Аритмия (СИ) - Джолос Анна

Козел.

Под ноющими ребрами копошится неприятное, саднящее чувство. Как представлю, что этот правильный до скрежета зубов Сережа раздевает ее, смотрит на нее, трогает… И все. Будто щелочь кипящая по венам разливается. Разъедая к дьяволу нутро.

Вот какого? Казалось бы, плевать. Забудь. Не думай о ней.

Хотел бы, да не получается. И так уже два года. С той лишь разницей, что раньше не приходилось сталкиваться нос к носу каждый божий день. Тот еще садомазохизм… Но мне это нужно.

Зачем? Не задаю себе этот вопрос. Потому что ответ найдется вряд ли. Арсеньева — неизлечимая болезнь. Уже даже привык к тому, что она, как роковой диагноз, с которым надо жить, пока не сдохнешь. Привык, засыпая, думать о ней. Долго и бесконечно много…

Все чаще вспоминаю тот короткий промежуток времени, который мы провели вместе. Отчаянно желая вернуться туда хотя бы на день.

Сука, хорошо ведь было. До одурения хорошо…

Просто говорить с ней. Просто молчать. Слушать ее детский, заливистый смех. Держать за руку. Смотреть в глаза и видеть там то, отчего рассудок мутнеет и внутренности скручивает.

Встаю. Иду в студию, но просидев там с полчаса, понимаю, что настроение — черный квадрат. Пожалуй, только его и могу сейчас изобразить. Причем без цветотени и глубины. Потому что моя жизнь такая и есть. Сплошной черный квадрат. С тех пор как единственное светлое пятно на нем сам своею же рукой и закрасил…

Смотрю на то место, где она сидела, позируя мне.

«Рубашку расстегни».

Помню, как не слушались пальцы. Как они храбро сражались с пуговицами, и как отчаянно при этом краснели ее скулы.

«Волосы убери на правое плечо. Левое оставь обнаженным».

Будучи смелой, делала все, как я просил.

Молчала. Дышала через раз и послушно замирала.

Взгляды. Случайные слова. Краски, отражающие красоту девчонки на холсте… В какой-то момент воздух критично «загустел», а напряжение и волнение между нами начало зашкаливать.

Встревожилась, занервничала, стоило мне приблизиться к ней. Опустила трепещущие ресницы, когда кисточка коснулась нежной кожи шеи. Отклонившись назад, непроизвольно выгнула спину, разомкнула пухлые губы… И я ни черта не соображал уже тогда. Рисовал на вожделенном теле, как умалишенный. Цветы. Витиеватые узоры…

Ловил каждый жест и судорожный вздох. А потом она открыла глаза и совсем накрыло. Нахлынуло. Сомнения снесло волной похоти и желания.

Уйти домой в ту ночь ей точно не светило. Равно как и отделаться невинными поцелуями и прикосновениями. Потому что горел ею неистово, а она… бесстрашно горела и плавилась в ответ. Как та самая свечка, чей огонек отплясывал тенью на стене.

Кажется, так писал Иоганн Гете, если мне не изменяет память.

Снова телефон в руке. Ее номер из общего чата давно уже сохранен в контактах…

Жутко хочется испортить ей ночь. Чтобы, как и я, не спала. Под боком у этого своего электрика.

Пишу сообщение. Отправляю. Жду.

Читает, но не сразу. Однако ответа нет…

Настырно пишу еще. Снова молчит, зараза.

Так занята? И чем же?

Звоню. Один раз, второй…

Сбрасывает, а потом либо в черный список меня отправляет, либо тупо выключает телефон. Абонент не абонент…

Громко смеюсь.

Сижу, привалившись спиной к стене, и, надсадно дыша, давлюсь клокочущей злостью.

Понимаю, что при встрече просто шею ей сверну на почве неконтролируемой ненависти, замешанной на черной ревности, опухолью прорастающей в груди.

Наверное, так обязательно и произошло бы… Но ей повезло. В семь тридцать утра меня, уснувшего прямо на полу студии, будит неожиданный телефонный звонок. И в универ в этот день я не попадаю…

Глава 35. Право на ошибку

— Ты кушай, кушай, Дариночка! — приговаривает Нонна Григорьевна. — Вот драннички. Вооот блинчики с мясом.

— Спасибо, я уже сыта. Столько всего! — отзываюсь смущенно.

— Нет-нет-нет, так не пойдет. Ты еще мою шикарную «Мимозу» не попробовала. Пальчики оближешь! Верно, Толя?

— Верно, Нонночка, — соглашается муж.

— Давай-ка, я положу тебе! — встает и забирает у меня тарелку.

Я не люблю «Мимозу», однако отказываться как-то невежливо… Она ведь накануне целый день у плиты простояла, чтобы накрыть такой внушительный стол.

— Совсем чуть-чуть, если можно, — почти умоляю я. Но поздно. Нонна Григорьевна и понятие «чуть-чуть» — это параллельные вселенные.

— Чего это чуть-чуть?! Вон худющая какая! Одни глаза, да скулы. Небось на диетах сидишь? — стреляет в меня неодобрительным взглядом.

— Нет, что вы!

— Даша учится на бюджете в Первой Московской Государственной Академии. Плюс много работает. Я же тебе говорил, мам, — напоминает ей Сережа, наяривая очередной кусок пирога.

— Да-да, точно, в ПМГА же учится, — пододвигает ко мне блюдо с дранниками. — Тяжко, наверное, там, детонька?

— Непросто, но я стараюсь, — отвечаю честно.

— Молодец!

— Моя Дашка — лучшая на факультете! — горделиво заявляет Матвеев.

Зачем обманывает? Это не так…

— Не преувеличивай, Сереж.

— А чего… — пожимает плечами. — Как есть говорю.

— Вовсе нет, — спорю я.

— Скромная к тому же, — довольно улыбается его мама.

— А в ПМГА женихов богатых много? — интересуется шестнадцатилетняя сестра Сережи.

— Оксана! — Нонна Григорьевна стучит кулаком по столу.

— Что я такого спросила? — фыркает она. — Эта академия входит в топ столичных вузов. Там же наверняка много «заряженных». Ты, кстати, брателло, глаз да глаз за своей Дариной. Она у тебя что надо. В оба смотри, не то уведут, как мой новый самокат.

— Чушь не неси…

— Но я вообще-то для себя на будущее коны пробиваю.

— Ну что за выражения, Оксаночка! — мягко журит дочку Анатолий Ефремович.

— Совсем уже! Понасмотрятся этих своих тиктоков! — причитает его жена. — Интернет от лукавого! Всю дрянь в себя дети впитывают! Верно, Толя?

— Верно, моя птичка, — поддакивает тот.

— Жениха богатого ей подавай. Что на уме вообще? — возмущается она громко.

— Не смейте осуждать меня! — дерзит девчонка. — Я просто хочу вылезти из болота! Свои лучшие годы профукали и мне того же желаете?

Фразу про болото в первый день знакомства бросила и наша Инга.

— Оксан… — осторожно вмешиваюсь я. — Разве обязательно стремиться к тому, чтобы удачно выйти замуж? Ты ведь можешь отучиться, устроиться на престижную работу и ни от кого не зависеть, — объясняю я ей. — Это же гораздо круче.

— Правильные вещи Дарина говорит! — активно поддерживает меня ее мать. — Толя! Ну хоть слово скажи!

— Верно-верно, — кивает он, будто китайский болванчик.

— Ну… Рядом с электриком только на саму себя и остается рассчитывать, — бросает маленькая язва.

Сережа моментом бледнеет. Кусок пирога зависает в воздухе, так и не добравшись до его рта.

— Зачем ты так, Оксан… У тебя замечательный брат.

— Так я и не спорю, но речь-то о деньгах, — невозмутимо заявляет она. — Которых у него толком нет и не предвидится.

— Не деньги делают нас счастливыми. Вырастешь, поймешь, — уверяю я.

— Я бы поспорила с этим утверждением, Даш. Его ведь придумали те, у кого этих самых денег никогда не было.

— Телефон сюда, — строго командует глава семьи, Нонна Григорьевна.

— Не ну за что!

— За то, что голова не тем забита! И за то, что хватает наглости дурно высказываться о своем брате! Что о тебе подумает наша гостья?!

— Ой, да ладно! — отмахивается она. — Все равно скоро сбежит от вас, как Ирка.

— Вон из-за стола! Марш к себе! — кричит на нее мать.