Милая душа (ЛП) - Коул Тилли

Когда я вошла в солярий, хлынул сильный дождь, тяжелые капли рикошетом отскакивали от стеклянной крыши. Я прижала свой старый блокнот к груди и заняла свое обычное место рядом с Кларой.

“Привет, Элси”, - показала она, не глядя в мою сторону. Ее глаза снова были устремлены на реку, наблюдая, как она несется мимо, с сильным течением, вздувшимся от проливного дождя.

Я положил свой блокнот на стол рядом с нами и встал в поле ее зрения. “Как у тебя дела сегодня?” Я показала.

Клара подняла руки и показала: “Хорошо”.

Я вздохнул. Это был один и тот же ответ, который она давала каждый день. Это был ответ, который она давала на большинство запросов: ‘хорошо’. Это было так же неприятно, как "мило" или "прекрасно".

Мои нервы напряглись, когда я уставилась на блокнот, лежащий на столе. Я не говорила с Кларой о своем пребывании в приюте; я вообще ни с кем не разговаривала. Я ни с кем не разговаривал, не рассказывал о своем личном ужасе и позоре. Хотя я определенно открыла свое сердце и излила душу чему— этому блокноту.

После нескольких дней, когда я не мог ни объяснить, ни помочь, ни сказать ей, что все будет хорошо — потому что я не был уверен, что это будет, я не был уверен, что это когда—нибудь будет, - я знал, что должен попробовать что-то другое. У меня не было слов, чтобы она услышала, мой язык жестов был слишком устарелым, чтобы выразить то, что я хотел, чтобы она знала — что я понял. Все. Я все это понял.

Слова, идущие из моего сердца, были моим лучшим шансом помочь ей, спасти ее от сгущающейся тьмы.

Я посмотрел на Клару, голова которой откинулась на спинку стула, и помахал рукой, привлекая ее внимание. Ее печальные, безжизненные глаза обратились ко мне. Я поднял руки. “Я знаю, вы, наверное, слышали это миллион раз, но я хочу сказать вам, что я действительно понимаю”. Клара никак не отреагировала, но продолжала наблюдать за мной. Это был прогресс.

Я постучала пальцем по блокноту и подписала: “Мне было четырнадцать, когда меня взяли под опеку. И мне было шестнадцать, когда начались издевательства. Клара продвинулась вперед на дюйм. Этот единственный дюйм дал мне надежду двигаться дальше.  “Как и ты, я не говорил, но я писал. Я описывал все свои чувства в прозе, в стихах”. Я сделал паузу. “Мне пришлось, иначе я не смог бы справляться так долго.”

Клара нахмурилась. Я снова указала на блокнот. “Прочти это”, - подписала я. “Это стихи из моих самых мрачных времен. Как я себя чувствовал, когда был один, когда мне не к кому было обратиться и некуда было идти. Когда я почувствовал, что не могу продолжать.”

Взгляд Клары опустился на блокнот, затем вернулся ко мне, когда я поднялся со своего места. “Я собираюсь прогуляться, а потом вернусь. Пожалуйста, прочтите это, если хотите. Тогда, возможно, мы сможем поговорить, если ты захочешь.

Я ушел, чувствуя, что оставляю большую часть своей души позади. Но я продолжал переставлять одну ногу за другой, моля Бога, чтобы что-нибудь в этой книге помогло ей. Что-то в том аду, через который я прошел, показало бы ей, что она не одинока.

Я шел и шел; я не мог остановиться. Я шел по переполненным залам, махая подросткам, которые искали помощи и исцеляли свои сердца. Я вышел в крытую беседку во дворе и сел. Я сидел так долго, как только мог. Я смотрела на несущуюся мимо реку, обхватив себя руками за талию, пока ветер развевал мои волосы.  Я задавалась вопросом, что же так завораживало Клару. Я задавался вопросом, очаровало бы ли это и меня, если бы у меня никогда не было дара звука. Стал бы я часами гадать, как это звучит? Я бы тоже потерялся в его ритме?

Моя нога начала подкашиваться, и я больше не мог здесь сидеть. Поднявшись на ноги, полагая, что прошло добрых девяносто минут, я направилась обратно в солярий и увидела каштановые волосы Клары, откинутые на спинку кресла.

Я приближался медленно и осторожно, больше из страха, что она прочитала мои стихи, чем из-за того, как она к этому отнесется. Затем я услышал тихое сопение. Я повернулся к Кларе, сидящей на своем стуле, и мое сердце разорвалось надвое, когда я увидел, что ее щеки были мокрыми, а глаза красными.

Она прижимала к груди мою книгу, открытую на одной странице.

“Клара?” Я расписался. “Ты в порядке?”

Она посмотрела на мои руки, а затем кивнула головой. Я сел перед ней, и она опустила блокнот, положив его себе на колени.

“Этот”, - подписала она, затем прижала руку к сердцу. “Это я”, - добавила она, и слеза скатилась из ее опухших глаз. “Это стихотворение - я.”

Я опустила взгляд на стихотворение и замерла. Это было то, которое я читала чаще всего. То, которое разрывало меня на части. Тот, который я написала после худших насмешек Аннабель. Тот, который я написала незадолго до того, как стала жертвой их жестокости.

“Разорванное сердце”, - одними губами произнесла я, увидев нацарапанное название стихотворения. Клара кивнула, и я наблюдал, как она начала читать с первой строчки:

“Копья изо ртов, они стреляют по желанию,

Злобные и острые, они наполнены ядом.

Яд действует быстро, разрушая вену,

Плоть плавится, изнывая от боли.

Всепоглощающий жар, как реки, которые он течет,

Глаза плотно посажены, это место болит больше всего.

Как чернила, они черные, загрязняющие свет,

Слова проявляются, перед ними видна одна цель.

Кожа отслаивается, не оставляя ничего, кроме костей,

Это вырывает жизнь, оставляя страх сам по себе.

Это проносится сквозь разум, забирая счастье и душу,

С когтями, похожими на бритвы, он движется, низко пригибаясь.

Она ползет вниз по шее, разрывает тело на части,

Тьма поглощает последний бастион: сердце.

Он обвивает его виноградными лозами, сбивая дыхание,

Он пронзает иголками, ударов не остается.

Кровь, она течет глубоко, ее оболочка пуста и обнажена,

Когти кромсают и калечат до тех пор, пока там ничего не останется.

Темнота улыбается, слабые не могут справиться,

Затем все переходит к следующему, к победе жестокости, а не надежды”.

Я выдохнул через нос, когда увидел, что взгляд Клары оторвался от страницы, и она провела пальцами по словам: "виктору жестокости, а не надежде"… победителю жестокость, а не надежда… победителю жестокость, а не надежда...

Она трижды провела пальцем по словам, затем указала на себя. У меня по коже поползли мурашки от ощущения, от знания. Я знал, что означала эта фраза. Я пережил это. Проживал это до сих пор, как и она.

“Жестокость”, - подписала она. “Это то, что они делают. Они используют жестокость, чтобы причинять боль, пока не угаснет всякая надежда.”

“Но ты можешь бороться с этим”, - показала я, и Клара склонила голову набок.

“Ты боролся с этим? Ты боролся с этим?- спросила она, и я опустил руки.

Она грустно улыбнулась, затем указала на последние два слова… не надейся...

Клара так пристально смотрела на это стихотворение, что я взял блокнот и вырвал страницу. Ее карие глаза расширились от удивления, когда я положил листок ей на колени. Она покачала головой и потянулась, чтобы поднять руки. Я остановил их движение, накрыв ее руки своими. Она сосредоточилась на моем рте. “Это твое”, - сказал я и наблюдал, как она читает по моим губам.

Она опустила глаза и сказала: “Спасибо… тебе...” Мое сердце наполнилось светом, когда божественный звук ее заикающегося монотонного голоса наполнил мое ухо.

-Не за что, - одними губами произнес я в ответ и сжал ее руку.

Я услышала стук каблуков Лекси, спускающейся по коридору, чтобы отвести меня домой, чтобы я могла переодеться к сегодняшнему ужину.