Отказ - Камфорт Бонни

На второй день Андербрук допрашивал Ника с пристрастием относительно его сексуальных претензий ко мне. Когда я наблюдала за лицом Ника во время его рассказа, меня не покидала мысль, что я смотрю в лицо психопата. С этим человеком никто бы не сравнился в умении лгать!

– А что произошло после того, как она села и взяла вас за руку?

– Она отвела меня в спальню и уложила на кровать. Потом выдвинула ящик тумбочки и достала презерватив. Я натянул его, и она оседлала меня.

– А когда именно вы оба разделись?

– После того, как мы вошли в спальню, я разделся полностью, а она сняла только джинсы и трусики. Лифчик она не снимала.

– А что было потом?

– Она… не отпускала меня до тех пор, пока не кончила. Когда она скатилась с меня, я еще мог продолжать, так что я попросил ее довести меня до оргазма рукой.

– А что с презервативом?

– Я его снял, завернул в салфетку и выбросил в корзинку для бумаг возле кровати. Потом мы оделись и вернулись в столовую.

Я могла только смотреть ему в лицо и качать головой.

– После этого я себя действительно плохо почувствовал, меня охватило какое-то замешательство и предчувствие дурного. Я не знал, почему она меня не остановила, и что она будет делать дальше. Мы сели за стол и выпили чаю. В тот момент к двери и подошел Сливики.

– А Сливики вас тогда увидел?

– Нет. Я сидел за столом, и меня не было видно из коридора. Я слышал, как она сказала ему, что все в порядке, а потом захлопнула дверь. Я встал из-за стола, чтобы посмотреть на него из окна.

– А зачем вы это сделали?

– Мне было любопытно, кто это был.

– Так что вы смогли бы узнать его?

– Нет. Просто я всегда хотел знать все о докторе Ринсли. Даже то, кто из соседей ей нравился.

– Но вы же следили за ним, пока он не вошел в свой двор?

– Это же было прямо через улицу, так что я волей-неволей видел, куда он направляется. Я понял главное – она просила его прийти и посмотреть, все ли в порядке. После этого я почувствовал себя мелкой дешевкой, как будто бы она боялась меня.

– А она вам когда-нибудь говорила, что боится вас?

– Нет. Но я спросил ее, зачем ей была нужна эта проверка, и она ответила, что не знала, что может произойти.

– И как же вы это поняли?

– Она боялась, что я причиню ей вред. А это оскорбило меня.

– А что произошло потом?

– Мы еще посидели за столом некоторое время и поговорили. Когда я признался, как отвратительно себя чувствую, она сказала, что больше не может меня лечить и порекомендует меня кому-нибудь другому. После этого я уже не видел никакого смысла в жизни. Я чувствовал, что мною попользовались и выбросили.

Это было только начало. Как Андербрук к нему ни подступался, на каждый его вопрос у Ника был готов ответ. На вопросы, связанные с более детальной информацией относительно спальни, моего тела или особенностей происшедшего, он отвечал, что не помнит, или же, что не заметил этого, поскольку все произошло очень быстро, а он был сильно расстроен.

За свою игру он мог бы получить премию Оскара: в ней было как раз столько гнева и отчаяния, чтобы она звучала правдоподобно. Действительно, рассказ Ника был такой мешаниной из правды и вымысла, что не оставалось ничего другого, как признать, что он вовсе не психопат и не лгун, а просто вообразил себе все это, и сам поверил… Может быть, у него на самом деле были галлюцинации.

Атуотер возражала каждый раз, когда Андербрук мог уличить Ника во лжи. Если так дело пойдет и в суде, я обречена. Найдется ли человек, который сможет не поверить Нику?

К концу дня я чувствовала себя так, как будто Ник разрезал все мои внутренности на кусочки и разбросал по комнате. Когда заседание закончилось, и он встал, все тело у меня ныло.

45

В этот вечер, зная, что у меня был тяжелый день, Умберто пришел пораньше, чтобы побыть со мной. Он застал меня в постели уже в шесть часов вечера. Я держалась за живот, а по лицу у меня текли слезы.

– Сарита, – начал он и тут же прилег ко мне. – Расскажи мне, что случилось.

Он внимательно слушал все время, пока я перемежала рассказ слезами – как умело лгал Ник, и сколько он всего нагородил. Он слушал и почти ничего не говорил, но само его присутствие успокаивало меня, и вскоре я заснула, утомленная и уже не думающая О том, что принесет мне завтрашний день.

Закончилось все только во второй половине дня. Во время утреннего перерыва Андербрук опять вывел меня из офиса Атуотер и прошелся со мной по холлу. Он спросил меня, не мог ли мистер Сливики заглянуть в мои окна и увидеть что-то, о чем я не рассказала.

– Разве вы не верите, что я говорю вам правду? – спросила я ошарашенно.

Он остановился, взял меня за руки и слегка встряхнул их.

– Я действительно верю вам, но не знаю, поверит ли кто-нибудь еще. Ник очень убедителен. И я спрашиваю вас еще раз, нет ли у вас на теле какой-нибудь отличительной особенности? Родинка? Подстриженные волосы? Шрам?

Меня душила ярость, я смогла только помотать головой.

– Ну вот, я и закончил, – произнес Андербрук в восемь часов вечера, когда мы сидели у него в кабинете. Все остальные сотрудники уже ушли. – Думаю, что для начала мы неплохо потрудились.

Я слегка вздохнула. Пусть тон Андербрука звучал обидно, только бы он смог защитить меня.

– У меня есть идея. Я все время об этом думаю. Ник приукрасил свое детство. Он просто лгал. А правда в том, что его мачеха оскорбляла его в сексуальном отношении, а отец был зверем. Ник не встречался со своей мачехой вот уже много лет, он считает, что она умерла, а мне кажется, что она жива, и, может быть, если нам удастся ее найти, это нам поможет. Если она расскажет правду о его детстве, это докажет, что Ник – лжет.

– Вы думаете, что такая женщина может сказать правду, если ее пасынок все отрицает? – рассмеялся Андербрук.

– Думаю, что нет, – настроение у меня упало.

Увидев мое уныние, Андербрук смягчился.

– Ну хорошо, давайте представим, что нам это удалось. Мы ее нашли. Она свидетельствует, что детство Ника было ужасным. Ну и что? Разве это освобождает вас хоть в какой-то мере от ответственности?

– Конечно, нет. У многих людей, посещающих кабинет терапевта, детство бывает просто ужасным. Но если мы докажем, что его проблемы начались не с меня, разве это нам не поможет?

– Вряд ли. Каждому ясно, что проблемы у него начались не с вас, иначе бы он к вам и не обратился.

Я все еще цеплялась за соломинку.

– Но это, по крайней мере, покажет, что он лгал, разве не так?

– Как это отразится на отношении к вам присяжных, я не знаю. Но попытка не пытка. Расскажите мне все, что вы о ней знаете, и я попытаюсь найти ее.

Меня вдруг пронзило воспоминание о том, как Ник, смеясь, говорил: «Разве вы не знаете, что мы можем найти любого человека в этой стране?»

«Что ж, – подумала я. – Что хорошо для одного, может быть так же хорошо и для другого».

Андербрук вернулся к своему столу.

– Послушайте. Есть еще один вопрос, который я хотел бы обсудить с вами, – начал он, и голос его звучал настороженно. – Мне вовсе не хочется об этом говорить, поэтому попытайтесь не принимать это близко к сердцу.

– В чем дело? – я поправила очки.

– Мы должны исходить из того, что дело может попасть в суд. Возможно, нам удастся его уладить, но мы должны предусмотреть и этот вариант.

– Итак?

– Итак, вы должны привести в порядок свою внешность.

– Что вы имеете в виду?

– Сара, присяжным достаточно будет взглянуть на вас и на Ника, чтобы поверить, что вы с ним переспали. Черт побери, он такой красавчик, а вы… ну, вам придется поработать над своей внешностью. Они могут подумать, что вы не устояли перед ним.

– Надеюсь, вы шутите?

– Я более чем серьезен, – он покачал головой. – Мне не хочется ни обижать, ни оскорблять вас. При обычных обстоятельствах вы, конечно же, достаточно привлекательны, но Атуотер будет подчеркивать разницу между вами и Ником. Она представит вас как заурядную женщину, которой льстило внимание красивого юриста, и ей это превосходно удастся, потому что она сама женщина. Так что лучшей нашей защитой будет уничтожить эту разницу еще до суда.