Девчонки на луне (ЛП) - Макнэлли Дженет

– Зато помогает мне, – сказала она.

– И как?

– Не знаю. Мне просто хорошо, – сестра начала приглаживать левой рукой складки обложки. Так же, как я. – Приятно видеть их такими. Смотрю на них и понимаю, что всё будет хорошо.

– Но как же это, ведь для них это ничем хорошим не кончилось.

Она подняла журнал выше и сощурилась на фото родителей.

– Ну, хоть они и расстались, мы здесь, и у нас всё хорошо. Я права?

– Конечно, – ответила я почти искренне.

Она посмотрела на меня, наморщив брови.

– Не могла просто сказать мне, что ходила к нему? – в её вопросе не слышался упрёк, скорее любопытство, и у меня не возникло желания оправдываться. Я просто попробовала объяснить.

– Я думала тебе сказать, но решила, что тебе не захочется об этом слышать. К тому же, это всё равно не было чем-то особенным. Мне просто было любопытно.

– Ты говорила с ним?

– Совсем чуть-чуть. Он в основном показывал Арчеру студию. Отец тогда записывал девушку с розовыми прядями в волосах. Хотя она была ничего.

– А сколько ей лет?

– Постарше тебя. Может, двадцать восемь. Её, вроде, зовут Прю.

Я на мгновение закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти запах папиной студии, аппаратуру, усилители, запах жжёных кабелей и проводов.

– Да ты сама ни разу не обмолвилась о том, что он приходил к тебе на концерт.

– Да, так получилось. Прости меня.

– Ты говорила, что не видела его, пока жила в Нью-Йорке.

Луна помотала головой.

– Я сказала, что не разговаривала с ним. Да и не видела. После выступления я сидела в уборной, пока он не ушёл, – она открыла журнал и начала листать. – Прю тогда выступала с нами.

– Страница семьдесят семь, – сказала я, и это напомнило мне о Джессике из самолёта и о том, как я притворялась кем-то, кем я не была. Но это была настоящая я: дочь двух людей, которые смогли какое-то время удерживать на плаву группу, но не смогли сохранить семью и на несколько лет. Я была скрытной, но преданной. Собранной, но запутавшейся. Потерянной, но найденной, и слегка озлобленной. И я была очень... очень терпеливой. Да, вот какой я была. И на сегодня этого было достаточно.

– Может, Прю и ничего, но она подошла ко мне, после того, как он ушёл, и сказала: «Как должно быть здорово, иметь такого отца!» – Луна скорчила презрительную гримасу. – Это после пятнадцати-то минут общения с ним? Видимо, он сказал ей, что ему понравилось, как она поёт. Я тогда решила, что он просто заигрывал с ней, но он, оказывается, был серьёзен. Раз они работают вместе.

И она замолкла. Может, она задумалась над тем, каково это было бы – работать с отцом над записью их нового альбома? Она вообще когда-нибудь задумывалась над этим?

Луна скользнула по спинке дивана, чтобы снова лечь.

– Как прошёл его концерт?

– Хорошо. Зал был забит. Было странно видеть, как он играет для всех тех людей, которые явно просто обожали его, – я почувствовала, как мои губы начали дрожать, и стиснула их покрепче. – Он мой отец, а я его даже не знаю.

– Но он хочет узнать тебя.

– Думаю, да, – я пожала плечами. – И тебя.

– А я не хочу, – сказала она, на что я никак не среагировала.

Мы просто сидели, молча, пока спустя несколько минут мимо нас с рёвом не пронёсся мотоцикл так быстро, что окна задрожали. Когда все звуки смолкли, и наступила тишина, я шумно вдохнула. И только в ту секунду я вспомнила слова Джеймса, на репетиции. Словно мыльный пузырь они вплыли в моё сознание.

– Луна, а что имел в виду Джеймс? Когда он сказал тебе, чтобы ты сказала правду?

– Без понятия, – она подняла руку, чтобы накрыть глаза и потереть пальцами виски. – Ни малейшего понятия.

Сидя и рассматривая лежащую на проигрывателе пластинку, я думала о том, что на это ответить. Но тут дыхание Луны стало более шумным и размеренным, словно волны океана, которые любила слушать мама, и я поняла, что сестра уснула. А раз она спала там, где должна была спать я, да и я устала, но была слишком возбуждённой, то решила уйти.

Глава 45

Один раз отец пришёл со мной в школу. Дело было в третьем классе. На занятие, на которое все должны что-то принести и об этом рассказать. Иногда кто-то приводил людей, а не просто ракушку с пляжа или любимого плюшевого зайца. Один мой одноклассник привёл своего дядю, который работал полицейским, так он пустил по классу свой значок, чтобы все смогли подержать в руках тяжёлый кусочек металла. В тот самый момент я поняла, что хочу привести своего отца, не зная точно, почему. Может, из-за того, что он так редко бывал рядом, мне казалось, что это что-то особенное, что стоит показать другим ребятам и учителю. Я не понимала, что для большинства детей иметь отца не было таким уж событием.

Отец вошёл за мной в класс и сел в кресло учителя. Он тогда сыграл песню на гитаре, по-моему, это был главный хит с их альбома. Посреди школьных парт, рюкзаков и ящиков с карандашами те аккорды звучали и знакомо, и странно. Я до сих пор отчётливо помнила всё: буквы алфавита по порядку над его головой, зелёную доску в мелу за ним. Незнакомые мне учителя сгрудились в дверном проходе, чтобы смотреть на то, как он играет, кивая в такт. А Эбби, которую я терпеть не могла, беззвучно подпевала ему. Позднее Эбби сказала мне, что её мама была большой его поклонницей, словно это делало Эбби особенной, а не меня.

К тому времени, как он закончил петь свою третью, и последнюю, песню, я поняла, что зря привела его, потому что теперь мне пришлось делить отца, которого я и так редко видела. Здесь, в классе, он принадлежал не мне одной.

По правде говоря, так было везде и всегда.

Когда я вышла из дома Луны, на улице было тихо. С неба сбежал последний лучик серебристого света. Я направилась в сторону Корт Стрит, мимо всё ещё открытого книжного магазина. Перейдя дорогу, я приближалась к тому индийскому ресторанчику, где мы с Луной кушали в первый день. Его окна были завешаны золотистыми шафраново-жёлтыми занавесками, как языками пламени при включённом свете. Я подумала, что может, стоит зайти туда ради лепёшек наан и огуречной раиты, или травяного чая в их маленьких кремовых чашечках. В последний раз я ела в обед, если не считать батончик «Milky Way». Но я пошла дальше.

Я до сих пор не привыкла к станции «Хойт–Шермерхорн», но благодаря карте на телефоне – и тому факту, что по сути это на той же улице, что и дом Луны, хоть и намного дальше – я нисколько не сомневалась, что она подойдёт. Я знала, куда иду, и мне нравилось, что я начала хозяйничать в этом городе, ну или, как минимум, в некоторой его части. Половина моей семьи живёт здесь, и я здесь родилась, так что, полагаю, он уже принадлежит мне. Или, может, я принадлежу ему. Не прилагая каких-либо усилий я гуляла по Нью-Йорку так, будто знала, куда иду, и я знала наверняка, что мои ноги и тротуары – ну, и метро, наверное – сами приведут меня туда, куда мне надо.

Идя в переходах метро, мои шаги раздавались эхом от стенных плит. Под землёй было так ярко, что казалось, ещё был день. На рельсы капала с потолка вода, собираясь в лужицы с грязью и мусором. Выглядело мерзко, поэтому я обрадовалась, увидев яркие огни поезда, когда он тормозил для остановки. Сбоку я прочитала написанное десятилетия назад: «Хойт–Шермерхорн».

Чтобы добраться до дома отца, мне пришлось сесть на поезд G, и, приехав на станцию «Бродвей», я вышла. Наверху мне открылся другой Бруклин: более разухабистый и менее красивый. Очень мало деревьев и совсем не было песчаных домов. На зданиях красовались красочные граффити, и я заметила несколько смахивавших на хипстеров ребят лет на пять старше меня, выходивших их магазина на углу. Казалось, будто их сюда кто-то заслал свыше, или Луна, в подтверждение своего тезиса о Уильямсбурге и отце.

Я запомнила номер поезда, но всё равно достала из кармана папину записку. Его почерк скашивался к правому краю так, словно он писал второпях, половина букв пыталась добежать раньше другой половины.