни заслужил короткий отдых.

6

Седрик Хэмптон и Норма Козенс наконец встретились, но, хотя встреча произошла у меня в саду, организована она была не мной: это произошло чисто случайно. Как-то днем, во время бабьего лета, я сидела у себя на лужайке, где ползал мой ребенок, голенький и такой загорелый, что был похож на маленького папуаса, и тут над забором появилась золотистая голова Седрика в сопровождении другой головы, принадлежавшей тощей и древней лошади.

– Я сейчас зайду и все объясню, – сказал он, – но не возьму с собой моего друга, дорогая, а привяжу его к вашей изгороди. Он такой печальный, смирный и не причинит никакого вреда, обещаю.

Через минуту мой приятель присоединился ко мне в саду. Я усадила ребенка в коляску и повернулась к Седрику, намереваясь спросить, что все это значит, как вдруг в переулке, проходящем мимо сада, появилась прогуливавшаяся со своими собаками Норма. Надо сказать, члены семейства Борли полагают, что у них есть специальный, пожалованный свыше мандат на все, что имеет отношение к лошадям, и потому в тот момент, когда Норма увидела друга Седрика, печального и смирного, стоящего у моей изгороди, она, не колеблясь, вошла в сад, посмотреть, что бы в связи с этим предпринять. Я представила ей Седрика.

– Не хочу вас прерывать, – произнесла она, вперив взгляд в знаменитый кант, на сей раз коричневый на зеленом льняном пиджаке, смутно наводящий на мысль о Тироле, – но к вашей изгороди, Фанни, привязана очень старая кобыла. Вы что-нибудь о ней знаете? Кому она принадлежит?

– Не говорите мне, дорогая миссис Козенс, что первая лошадь, которой я обзавелся, женского пола! – сказал Седрик, сияя улыбкой («сыр!»).

– Это животное – кобыла, – повторила Норма, – и, если она ваша, откровенно скажу, что вам должно быть стыдно за то, что содержите ее в таком плачевном состоянии.

– О, но я начал содержать ее всего десять минут назад, и надеюсь, когда вы увидите ее снова, через несколько месяцев, вы ее просто не узнаете.

– Вы хотите сказать, что купили это существо? Она должна отправиться прямиком на псарню.

– На псарню? Но почему? Она же не собака!

– К живодеру, лошадиному мяснику, – нетерпеливо пояснила Норма. – Она должна быть уничтожена, умерщвлена немедленно, а не то я позвоню в Королевское общество защиты животных.

– О, пожалуйста, не делайте этого. Я обращаюсь с ней не жестоко, а по-доброму. Тот ужасный человек, у которого я ее купил, обращался с ней по-зверски, он как раз вез ее на живодерню. Мой план состоял в том, чтобы спасти ее от него, я не мог спокойно смотреть на выражение ее бедной морды.

– Да, но что вы собираетесь с ней делать, мой бедный мальчик?

– Я думал… отпустить ее.

– Отпустить? Она не птичка, знаете ли, вы не можете вот так просто отпускать лошадей – во всяком случае, в Англии.

– Нет, могу. Возможно, не в Оксфорде, но там, где я живу, есть vieux parc solitaire et glacé [78], и мое намерение – выпустить ее там на волю, чтобы она счастливо жила вдали от живодеров. Ну разве не мерзкое слово «живодер», миссис Козенс?