Звездная пыль (СИ) - Гейл Александра

Московская безупречная стерва с поломанным прошлым и холодным взглядом будто бы растаяла под жарким солнцем Прованса. И болезненная, горькая страсть к этой женщине тоже изменилась, превратилась во что-то теплое и созидательное. Вит помог Наташе выкарабкаться из ямы, она подпустила его близко, как никого другого. Стыдно признаваться, но он не раз и не два думал о том, что придется сделать, если она окажется беременна его ребенком. Значит, хотел, чтобы у них появился ребенок. Надеялся, что эта женщина родит ему наследника. Не вышло, но разве это конец? Вит не собирался возвращать Наталью в ее прошлый мир, где она вынуждена будет держать удар каждую минуту, прятать улыбки и закрываться от него — своего спонсора. Где она обязательно сломается морально или физически и вернется к психотропным препаратам. То, что она балансирует на грани безумия, было понятно с самого начала. И дело даже не в наследственности, а в страхах, в том, что Наталье пришлось пережить. Хватало маленького толчка, чтобы она начинала заваливаться в пропасть, где ее поджидали демоны прошлого. Она пыталась понять, принять, смириться с пережитым… и не могла. Вит не желал оставлять ее наедине с этими страхами. Больше — нет. Если раньше его пленила ее темная загадочность, жесткость, поломанность, то теперь он увидел другую ее половину. Оказывается, черствая Наталья Павленюк легко и с благодарностью отзывалась на тепло. Которого ей, увы, никто не предлагал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вит взял в руки телефон и, пока не успел передумать, набрал номер.

— Адам, — сказал он, услышав в трубке сонное приветствие балетмейстера. — Хотел спросить, как там справляется с партиями тень Павленюк.

— Нормально, не Наташка, конечно, но тянет. И пашет, как лошадь, — пробурчал тот, прочистив горло.

То, что Адам не стал юлить, свидетельствовало о крайней степени недовольства поведением Вита. Посмотрите только, взял и увез приму лечиться, ни с кем это не согласовав. Что ж, спонсор и на этот раз с плохими новостями.

— Вот и пусть пашет дальше, — протянул Вит насмешливо. — Я хочу, чтобы ты заменил Павленюк. Насовсем.

Наташа

Наши шесть недель оборвались в конце пятой звонком психиатра моей матери. Случилось нечто экстраординарное: она пришла в себя. В смысле полностью, и отчего-то он подумал, что это может быть не только хорошим знаком. Мама очень настойчиво требовала меня, и врач опасался, что если я не приду, то ей станет намного хуже.

И я согласилась. Согласилась потому, что испугалась направления, в котором двигались наши с Витом отношения. А это был отличный и даже благородный способ их избежать.

После разговора о беременности что-то изменилось. Объяснить это сложно, но Вит стал другим. Более напористым. Зачем-то потребовал у Лебруна провести детальное обследование моего скелета, и сколько я ни упиралась — не переспорила. Меня проверили и перепроверили дважды, но вердикт так и остался прежним: жить будет. За исключением ног я оказалась здорова. И, кажется, Виту это не понравилось. Он ходил мрачнее тучи и о чем-то усиленно думал. Но когда я не выдержала и спросила, в чем дело, пожалела тотчас:

— Тебе стоит подумать о смене рода деятельности, — сообщил мне Вит.

Несколько секунд я искала на его лице следы веселья в надежде на то, что это шутка такая.

— В каком смысле? — опешила я. — Я балерина, ничего другого я не умею. И не хочу!

— Если ты вернешься в труппу, в привычное окружение и атмосферу — рано или поздно снова придешь к «Пыли».

— Это ерунда, Вит. У меня нет тяги, и…

— Это здесь нет тяги, — кивнул Вит куда-то в сторону лестницы. — В крови эндорфины, все в новинку, держаться нетрудно. А там будет извечная промозглость, травмы и толпа недоброжелателей. Чем будешь спасаться?

Мне хотелось ответить «тобой», но я вовремя прикусила язык. Действительно, мне ничего не предлагали. Я любовница на протяжении шести недель, а дальше возвращаюсь в свою жизнь. От этой мысли я почувствовала именно ту безнадегу, о которой говорил Вит.

— Придумаю что-нибудь. Столько лет о себе забочусь и, уж поверь, не разучилась! — съехидничала я.

— Да, и мы оба видели, как отлично у тебя это получается.

— Знаешь, я благодарна тебе за помощь в реабилитации, но шесть недель внебрачного секса не дают тебе права распоряжаться моей жизнью, — завершила я бессмысленный спор и ушла.

А на следующий день позвонил доктор моей матери, и настало время сбора чемоданов. От мысли, что я оставляю позади такое счастливое время, было по-настоящему плохо, но Вит слишком сильно меня напугал своим предложением оставить карьеру. И чего ради? Он вернется в свою жизнь, а я останусь без всего вообще? Очень заманчиво!

Обиженная и дезориентированная, я не разговаривала с Витом весь полет и, будь у меня такая возможность, сбежала бы по прилету. Но Лебрун настаивал на том, чтобы я берегла ногу еще две недели, и костыли, которые я мечтала оставить во Франции, прилетели со мной в Россию.

— Это еще не конец, — многообещающе сказал Вит, пока мы готовились к выходу из самолета.

Я поморщилась и уставилась на паспорт, зачем-то открытый на основной странице. «Наталья Астафьева» — значилось там, и это сочетание обожгло мои щеки румянцем. Отличное у Вита чувство юмора! Приеду домой — сожгу эту подделку, вот ей Богу. Сожгу все: и Францию, и свои ожидания. Не конец? Он так шутит, что ли? Мы вернулись в Москву. Я — к больной матери и пошатнувшейся карьере, он к попыткам наладить свой бессмысленный брак с «достойной» женщиной.

— Павленюк…

— Я не оглохла. Просто у меня нет причин тебе верить.

— Трап готов, — прервала нас стюардесса — та же, что и в первый наш полет.

Я резво вскочила на ноги, и девушка услужливо подала мне костыли. В ее старательности мне померещилось осуждение, но кто бы на ее месте не осуждал? Я и сама себя осуждала. Любовница на шесть недель. Окажись Вит прав по поводу того первого раза, я вполне могла бы разделить судьбу женщины моего отца. И растила бы потом в одиночестве какого-нибудь Никиту. Наверное, мне стоит поблагодарить всех святых за то, что в меня эта молния не ударила. Я бы не согласилась стать запасным вариантом даже для того, чтобы удержать Вита рядом. Нет, нет и нет. Счастье не в этом. Хорошо, что это закончилось. Но почему же так больно?

— Спасибо, — сказала я Виту на пороге квартиры. — И тебе пора.

Он зло усмехнулся и бросил к моим ногам сумку с вещами. Если бы не она, я бы настояла на собственном такси и избежала этой неприятной сцены, но теперь мне нужно было выдержать лицо до конца.

Мы с Витом встретились глазами, и я почувствовала, как под прессом обстоятельств рушится вся близость. Убеждала себя всеми силами, что это к лучшему, но чувствовала совсем по-другому. За какие-то шесть недель в нем все стало родным: даже то, что раньше воспринималось мною как попытки сохранить дистанцию, теперь приобрело совершенно иное значение. И теперь у меня было намного больше причин любить этого человека.

Я моргнула, чтобы избавиться от остатков уязвимости, и Вит заметил. Он хмыкнул, качнул головой и развернулся, чтобы уйти. Внутри родился малодушный порыв броситься следом, и если бы не костыли, может, я так бы и поступила, но теперь могла только стоять и задыхаться от подступающих слез.

Пока не сделала какую-нибудь глупость, например, не доверила гулкому эху подъезда признание, как сильно люблю одного самодура, или не потребовала хоть каких-то обещаний, я захлопнула дверь, закрыла все замки и подошла к зеркалу, чтобы обнаружить в нем совершенно незнакомую девушку. Следовало срочно вернуть себе ту Наташу, которая способна выдержать каждый из готовящихся ударов судьбы.

Я набрала воду в ванную, готовясь стереть с себя остатки наивности, и написала психиатру матери, дабы назначить встречу на утро следующего дня. Сказка кончилась.