Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Я едва слышу настойчивый голос Джуда.

— Перестань, Фи! Перестань! Черт возьми…

Я хочу, чтобы он почувствовал это. Понял глубину трещин в моей душе.

Пусть увидит последствия своего молчания.

Пусть он увидит, каково это на самом деле – быть Королевой Бедствий Пондероза Спрингс.

Слезы жгут глаза, перегородка дребезжит под моими ударами, но не поддается – как и моя боль.

Я просто хочу, чтобы она сломалась. Стена. Боль внутри меня.

Боже, мне нужно, чтобы она разбилась.

Разрушилась. Хотя бы раз, просто сдалась.

Рев в ушах заглушает все – стук сердца, пламя, бегущее по венам. Границы реальности размываются, распадаются по швам.

Остается только одно – желание уничтожить.

Сделать так, чтобы все вокруг отражало разрушение, которое я чувствую внутри.

Я не слышу, как Джуд движется.

Я не слышу, как его ботинки царапают перила балкона, когда он перелезает через них.

Я даже не слышу, как его ноги касаются пола рядом со мной.

Только когда его руки хватают меня за запястья, дергают мое тело и заставляют посмотреть в его бурные глаза, я понимаю, что он здесь.

Джуд тяжело дышит, все его тело напряжено, мышцы рук сжаты. Конечно, он имеет наглость выглядеть обеспокоенным, как будто у него есть право сейчас беспокоиться.

— Серафина, — шепчет Джуд, и мое имя звучит так нежно, как никогда раньше, а его брови сходятся на переносице.

Это так неуверенно, так нежно, что мне становится тошно.

Слишком поздно ему пытаться быть тем, кто был нужен мне много лет назад.

— Не трогай меня, — слова режут воздух, пропитанные ядом, и я вырываю руки из его хватки.

— Посмотри на себя, — приказывает он, голос его напряжен, глаза опускаются, а затем снова фокусируются на моих. — Ты, черт возьми, истекаешь кровью.

На мгновение меня охватывает замешательство, прежде чем я смотрю вниз. И тогда я вижу – осколки стекла, кровь, собирающаяся вокруг моей ноги, теплая и липкая, вытекающая из раны.

На мгновение мир замирает.

Огонь, который так яростно горел во мне, угасает, погашенный болью, исходящей от ноги. Боль пронизывает меня, сначала медленно, потом все сильнее, напоминая, что я не могу убежать от нее.

Она следует за мной, цепляется за меня, как тень.

Я слишком долго смотрю на кровь, почти отрешенно от всего происходящего. Я должна чувствовать что-то – страх, может быть, или даже панику, – но все, что я чувствую, – это оцепенение, проникающее в меня.

Огонь, который бушевал во мне, угас, сменившись знакомой пустотой. Тяжесть усталости обхватывает мою грудь, как тиски, давя на меня, выжимая воздух из легких.

Я просто хочу, чтобы это прекратилось – боль, гнев, бесконечный цикл саморазрушения и попыток собрать себя по частям.

Я устала. Так устала бороться. Устала истекать кровью, внутри и снаружи.

— Я сдаюсь, Джуд, — мой голос тверд, хотя я чувствую, что рушусь под тяжестью этих слов. — Уходи и делай то, что у тебя лучше всего получается – оставь меня в покое, черт возьми.

Глава 19

Трагедия

Джуд

12 октября

Резкий звон башни часов «Холлоу-Хайтс» разносится по всей аудитории.

— Работы нужно сдать к следующей пятнице, и, пожалуйста, не забудьте указать источники, на которые вы опирались вовремя написания, — профессор Говард складывает руки и дает студентам уйти.

Я выскальзываю из-за парты, накидываю капюшон и тихо выхожу с последнего занятия в гулкий коридор. Мне уже не хочется идти через кампус до парковки.

Мои кроссовки Vans стучат по ярким синим, зеленым и красным узорам, когда свет проникает через витражные окна, рассыпая драгоценные тона по полированному каменному полу.

Холодный воздух кусает кожу, когда я выхожу из дверей зала на мощеную дорожку. Я иду по аркаде, соединяющей здания Кеннеди-Дистрикта, прислушиваясь к бушующему океану справа от меня, где сильные волны разбиваются о скалистый берег.

Мой взгляд скользит к площади в центре кампуса, где своими острыми шпилями, врезающимися в серое небо, возвышается часовая башня.

Внизу студенты спешат через Коммонс, отчаянно пытаясь избежать непредотвратимого намокания под проливным дождем, вероятно, сожалея о своем решении поступить в университет на унылом северо-западном побережье Тихого океана.

«Холлоу Хайтс» – именно такой, как я ожидал.

Холод, серость и вонь от напыщенной ерунды.

Кампус раскинулся во всем своем готическом великолепии. Гротескные фигуры, винтовые лестницы, мраморные статуи повсюду. Кстати, они чертовски жуткие, если задерживаешься допоздна.

На днях, выходя из библиотеки, я чуть не ударил кулаком скульптуру Сократа.

Перед тем как войти в Эверхарт-холл, на мои ноги брызгает слюна, едва не попав на ботинки. Я поднимаю голову, хмуря брови, и встречаюсь взглядом с пожилой женщиной – кожа ее морщинистая, как высохший пергамент, глубокие морщины складываются в постоянное хмурое выражение. Она сжимает трость так, что костяшки пальцев побелели, и на секунду я думаю, что она может ударить меня.

— Бабушка!

Девочка бросается вперед, в ее голосе слышна паника, она оттаскивает старушку на шаг назад, ее глаза широко раскрыты от смущения.

— Прости, она просто… она просто…

— Старая? — подсказываю я, стараясь сдержать раздражение.

Старушка фыркает, прищуриваясь и сильнее опираясь на трость.

— У тебя хватило ума понять, что ты гнилой. До мозга костей, мальчик. Синклерам здесь не место, — она снова плюет, как будто мое имя – проклятие.

Я сжимаю челюсти, напрягая мышцы шеи, когда ее слова пронзают меня.

«Холлоу Хайтс» построен на земле, которая хранит извращенную историю и гнусные секреты, которые никогда не выходят за пределы кованых ворот. Ужасные, злые вещи, которые совершили те, кто носит мою фамилию.

Хотелось бы сказать, что я удивлен или что такое со мной произошло впервые, но я не могу.

Девушка запинается, извиняясь, ее слова срываются с языка.

— Боже мой, прости, я снова… извиняюсь. Сегодня мой день рождения, и она хотела принести мне обед. И она, ну, иногда у нее такое бывает, и я… да, мне очень жаль.

Я на мгновение встречаюсь с ее взглядом, ожидая сочувствия, но не вижу его. Это страх. Она боится меня.

Черт возьми.

— Не беспокойся, — бурчу я, отмахиваясь от нее.

Я прохожу мимо них, чувствуя, как ее взгляд все еще прожигает мне спину. Старушка бормочет что-то себе под нос, и как раз когда я собираюсь уйти из зоны ее досягаемости, она взмахивает тростью, целясь в мои ноги.

Я уклоняюсь в сторону, едва избегая попытки подставить мне подножку. Мое сердце замирает, я чувствую резкое желание ответить, но сдерживаюсь. Наброситься на старушку ничем не поможет моей и без того блестящей репутации.

Поэтому я продолжаю идти, позволяя гневу тихо кипеть в груди.

Я никогда не хотел этого.

Не хотел учиться в этом университете, быть изгоем, которого все ненавидят. Моя фамилия – проклятие, пятно на репутации университета «Холлоу Хайтс», и никто не дает мне об этом забыть.

Оно повсюду. Шепот, который следует за мной по каждому коридору, стены, которые будто сжимаются. Сама земля под моими ногами горит при каждом шаге – святая земля, а я проклятый.

Я знаю, чем занимался мой отец, что сделал его отчим. Я знаю, что оставили после себя Синклеры – отвращение, разруху, мерзкое наследие «Гало». Мне тоже от этого тошно.

Мое имя, мое лицо, все во мне – живое напоминание об этом ужасе, ходячий призрак худших воспоминаний Пондероза Спрингс.

Я все понимаю. Знаю, почему они меня ненавидят. Понимаю, почему Спрингс никогда не будет мне ничего должен. Но именно поэтому я хотел уехать, так же сильно, как они хотели, чтобы я уехал.

Я не хотел больше нести этот груз, это постоянное напоминание об ущербе, нанесенном именем, которое мне дали при рождении.