Когда мы встретились (ЛП) - Шталь Шей

ГЛАВА 2

9

Ложь

Она имеет последствия

КЕЙСИ

Зачем Тара приехала сюда?

О, вот вам вопрос получше. ПОЧЕМУ ТЫ ЕМУ НЕ СКАЗАЛА ПРАВДУ?

Потому что я тупица, как сказала бы Кэмдин.

Делаю вдох, пытаясь дышать, но я как будто задыхаюсь. Кажется, у меня сердечный приступ. Или приступ паники. Они чем-то отличаются друг от друга? Симптомы одинаковы? Мне поднять руку над головой?

Нет, нет. Это нужно делать, когда приступ удушья.

Подышать в бумажный пакет?

Нет, это когда перенасыщение кислородом.

У меня наоборот. Хотя сердце бьется. Оно злится на меня и посылает к черту.

— Кейси? — Кэмдин подходит ко мне и дергает мою руку. — Ты в порядке?

Кажется, я киваю, в данный момент не уверена.

— Папочка? Кто эта девушка? — спрашивает Кэмдин, как только Бэррон входит в дом и захлопывает дверь.

Он игнорирует ее, кладет обе руки на кухонный стол, опустив голову. Он злится? Ненавидит меня? Что Тара сказала ему?

Эти все вопросы меня интересуют, но я не уверена, что получу ответы. Я их точно не заслуживаю.

— Я голодна, — говорит Сев, поглаживая своего кота, который сидит на столе и лижет глазурь на печенье. И прежде чем кто-либо успевает остановить Сев, она берет печенье и кладет его в рот.

Не знаю, кто испытывает большее отвращение — Бэррон или кот, чье печенье съела малышка.

— Отвезу детей к отцу, — в конце концов, говорит Бэррон, в его голосе звучит резкость, которую я раньше не слышала.

Кэмдин упирает руки в бока.

— Я хочу готовить печенье! — Она держит в руках форму для печенья в виде рогов оленя, которую где-то откопала, когда мы зашли в дом. — Ты говорил, что мы будем печь.

Выражение лица Бэррона немного смягчается.

— Мы будем сегодня вечером. — Он наклоняется и целует дочку в лоб, а затем вручает ей пальто. — Мне просто нужно поговорить с Кейси, и у бабули Ли есть для вас кое-что вкусненькое.

— Не хочу вкусненькое, — возражает Сев, плюхаясь на пол возле ног Бэррона. С ее головы слетает шляпа ведьмы, которую она носила все утро. — Я хочу пеЦенюСки.

Борюсь с желанием рассмеяться из-за того, что она сказала «пеЦенюСки», но сдерживаю себя, понимая, что сейчас не время для смеха.

— Печенюшки! — кричит Кэмдин в ответ, повисшее напряжение в воздухе влияет и на нее.

Сев пинает сестру.

— Я так и сказала! — визжит малышка, а затем следует пронзительный плач.

Все на нервах, и девочки только усугубляют обстановку. Одна плачет, другая злится на своего папу по непонятным ей причинам.

— Нет! Ты сказала пеЦенюСки. Такого слова даже нет.

— Боже мой! — Бэррон издает стон, проводя руками по лицу. — У бабули Ли тоже есть печенье. А теперь вставайте и тащите свои задницы в грузовик, — приказывает он, глядя на девочек.

Они почти сразу делают, как он велит. Черт, даже я думаю, может быть, что тоже должна сесть в грузовик.

Именно в этот момент Бэррон впервые смотрит на меня с тех пор, как зашел в дом. Я оцениваю его реакцию. Жду. Стою в пяти футах от него возле холодильника, где он впервые поцеловал меня. Он сжимает челюсть и прищуривает глаза. Подходит ко мне ближе, наше дыхание смешивается.

— Тебе лучше быть здесь, когда я вернусь. Ты должна многое мне объяснить. — Его голос — едва слышное шипение, но предупреждающие нотки явно есть.

Сглатываю. В буквальном смысле слова. Я пытаюсь ответить ему и чуть не давлюсь собственной слюной. Снова не могу дышать. Слова вылетели из головы. Как так? Что я собиралась сказать? Что я позволила ему думать, что случайно появилась в его жизни?

Эта часть не была ложью. Я не знала, где он живет в Амарилло.

Это была судьба, правда?

Открываю рот, чтобы ответить, но снова закрываю, когда Бэррон поднимает брови в безмолвном предупреждении — «заткнись, черт возьми».

Наблюдаю, как он уходит с девочками, и готовлюсь к тому, что это последний раз, когда я их вижу. Что, если так и будет? Бэррон позволит мне попрощаться с ними? Мой сердце падает в пятки, и я ненавижу это чувство. Мне даже не нравится кататься на американских горках, так что у нас с этим чувством взаимная нелюбовь. Хочу убежать, спрятаться от Бэррона, но не могу. Сама виновата. Я должна встретиться с ним лицом к лицу и все объяснить.

Какого черта я решила, что остаться здесь хорошая идея? О, точно. Потому что я боялась. В Индии, в штате Карнатака, новорожденных выбрасывают из окна, высотой тридцать фунтов, на самодельное одеяло, чтобы принести ребенку здоровье и удачу. Не делайте так, не считайте этот ритуал хорошей идеей.

Скрывать от Бэррона правду три недели на самом деле было плохой идеей.

Я идиотка. Долбанная глупая идиотка, и меня надо выкинуть в окно.

Осознание пронзает меня, как пуля сердце. Вот тут я и разрыдалась. Знаю, что не имею права жалеть себя за свои поступки, но это точно не заглушает боль.

Двадцать минут спустя слышу, как грузовик заезжает на подъездную дорожку. Я нервно хожу по кухне, пока Бэррон не заходит в дом. Он закрывает дверь и бросает ключи на стол. Я готовлюсь услышать слова, которых заслуживаю, и которые причинят мне боль. Но Бэррон молчит. Не злится. Не кричит. Нет никакой… реакции вообще.

Он делает медленный, ровный вдох.

— Ты осталась. Хм. Я был уверен, что ты уедешь.

— Как я уеду? Автостопом на лошади? — саркастически отмечаю я, потому что нервничаю, а когда я нервничаю, становлюсь немного язвой.

Бэррон ничего не говорит. Ни одного чертового слова, только пристально смотрит, и да, этого достаточно, чтобы у меня похолодела кровь. И я умоляла его трахнуть меня на столе. Твою мать. Почему его взгляд такой чертовски горячий? Привяжи меня к своей кровати. Держи в заложницах. Вымести на мне свой гнев.

Кейси, нет.

Скажи что-нибудь. Объяснись.

— Мне так жаль, — спешу сказать я. — Я могу уехать. Я не… Прости, что ничего не говорила.

Бэррон качает головой и указывает рукой на холодильник.

Хм, ладно. Что это значит? Замечаю, что его рука в крови.

— Боже мой, твоя рука.

— Все в порядке. — Бэррон проходит мимо меня и открывает дверцу холодильника. Берет из морозилки бутылку Southern Comfort (прим. пер.: в переводе с англ. — «Южный комфорт» — марка ликёра), отвинчивает крышку и подносит к губам. Он встречается со мной взглядом. Не сводит глаз. Выпив прямо из горла, ставит бутылку на кухонный стол. Бэррон на удивление… расслаблен. Пытаюсь разобрать выражение его лица — поджатые губы, дыхание, все это, но не могу. Правда в том, что я знаю Бэррона не очень хорошо. Возможно, он один из тех парней, которые скрывают свои эмоции, а затем взрываются, когда меньше всего ожидаешь. Мой папа один из них.

Прикусив губу, тереблю рукава своего свитера и задаюсь вопросом «смогу ли я задушить себя ими, не почувствовав боли».

— Ты, наверное, сильно злишься на меня.

— Я не злюсь, — шепчет Бэррон, глядя на бутылку и мотая головой. Он смотрит на меня в упор, его губы сжаты, в глазах читается раздражение. — Ладно, я злюсь. Но мне любопытно… ты знала, когда появилась здесь?

— Знала, кто ты? Технически нет. Я знала о тебе. — Смотрю на Бэррона, и наши взгляды встречаются. Сажусь возле него и начинаю объяснять: — Я не знала, когда ехала по городу. Клянусь. Я просто ехала, а тут, откуда ни возьмись, разразилась буря, и олень… Я понятия не имела, где ты живешь. — Вздыхаю, потому что это не совсем правда. — Я знала, что ты живешь здесь, в Амарилло, потому что пару раз отправляла тебе документы по почте, но я не запоминала твой адрес и не собиралась искать тебя или что-то в этом роде. Когда ты назвал свое имя той ночью, я догадалась, кто ты.

— Так и думал, что-то в этом роде. — Бэррон делает глубокий вдох, встает и начинает расхаживать по кухне, все еще держа в руке бутылку Southern Comfort. — В ту ночь ты должна была рассказать мне. Прежде чем все зашло так далеко.