Корсар (СИ) - Манило Лина

— Покаяться, что ли, вздумал? — хмыкаю и сам закуриваю. Вот всё в этом баре хорошо, только официанты слишком долго копаются. — Или о чём вы там с Викингом за моей спиной снова усиленно перетирали?

— Родя, мы ничего за твоей спиной не перетираем, как ты выразился. Он волнуется о тебе, и ты мне не чужой. Я люблю тебя, хоть часто ты в этом сомневаешься.

— Дальше что?

Отец слегка вздрагивает от моего резкого тона, но старается виду не подавать, что задеть его получилось. Как всегда собран и непроницаем, холоден и спокоен, но я-то его хорошо знаю. Как никто другой.

— Дальше, сынок, то, что в тот момент мы просто не имели права тебе сказать правду.

Боже, какая патетика, какая драма, аж тошно. Достали эти душеспасительные беседы, эти благие намерения.

—Да-да, — отмахиваюсь, а отец напрягается, когда всё та же официантка приносит наш заказ. Расставив всё по местам, она очень мило нам улыбается и уплывает, исполненная чувством собственного достоинства. Тем временем я продолжаю: — Мы с Виком уже всё выяснили, я всё понял. И про причины он мне рассказал, и про следствия, потому не утруждайся, не надо. Я ж не дурак, способен добро оценить. Не сразу, конечно, но способен.

— Не ёрничай, — хмурится и снова закуривает. — Ты мой единственный сын. И если уж я не уберёг тебя тогда, допустить, чтобы ты попал за решётку снова, просто не имел права. Я бы себе не простил.

Себе бы он не простил. Какая прелесть.

— Ладно, я всё понял. Сейчас-то ты что от меня хочешь?

От всей этой болтовни я уже порядком устал, но пока посижу, послушаю.

— Не ищи его, Родя, — просит отец, подавшись вперёд и заглядывая мне в лицо. — Очень тебя прошу, оставь это всё в прошлом. Пусть барахтается как хочет, это его дело, но не порть себе жизнь.

Молчу, разрезая сочный стейк ножом. Я не могу ничего обещать, а врать не хочется.

— Папа, я постараюсь, — говорю, когда половина порции съедена, — но мне дышать сложно, зная, что эта погань землю топчет где-то рядом со мной.

— Отпусти это, сынок. Просто отпусти.

Его голос — тих, и в нём звучат такие ноты, которых раньше никогда не слышал — жалобные и просящие. Что-то внутри меня сжимается в плотный ком, подступивший к горлу, и я откашливаюсь, запивая замешательство пивом.

— А у тебя получилось? — задаю вопрос, на который так и не получаю ответа. — Отпустить?

А в ответ — лишь тяжёлый вздох.

На треки приезжаю часов через пять, после того, как бессмысленный и беспощадный разговор с отцом окончательно меня вымотал. Наше хрупкое перемирие, выстроенное за годы, прошедшие с моего освобождения, отчаянно трещит по швам. Столько чёртовых лет мусолим одно и то же, так и не простив до конца. Я — того, что оставил тогда, когда был больше всего нужен, совсем одного. И сейчас речь не о том моменте, когда с матерью развёлся, это — меньшее из зол, на самом деле. Не могу ему простить, что отказался от меня, выбросив на помойку, словно использованный гондон. Когда срок заключения закончился, и я пришёл в свою старую квартиру, которая оказалась продана отцом. Делать было нечего, пришлось идти к отцу, в его новый дом, потому что у меня не осталось в тот момент ничего, за что можно было бы зацепиться, чтобы не пойти моментально ко дну. Правда, и там мне не нашлось места — его новая жена вежливо, но весьма недвусмысленно намекнула, что мне в их чёртовом гнёздышке, обители любви и счастья не рады. Кому нужен сын от первого брака, да ещё и уголовник?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А отец не может простить мне того, что не оправдал его надежд. Просрал свою жизнь, испортив биографию и поставив крест на спортивной карьере.

— О, день добрый, — улыбается Анька, когда вхожу в ангар. Прямо вся от радости светится, аж смотреть больно. — Сегодня не ждали тебя.

— Работать нужно, хватит булки отсиживать. — Присаживаюсь за стол и закидываю на него ноги. Мать их, как я устал, неописуемо. Остатки алкоголя ещё бурлят в организме, но злость на всё это свалившееся внезапно дерьмо не даёт расклеиться. — Как дела?

— Нормально, — отмахивается Аня и захлопывает крышку ноута. — Но тебя не хватало.

— Отрадно слышать.

На самом деле, плевать, но нужно же что-то сказать. На столе аккуратной стопкой лежат документы, которые нужно пересмотреть. Данные на новых гонщиков, отчёты, ещё что-то — нужно вникнуть во всё это как можно быстрее, чтобы занять голову хоть чем-то, кроме тупых мыслей о внезапном воскрешении Урода.

Облокачиваюсь на стол, сжимаю пальцами переносицу, потому что голова гудит адски — кажется, сейчас треснет к чёртовой бабушке. Таблетку, что ли, выпить?

— Ты какой-то грустный, — говорит Аня и подходит совсем близко.

— Не бери в голову, лады? Всё нормально. — Смотрю на неё и улыбаюсь, надеясь, что успокоится и отстанет.

Она кивает, делая вид, что верит. Потом присаживается на подлокотник рядом и взъерошивает мои волосы. Тяжёлый аромат её духов — что-то мускусное, с нотами сандала и ванили — окружает, а мне кажется, что задыхаюсь.

— Что, девчушка твоя оказалась не так прекрасна, да? Не справляется с твоей… активностью?

— В смысле?

Я понимаю, к чему она клонит, но стараюсь не придавать этому значения. Когда-то давно у нас был с Аней такой себе роман. Просто потрахушки в рабочий полдень, ничего особенного, которые довольно быстро мне надоели. Казалось, мы уже давно проехали этот этап, но, наверное, не все и не до конца.

— Роджер, тебе ведь нужна сильная женщина, уверенная в себе. Зачем тебе этот перепуганный, потерявший мамку оленёнок?

Твою душу мать, почему сегодня?!

— Это ты о Еве сейчас, что ли? — переспрашиваю на всякий случай, хотя и так понятно, на что намекает Аня. И кого подразумевает под сильной и уверенной в себе женщиной.

Только этого мне сейчас и не хватает.

— А её Ева зовут? Не знала, прости.

Пожимает плечами и снова дотрагивается до моих волос, а я резко уворачиваюсь от ненужных прикосновений, потому что меньше всего сейчас хочу, чтобы ко мне хоть кто-то прикасался. Слишком зол, чтобы адекватно на всё это реагировать.

— Аня, вот что ты сейчас хочешь от меня?

— Того же, что было когда-то, — шепчет, наклонившись к моему уху. — Помнишь, как хорошо нам вместе было?

Это точно какой-то дешёвый сериал и долбаная драма.

— Ключевое слово «было». И вообще, давай вот сейчас, прямо в этот момент закончим разговор. Договорились?

— Крепко тебя оленёнок за яйца схватила, — усмехается и поднимается на ноги. — Если ты даже от меня отказываешься. Неожиданно, однако.

Принимаюсь крутиться на кресле из стороны в сторону, пытаясь понять, за что мне вот это вот счастье в виде внезапно воспылавшей ко мне страстью бывшей любовницы? Кому я однажды под дверь насрал, что Вселенная долбит меня со всех сторон?

— Ухватила, да, — киваю и тянусь за сигаретами, чтобы хоть немного успокоиться. Я не бью женщин, стараюсь не обижать, но Аня, если не прекратит, вылетит отсюда пробкой. Ибо не нужны мне эти дешёвые спектакли. — И не только за яйца. Но мне почему-то кажется, что это не твоего ума дело.

— Ух, какой суровый начальник, — смеётся, слезает с подлокотника и направляется к выходу. — Ладно, Родион Викторович, не смею мешать счастью молодых. Но ты всё-таки дурак. Просто хотела, чтобы ты знал об этом.

— Учту на будущее.

Аня хмыкает и, зажав папку под мышкой, выходит из ангара, а я складываю руки на столе и кладу на них голову. Господи, какое же это всё дерьмо.

34. Ева

Из головы не выходит то, что рассказал Роджер. О том, что увидел своего отчима живого и, наверное, здорового. Неужели это правда? Я не так много знаю об этой истории, но достаточно, чтобы понимать — это может закончиться бедой. Ведь ясно, что Роджер так просто не успокоится. Слишком сильная боль гложет изнутри. И от этого осознания так страшно, что ноги дрожат.