Лабиринт (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"

ГЛАВА 23. Дарина

Иногда люди не знают, почему поступили так или иначе. Им кажется, что будет лучше. А я прекрасно знала, зачем это сделала, а еще знала, что лучше мне не будет. Поняла, когда выехала за город. Когда позади ничего не осталось. Я даже ЕГО с собой увожу.

Нет, я не убегала от Макса. Зачем? Я ему и так не нужна. Слишком напоминало бы знакомую цитату:

"Она сменила адрес, номер мобильного, внешность, чтобы он ее не нашел, а он… он и не думал искать". С трудом могла себе представить Максима, который разыскивает меня или преследует после того, как показал, насколько незначительным эпизодом в его жизни была встреча со мной и наша ночь. Таких, как я, тьма вокруг него. Разного калибра, цвета и возраста. И все они только и мечтают стать чем-то большим, чем эпизод. Девочки — копи-пейсты с преданными глазами, готовые ради одного его взгляда с моста или в петлю. И да — я такая же. И да — готова. Вот что самое страшное — понимание, на что я способна, лишь бы недолго присутствовать в его жизни, мелькнуть в ней и сгореть, как комета. Пусть даже потом от меня и следов не останется, и их затопчут все те, кто придут туда после. А он даже этого не позволил. Сжег меня сам.

Там, на даче Ахмеда, у меня дух захватывало от мысли, на что Макс пошел ради меня. И только сейчас я начала понимать, почему. Не ради меня. Нет. Ради Андрея. Ради нашей семьи, а может быть и ради того, чтобы не прогнуться под Ахмеда. Такие, как Макс, сломают кого угодно, но не сломаются сами.

Я убегала от себя. И мне стало смешно, когда в груди засаднило при взгляде на ускользающие вдаль километры — никуда не убегу. Ведь я взяла себя с собой. На этой самой дороге поняла, насколько изменилась. Он меня изменил. Я больше никогда не стану прежней. Я узнала, что такое боль. А она меняет до неузнаваемости, выворачивает мышление на сто восемьдесят градусов, и вот именно в этот момент ты начинаешь по-настоящему понимать, что ты такое.

Боль вытряхивает наружу даже те черты, о которых никогда не подозревал. Все трещины и царапины, каждое слабое место.

Я многое пережила в своей жизни. Никогда не была ребенком, знающим тепло и ласку. Я всегда воспринимала чужое равнодушие, как обычное и правильное явление, наверное потому что сама никого и никогда не любила. Умные психологи пишут книги о том, как дети привязываются к своим сволочам-родителям вопреки всем человеческим законам — я не попадала под эту категорию, и мой собственный отец был последней мразью, на могилу которого я даже не плюну. Это он свел мою мать в могилу. Это он разлучил нас всех. Да и отцом он не был. Биология. Не более того. Андрей мне стал больше отцом за три года, чем тот за всю жизнь.

А моей матери слишком рано не стало, чтобы я могла любить ее саму, а не воспоминания о ней. Любит тот, кто видел любовь сам. Я ее не видела. Разве что в самом извращенном понимании этого слова, и потому оно не имело для меня никакой ценности.

Все изменилось, когда Макс появился в моей жизни. Наверное, все то нерастраченное во мне и неопознанное я отдала ему. Выплеснула, швырнула к его ногам. Все оттенки этого сумасшедшего чувства. Каждую его грань. Буквально каждую. Начиная с привязанности ребенка к тому, кто о нем заботится, и заканчивая бешеным сексуальным влечением. Одно цеплялось за другое. Как будущий врач я изучала себя. И всегда понимала свой диагноз — я больна им. Не в том красивом понимании, к которому все привыкли. Не в гротескном и не в романтичном, а в самом что ни на есть прямом смысле слова, вместе с ужасными симптомами и последствиями. И не станет мне лучше, только будет прогрессировать. Если за три года полного "ничего" я не изменилась, то сейчас наше "мимолетное" уже не даст забыть никогда. Громкие слова — согласна. Люди часто ими швыряются… "навсегда, навечно, никогда".

Но только не девочка, у которой этого "навсегда" не было в жизни, даже уверенности не было, что завтра она будет дышать. Поэтому я не забуду того, кто заставил меня почувствовать, что значит любить, что значит больно, что значит голод, что значит хочу и что значит "никогда".

Я понимаю теперь, почему животные, знающие о своей смертельной болезни, уходят от своих хозяев, чтобы умирать в одиночестве. Я не хотела, чтобы мои близкие видели, насколько мне плохо… я ушла агонировать одна. Самое ужасное — это видеть сочувствующие взгляды, пусть даже искренние и понимающие, но это ужасно. Становится больно, потому что причиняешь боль всем остальным. А у меня нет сил улыбаться и делать вид, что я беззаботный подросток, наслаждающийся жизнью. Нет сил притворяться. Да, я слабая.

Очень-очень слабая и жалкая. Я не выдержу видеть его с кем-то еще, с этой женой, с другими женщинами. Видеть, как они смотрят на него плотоядно, угадывать, с кем из них он спал, а с кем переспит в ближайшее время. Не могу видеть его, ведущего беседы со мной, словно ничего не было. Я так не умею. И я точно знаю, что никогда не научусь этому лицемерию.

Если мне плохо, то мне плохо. Я сдохну от ревности и отчаяния. Лучше дохнуть вдали от всего этого, чтобы больше никто не видел этой агонии.

Как предсказуемо все начиналось и закончилось. Словно я один из цветков, который сорвали и выбросили. Не первый и далеко не последний. Нет цветов, которые стоят в вазе вечно. Один дольше, жизнь другого — скоротечнее. Ничего трагичного, ничего особенного. Банальный исход первой любви и первого секса. Я переживу.

Возможно, кто-то сейчас сказал бы, что сама нарвалась, сама лезла. Да. Сама. И я ни о чем не жалею, даже больше — я знала, что так будет. Пусть не знала, насколько это больно, но то, что я буду собирать себя по кусочкам каждый раз, когда он даст мне крупицу счастья, а потом отнимет — знала. Только каждая из этих крупиц была бесценна. И я бы поступала точно так же снова и снова… Если бы он дал мне шанс.

Говорил, что я полна иллюзий, вижу его в ином свете. Бред и ложь. Если бы это было так, мне было бы намного легче — я бы разочаровалась.

Нет, я прекрасно знаю, кого люблю… Ни одной иллюзии. Даже надежды. Зверя. Страшного, дикого и одинокого. Жуткого в своем цинизме и хладнокровии.

Я была на похоронах Славика. Его лицо не открывали даже когда мы все подходили прощаться. Я слышала, как кричала его мать, как она рвала на себе волосы и клялась, что сама лично раздерет убийцу на куски, а я стояла рядом, с двумя желтыми розами в дрожащих пальцах, и думала о том, что одна из убийц сейчас здесь, а второй вообще уже забыл о том, что пару дней назад оставил полумертвого паренька-фотографа привязанным к дереву на мусорной свалке. Вороны выклевали ему глаза и превратили в бесформенный кусок мяса, а крысы обглодали конечности. Я даже представлять не хотела, каким образом Макс заставил птиц сделать это с живым человеком, и какие муки испытывал тот, умиря… Славика нашли через сутки после исчезновения. Случайно. Опознать его было весьма проблематично.

И даже глядя, как гроб опускают в яму, я понимала, что, несмотря на то, что по спине пробегает холод, а дыхание сбивается от ужаса, я все равно люблю этого убийцу. Так как знаю, за что казнил Славика. Нет, это не оправдывает такой дикой жестокости… и я не оправдываю, но я просто уже к тому времени поняла, что такое Макс Воронов. Я не была удивлена. Скорее, я бы удивилась, если бы Славик выжил после всего, что натворил. Я не желала ему смерти, но и осознавала, что девочкам, которые по его милости оказались в том аду, повезло намного меньше, чем мне, и вряд ли он их оплакивал. Жизнь жестока. А жизнь в нашем мире — это борьба на выживание, где кто-то всегда охотник, а кто-то — добыча. Это неизменно. И иногда сами охотники становятся добычей того, кто сильнее.

Пока ехала в машине с Ромой в аэропорт, смотрела на дорогу и осознавала, что не хочу ни в какую Африку, не хочу с ним. Ничего и ни с кем. Потребовала остановиться и пока говорила ему, какой он хороший, чудесный, самый лучший… окончив пресловутым и ненавистным "но"… меня рвало на куски проклятое дежавю.