Осень и Ветер (СИ) - Субботина Айя

Проходит добрых полчаса, прежде чем Карине нехотя начинает разговор.

— Я бы хотела повести Хабиби на прогулку, — говорит она без вступления.

— Нет, — спокойно и твердо отвечаю я, радуясь, что в этот момент Хабиби рядом и, под предлогом поправить ей хвостики, я могу задержать дочь рядом.

— Я не спрашивала, — произносит Карине. Ее голосом можно заправлять баллоны для искусственной заморозки. — Я бабушка и имею полное право погулять с внучкой в любое удобное время.

— А я — мама, и имею полное право сказать бабушке «нет» в любое время суток.

Минуту мы просто смотрим друг на друга, и я чувствую себя спичкой, которую намеренно снова и снова пытаются поджечь. Приходиться сцепить зубы и держать нервы в стальном кулаке. Даже не пытаюсь изображать вежливость и, тем более, улыбаться. Мы взрослые женщины, и притворяться нам ни к чему — мы обе знаем, что не испытываем друг к другу даже поверхностной симпатии.

— Наиль… — начинает Карине, но тут же замолкает, как будто спохватившись, что аргумент уже утратил актуальность.

Есть лишь один способ, как она может погулять с Хабиби за пределами дома — вместе со мной. А перспектива совместной прогулки не прельщает ни одну из нас.

— У моего сына тяжелый характер, — вдруг начинает Карине, и мне хочется усмехнуться от того, как резко она меняет вектор разговора. — Куда тяжелее, чем был у его отца.

Я не знаю, что за человеком был его отец, но из обрывков рассказов Наиля у меня в голове живет образ человека, который не умел принимать слово «нет». Улыбаюсь, ведь и Наиль в некоторой степени так же категоричен. Разница лишь в том, что я никогда не испытывала его пределов.

— И он, конечно, не станет слушать меня просто из принципа, — продолжает женщина, пока я помогаю Хаби взобраться на диван около меня и сосредоточиться на перетаскивании бусин по проволочному лабиринту. — Наиль, кроме всего прочего, еще и слишком упрямый.

— Не самая худшая мужская черта, — отвечаю я, воспользовавшись паузой.

— Только если мужчина не вбил себе в голову откровенную глупость или упрямится из чистого желания доказать, что хочет и может наплевать на чужое мнение.

Я понимаю, куда она клонит. Да Карине и не скрывает. Чужая жена, женщина другой веры, два года растившая единственную наследницу Садировых под прикрытием чужого отчества и чужой фамилии. Знаю ли я, что была неправа? Конечно, было бы глупо отрицать все сделанные ошибки. Но если и держать за них ответ, то точно не перед матерью Наиля и не сегодня. Надеюсь, что мой взгляд достаточно красноречиво об этом говорит, потому что развивать тему прошлого и настоящего мне не хочется.

— Он встречается с Лейлой, — вдруг говорит Карине и ее карие глаза — глаза Наиля — жадно ловят мою реакцию на правду.

Мне больно. Так больно, что сердце начинает колотиться, словно ему вдруг стало мало места. Чувствую себя человеком, у которого в груди растет сверхновая: еще немного — и взорвется, разметав меня в микроскопическую пыль. Я знала, что у него есть другая женщина, и благодарна за то, что он не стал врать прошлой ночью на мой прямой вопрос.

— Кто такая Лейла? — спрашиваю спокойно. Я не дам себя расколоть. Я пережила куда большее горе, чем вдруг узнать, что отец моего ребенка ходить к любовнице. Как бы мне не хотелось обратного, он свободный мужчина с совершенно естественными потребностями.

— Любовь всей его жизни, — говорит Карине с некоторой брезгливостью. Значит, хоть она и пришла «порадовать» меня этой вестью, загадочная Лейла ей самой не по душе. А, значит, здесь мы союзницы, как ни крути.

— Кажется, вам это не по душе, — говорю я осторожно. Прощупываю почву.

— Это не та женщина, которую я бы хотела видеть около своего сына, — не скрывает она. Потом смотрит на меня, выразительно скользит взглядом по моему лицу, рукам, ногам. — Я каждый день прошу Аллаха послать ему достойную женщину и рано или поздно мои молитвы будут услышаны.

«И тогда и ты, и Лейла навсегда исчезнете из его жизни», — слышу я ее невысказанную надежду.

— Но, как бы там ни было, ты всегда будешь матерью его ребенка, — не дождавшись моей реакции, продолжает Карине. — И Наиль всегда будет относиться к тебе с должным уважением.

Я знаю, к чему этот короткий монолог, ведь важно не то, о чем она говорит, а то, о чем молчит. Я могу рассчитывать на уважение и, конечно, на внимание с его стороны, но мне никогда не стать женой Наиля, не занять законное место среди Садировых и я навсегда останусь просто женщиной, которая родила ему ребенка.

— Спасибо за наставления, — говорю с улыбкой. Совершенно искренней на этот раз, ведь я в самом деле благодарна за разговор, даже если он весь от и до пропитан желанием ткнуть пальцем в то, что я занимаю не свое место. — Мы с Наилем как-нибудь сами разберемся во взаимном уважении. А Лейла… — Пожимаю плечами. — Некоторые женщины созданы для того, чтобы к ним украдкой ходили по ночам. — Я на пару секунд задерживаюсь взглядом на одном из трех букетов, который мы с Любой, прямо в ведре, поставили в гостиной. — А некоторых просто так задаривают цветами.

Я ужасно ревную, но лучше откушу себе язык, чем признаюсь, что правда меня зацепила. Кроме того, хоть эта надежда в конечном итоге может меня убить, я хочу верить, что после вчерашней ночи он больше не будет мужчиной, который ходить в прошлое, чтобы забыть о настоящем. Или все это — и поцелуи, и его откровенное «хочу тебя мою» — не имеет никакого смысла.

Глажу Хабиби по голову, ставлю ее на ножки и предлагаю пойти к бабушке поиграть.

— Может быть, чаю? — предлагаю со всем гостеприимством, какое только могу в себе найти. — Мы с Любой испекли классический чизкейк.

Карине соглашается.

А через час, наигравшись с внучкой, просит проводить ее до двери. И уже в пороге, повернувшись, будто что-то забыла, вдруг предлагает:

— Приезжайте с Хабиби ко мне в гости. В среду, во второй половине дня. Я поговорю с Наилем, он не будет против, если ты согласишься.

Я понятия не имею, откуда эта резкая перемена настроения, но не собираюсь лезть в бутылку.

— С удовольствием.

Глава тридцать шестая: Осень

После визита матери Наиля я, кажется, готова к чему угодно, тем более ко встрече с сестрой, которую не видела два года.

Хабиби осталась под присмотром Любы и я всего полчаса, как вышла из дому, но все равно уже дважды позвонила, чтобы узнать, как у них дела. Наиль прав: я слишком опекаюсь дочерью, слишком дрожу над ней, но одного понимания недостаточно, чтобы искоренить в себе страх, что с ней может что-то случиться, стоит мне отвести взгляд или отойти хотя бы на пару метров.

Мы с Никой договорились встретиться в кафе «Лайм». Я предлагала у себя, но сестра наотрез отказалась, сказав, что у меня она может «потусить» в любое время, и что собирается исследовать все модные местечки, какие только сможет найти.

Я захожу в кафе на пятнадцать минут позже назначенного времени: мы застряли в пробке и проторчали кучу времени всего в паре кварталов отсюда. Охранники заходят следом и, пока я ищу взглядом сестру, осматривают зал.

Ника сидит за столом справа, возле искусственного тропического дерева и сразу машет мне рукой. Я киваю охранникам, и они занимают стол поблизости.

— Ты с эскортом, — говорит сестра вместо приветствия, даже не пытаясь скрыть, что ни капли не удивлена. И это при том, что мы никак, ни единым словом не обсуждали мою жизнь. Она даже не знает про Хабиби. — Просто кавказская пленница.

Можно было бы плюнуть и растереть. Можно было бы списать именно эти слова на случайное совпадение. Я легко могла бы придумать десяток отговорок, но я не верю в случайности. Не тогда, когда речь идет о Веронике.

— А ты встречалась с Яном раньше, чем встретилась со мной, — констатирую я, широко улыбаясь.

В голове роится множество вопросов, и мне хочется задать их все сразу, огорошить Нику напором, сделать так, чтобы она перестала улыбаться так, будто хочет взять главный приз за лучшую женскую роль.