Крик души (СИ) - Владимирова Екатерина Владимировна

А те, кого он оставил в Москве… Его друзья. Для их подсчета хватило бы и пальцев одной руки.

Молодой человек побледнел и, сжав руль обеими руками так, что побелели костяшки пальцев, выдавил:

— Нет, у меня мало друзей.

Признание далось ему с трудом. Особенно — признание ей, ее правоты.

Даша кивнула, словно подтверждая для себя какую-то истину.

— Это правильно, — сказала она тихо. — Настоящих друзей не может быть много.

Он удивился, а потом вновь разозлился. Как она смеет, эта девчонка, учить его уму-разуму!? Малявка, ме?лкая, малолетка!? А затем мгновенно успокоился. Она была права. Вот и всё.

Он бросил на нее быстрый взгляд, словно запечатляя в памяти девичий образ, и отвернулся.

Темные локоны вьющихся волос, обрамлявшие кремовые щеки, прямой носик, упрямый подбородок и поджатые губы, длинные ресницы, слегка подрагивающие, внимательный взгляд, следящий за дорогой.

Он впервые посмотрел на нее так внимательно, так пристально, изучая и выделяя детали.

И, казалось бы, чепуха, глупость… Безумие какое-то!.. Но именно этот образ он помнил долгое время, воскрешая его в обрывках памяти калейдоскопическими картинками снова и снова. Вплоть до новой с ней встречи.

Глава 14

2001 год

Лето пролетело незаметно, наступила золотая осень, принося за собой и новый учебный год.

Первое сентября Даша с Лесей провели в кафе, место в котором заказал для девочек отец последней. Поглаживая дочь по пепельным волосам, Юрий Павлович Ростовцев улыбался, глаза его блестели.

— Ну, что, крошка? — щелкнув дочь по носу, проговорил мужчина. — Опять на учебу?

Широко улыбаясь, светловолосая девчушка покачала головой.

— Еще только завтра, — заявила она. — А можно, Даша сегодня у нас переночует? — спросила она, невинно заглядывая отцу в глаза. — Дядя Олег ей разрешил!

— Ну, хорошо, — усмехнувшись, проговорил Юрий Павлович, — раз уж дядя Олег разрешил…

Леся восторженно взвизгнула и, приподнявшись на стуле, повисла на шее отца. Смачно поцеловала его в щеку и обняла Дашу за плечи.

— Я же тебе говорила, — гордо вздернув подбородок, заявила она с улыбкой, — что у меня самый лучший в мире папа!

Даша кивнула, не проронив не слова, и заметила, как расцвел улыбкой при этих словах Лесин отец.

За всё то время, что общалась с ним, девочка очень редко видела его улыбающимся. И всегда его улыбка относилась к Лесе, его радости, его гордости, его самой большой любви в этом мире.

Даша научилась видеть это в людях. Равно как ненависть, она чувствовала любовь, неиспорченную, чистую, искреннюю. И она видела, что Лесин папа отчаянно любит свою дочку. Даша поняла это уже в тот миг, когда впервые увидела Юрия Павловича. Это произошло в мае прошлого года, когда девочки только познакомились. И тогда, впервые увидев этого мрачного на вид, жесткого, волевого мужчину в дорогом черном костюме, в его глазах Даша читала любовь, отцовскую привязанность, заботу, готовность защищать и ласкать свою девочку всегда и везде. Он почти боготворил свою дочь.

Что же Дашу в нем поражало даже спустя год, так это то, что он не стеснялся своих чувств к ней. Будучи жестким, бескомпромиссным бизнесменом, он не переставал быть так же любящим отцом и наставником.

Он с радостью принял дружбу своей дочери с Дашей. И хотя дядя Олег тоже был очень рад тому, что у Дашеньки появились друзья, радость Юрия Павловича была несколько иной. Но оба воспитателя своих чад сошлись на том, что эта дружба была даром небес для обеих девочек. Как никогда в тот момент, им нужна была поддержка. Не та, которую мог предоставить мужчина, не его защита и готовность прийти на помощь, а именно поддержка ровесницы, подруги, той, которой не чужды будут проблемы другой.

И Даша с Лесей нашли то, что искали, друг в друге. С тех пор, как познакомились и стали общаться, они почти не расставались. Всё свободное время проводили вместе, играли, делали уроки, гуляли по городу. И уже странным казался тот факт, что когда-то они не были даже знакомы.

Осень пролетела так же быстро, как и лето. Пронеслось бабье лето, никто не успел и глазом моргнуть, на его смену пришли серые туманы, холодные дожди и пронизывающие порывы осеннего ветра.

Зима подкралась незаметно, и вместе с декабрьскими холодами в жизнь Даши ворвались изменения.

Еще в конце ноября, когда Олег звонил сыну в Лондон, тот сообщил, что не сможет прилететь в Москву на зимние праздники. Сама Даша в глубине души была рада этому известию, потому что не принимала Антона, как своего человека, он для нее навсегда остался тем Антоном, который одарил ее градом нелюбви, презрения и скрытой ненависти в первые дни ее появления в доме Олега. Но она видела, как переживает из-за этого дядя Олег. Он был расстроен, и хотя пытался держаться стойко и даже улыбался, не было в нем огня, того былого огня, который девочка видела в нем раньше.

Он слонялся по квартире грустный и погруженный в свои мысли, часто закрывался в кабине со старыми фотоальбомами в руках и часами сидел, перелистывая пожелтевшие страницы. Даша заглядывала к нему, кралась тайком и подсматривала сквозь приоткрытую дверь, иногда приносила чай с лимоном, который заваривала сама, и не для того вовсе, что считала, будто ему это необходимо, а чтобы проверить, как он себя чувствует. Дядя Олег улыбался, манил ее к себе, усаживал малышку на колени и показывал ей старые фотографии, делился с ней историями своего детства, юности и молодости. Ей всегда нравилось слушать эти истории, они заинтересовывали ее, вызывая любопытство и возбуждая нежность к человеку, который сделал ее частью своей жизни. Она, приоткрыв рот, смотрела в его горящие глаза, и ей хотелось не просто улыбаться, ей хотелось смеяться.

Но когда фотографии исследователя и геолога, профессора университета Олега Витальевича Вересова сменялись фотографиями мужа и отца, Даша понимала, как же сильно ему не хватает тех, кого он любил, и кого потерял. Жену с ним разлучила смерть, она умерла от двусторонней пневмонии. А сына с ним развел случай.

И, к сожалению, Даша понимала, что у этого случая было имя. Ее имя. И девочке становилось грустно.

Она хотела поддержать Олега, сказать, что она никогда его не покинет и не уйдет, если только он ее не прогонит сам, но не решалась этого сделать. В такие моменты она замыкалась в себе, соскальзывала с колен дяди Олега и под предлогом, что ей нужно делать уроки, закрывалась в своей комнате, забиралась под стол и, прижавшись к его стенке, закрыв глаза, неслышно плакала. В эти минуты она вспоминала Юрку и отца. Всегда только светлые моменты, такие редкие, но оттого, такие ценные для нее. И переживала из-за того, что их нет рядом, ведь она так хотела, чтобы хоть кто-то близкий и родной был сейчас с ней рядом.

Интуитивно она чувствовала, что дядя Олег, как бы не показывал он ей свою любовь, никогда не будет любить ее полно и всецело. Часть любви, большая ее часть, всегда будет предназначена Антону.

Даша не ревновала, она понимала, что не имеет на это права; Антон его сын, его плоть и кровь, так же сильно ее с братом любил и их отец тоже. Она только хотела быть Олегу полезной, нужной, скрасить своим присутствием боль его потери. Потому что ощущала, что второго любимого человека он потерял по ее вине. И хотя Олег никогда ни словом, ни делом не дал ей повода усомниться в себе, не смел намекнуть, что в чем-то корит ее, девочка ощущала в себе потребность всегда и во всем быть ему поддержкой.

Для того чтобы искупить свою вину перед ним, она была готова пойти на что угодно. И когда в декабре, уже в конце учебного года, Олег вдруг объявил, что они летят в Лондон к Антону, она не смела отказать. Девочка не позволила себе ни слова возражения, ни единой грустной эмоции, недовольства лица или глаз. Молча кивнула, собрала свои вещи в небольшую сумку, попрощалась с Лесей и смиренно взошла на борт самолета, держась за руку дяди Олега.