Закон Моисея (ЛП) - Хармон Эми

Я наблюдала за тем, как фургон замедлился, прежде чем повернуть и направиться к автостраде. Он двигался на север в сторону Нефи. Это могло означать все, что угодно. Но, учитывая, что Тэг уехал прошлым вечером на грузовике Моисея, то не трудно догадаться, что туда же направлялся и Моисей. Но в фургоне Лизы?

Я захлопнула дверь и пошла к дому Моисея, не заботясь о том, что вела себя, как любопытная соседка. Я хотела забрать фотоальбом. И теперь, чтобы сделать это, мне не пришлось бы встречаться с Моисеем лицом к лицу. Он спрашивал меня по поводу пижамы Илая… его пижамы «Бэтмен». На минуту мне показалось, что он хочет задеть меня. Но он не мог знать, что в день смерти Илай был в той самой пижаме. Он никак не мог этого знать. Тем не менее, это потрясло меня, и я не задержалась надолго. Но мне было интересно, продолжил ли Моисей просматривать страницы после того, как я ушла.

Парадная дверь была не заперта, и я, глядя наверх, подала голос, как только вошла:

— Эй! — мне показалось, что я слышала шум бегущей воды. — Привет?

Вода перестала шуметь, и сверху громко раздался женский голос:

— Минутку!

— Лиза? Это ты?

Лиза Кендрик вышла из-за угла к лестнице, вытирая руки о тряпку. Волосы на ее голове торчали в разные стороны.

— О, боже! Джорджия, ты меня напугала! — она обмахнула свое лицо влажной тряпкой. — От этого пустого дома у меня мурашки по коже.

— Ты разрешила Моисею взять твой грузовик? — спросила я, игнорируя комментарий по поводу дома. Городу пора бы уже забыть об этом.

— Да, разрешила. Мне следовало сказать «нет»? — девушка-подросток тут же начала кусать губы от беспокойства. — Его друг забрал его грузовик, как мне кажется. Ему просто нужно было добраться до Нефи, и он предложил мне пятьсот баксов. Но мама устроит мне взбучку, если с фургоном что-то случится. Но он сказал, что скоро вернет его! Мне не следовало разрешать забирать машину. От него у меня тоже идут мурашки, если честно. Он горячий, но странный. Что-то вроде Джонни Деппа из «Пиратов». Однозначно горячий, но чудаковатый.

Она тараторила без остановки, и это уже стало меня утомлять.

— Уверена, что все в порядке. Не буду тебе мешать. Я только заскочила, чтобы забрать кое-что, что оставила прошлым вечером.

Лиза широко распахнула глаза, и я могла заметить, как сильно ей хотелось знать, что же я оставила в жутковатом доме горячего чудаковатого парня, но она сдержалась, развернулась и пошла обратно в ванную комнату, хоть и медленно.

— Я не возражаю, если ты останешься. Мне не нравится находиться здесь одной, — добавила она. — Моя мама сказала мне, что я не могу взяться за эту работу. Но когда я сказала ей, сколько он платит, она сдалась. Но я должна звонить ей каждые полчаса. Что если она заедет сюда, а фургона нет? — из-за тревоги ее голос повысился. — У меня будут большущие неприятности.

— Я уверена, что все будет хорошо, — повторила я, помахав ей рукой, и сбегая через арку подальше от девушки.

Меня поражало, что люди все еще говорили о Моисее Райте. Несомненно, мама Лизы не поделилась с дочерью тем фактом, что у нас с Моисеем была своя история. На мою долю выпало немало обсуждений, когда родился Илай. Люди быстро сделали выводы о том, кто был отцом моего ребенка. Но, может быть, потому что я никогда ничего не говорила, держала голову низко опущенной и просто жила своей жизнью, разговоры затихли, и люди перестали пялиться на Илая, когда мы выходили на улицу. Я глупо полагала, что мне никогда не придется говорить о Моисее. Но когда Илаю исполнилось три, он пошел в садик, и у него появились вопросы. А мой сын был таким же упертым, как и я.

— А дедуля — мой папа? — спросил Илай, зачерпывая ложкой макароны с сыром и пытаясь засунуть их в рот, прежде чем маленькие лапшички не выскользнут из нее. Он отклонил мое предложение помочь ему, и, если будет и дальше двигаться такими темпами, то точно умрет от голода. 

— Нет. Дедуля — мой папа. Он твой дедушка. 

— Тогда кто мой папа? 

Вот он — вопрос, который прежде еще ни разу не возникал. Никогда за три года. И он повис в воздухе, вопрос, на который нужен был ответ. И сколько бы я ни уклонялась от ответа, сколько бы ни отмалчивалась, ничто не избавило бы меня от этого. 

Я тихо прикрыла холодильник и налила Илаю стакан молока, медлила, оттягивала время. 

— Мама! Кто мой папа? 

Сдавшись, Илай бросил ложку и зачерпнул макароны рукой. Сплющенные, они висели по бокам его маленького кулачка, но они так и не достигли его рта. 

— Твой отец — Моисей, — наконец-таки ответила я. 

— МО-И-СЕЙ! — Илай засмеялся, произнося каждый слог с одинаковой выразительностью. — Забавное имя. И где этот МО-И-СЕЙ? 

— Я не знаю, где он. 

Илай перестал смеяться. 

— Как так? Он пропал? 

— Да, так и есть. 

И этот факт по-прежнему вызывал боль в моем сердце. 

Илай на какое-то время замолчал, зачерпывая руками еще больше пасты. Я подумала, что, может, он уже потерял интерес к обсуждению. Я наблюдала за тем, как ему, наконец, удалось прижать несколько оранжевых макаронин к своим губам. Он улыбнулся, довольный собой, радостно пережевывая и громко проглатывая, прежде чем снова спросить. 

— Может быть, я могу найти его? Может быть, я могу найти МО-И-СЕЯ? Я хороший искатель.

«Он вернул меня обратно». Так сказал Моисей. Может, после всего случившегося Илай нашел его. Эта мысль обескуражила меня, и я оттолкнула воспоминания подальше, когда вошла на кухню и схватила фотоальбом с кухонного стола. На мгновение я задержалась, обдумывая, стоит ли мне оставить что-нибудь для него. Я знала, что были еще копии или похожие фото, поэтому с некоторыми из них я могла бы расстаться. Но я не хотела начинать растерзывать свой альбом. И я не хотела оставлять стопку дорогих сердцу фотографий на столе, чтобы Лиза и Тэг заметили их. Я не могла этого сделать. А затем я поняла, как мне стоило поступить — сделать альбом и для Моисея тоже. Я бы сделала копии тех снимков, которых не было, подписала бы даты и приложила бы к фотографиям описание событий. Так что он бы получил все детали, о которых просил, и которые хотел.

Приняв решение, я схватила альбом и развернулась в сторону входной двери. Мой взгляд скользнул по стенам гостиной, которые мгновенно привлекли мое внимание. В середине дальней стены на расстоянии примерно три четверти от пола виднелся рисунок под облупившейся краской. И это не был просто маленький пузырек из-за попавшего воздуха. Это был круг размером с мою ладонь, края белой краски отгибались в сторону, открывая находящиеся под ней темные завитки.

Я приблизилась к пятну и подняла руку, чтобы попытаться пригладить края и приклеить их на место, задаваясь вопросом, что же здесь произошло. Это напомнило мне о том, как мама перекрашивала кухню, когда мне было десять лет. Краска не менялась с семидесятых годов, и когда она попыталась нанести поверх нее новое свежее покрытие бледно голубого цвета, краска точно так же облупилась. Это было как-то связано с масляной и водной основой, хотя мне, как ребенку, не было до этого дела. Мне просто нравилось снимать длинные отслаивающиеся полоски краски со стен, в то время как мама сетовала о потраченном попусту времени. В итоге было принято решение обработать стены каким-то растворителем, и, на всякий случай, родители их даже зашкурили.

Я дернула за один краешек, не в состоянии удержаться, и еще один сегмент остался у меня в руках.

Там оказалось лицо.

Под куском, который я оторвала от стены, показался глаз, часть узкого носа и половина рта, растянутого в улыбке. Я потянула еще немного дальше, полностью открывая лицо. Я помнила этот рисунок. Я видела его всего лишь один раз, в то ужасное утро. И я никогда больше не заходила внутрь дома. До прошлого вечера. И прошлым вечером стены выглядели безукоризненно. Девственно чистыми.