Отмель - Крейг Холли

Я снова принимаюсь плакать у Джека на груди. Мне отчаянно хочется забрать его отсюда, отвезти туда, где ему ничего не угрожает. Поскорее бы мы сбежали. Я смотрю на его изувеченное тело, покрасневшую кожу, покрытую синяками и следами от пальцев. И понимаю, что не могу взять Джека с собой. Куперу не под силу доплыть до острова. А Кики слишком напугана. Думаю, Джек все понимает. Поэтому повторяет, уже отчетливее: «Нет». Я смотрю на собственный живот, упирающийся ему в бок, и понимаю, что должна согласиться. Речь о его ребенке. И о моих детях. Для меня они всегда на первом месте. Важнее всех на свете.

Я целую его потную, влажную голову, и меня охватывает чувство вины.

– Мы за тобой вернемся, – обещаю я Джеку.

Жалкое заявление, даже если я сама в него верю. Мы оба знаем, что завтра случится непоправимое. Джека не будет, пирс опустеет, и мне останется только вспоминать, как он кормил меня омлетом в наше первое совместное утро. Значит, придется плыть быстрее, чтобы как можно скорее вернуться за Джеком. И я должна проявить решимость.

Сейчас

18:32

Оставшаяся часть дня тянется мучительно долго. Занята я тем, что то и дело поглядываю в окно, проверяя, как там Джек, ношу ему воду и присматриваю за Кики и Купером, которые сидят на диванчике, вяло уставившись в экран. Дочка нервничает не меньше моего и постоянно на меня поглядывает. Я улыбаюсь ей, она улыбается в ответ и снова отворачивается к телику. Потом принимается грызть ногти и ерзать и вдобавок отказывается ужинать.

– Но тебе обязательно надо поесть, – наставляю я. – Еда придаст тебе сил.

В конце концов мне удается уговорить дочь перекусить. Кики берет тарелку с овощами и фруктами и неохотно их грызет, пока Купер в два счета расправляется со своей порцией. Чтобы немного подбодрить дочь, играю с детьми в «угадай предмет» и читаю им вслух, а овощи нарезаю и раскладываю по тарелке в форме веселой рожицы клоуна. Купер в восторге. Кики слабо улыбается.

Я игнорирую боль в животе. Игнорирую кровотечение. Оно все-таки вернулось: белье испачкано крошечными мазками крови. Я вытираю их туалетной бумагой, досыта наедаюсь и пью много воды. Затем ложусь в постель и, подложив под голову подушки, смотрю на пирс, туда, где лежит Джек. Солнце садится. Оранжево-розовую палитру заката прорезают штормовые облака. Вода обращается в кровь. Песок желтеет. Пальмы приподнимают трепещущие листья.

Наконец в поле зрения появляются два розовых матраса. Марьям несется с ними к пирсу, кладет на землю и присыпает песком, пряча от чужих глаз. Надо поблагодарить ее за помощь, хоть я и не в силах двигаться. С трудом поднявшись с постели, подхожу к окну и шепотом зову Марьям. Она поднимает глаза, и я машу ей лоскутами. Она поворачивается лицом к Джеку – темной неподвижной фигуре, лежащей навзничь в конце пирса.

Благодаря Марьям мы сможем действовать сообща. Все получится. Мы обязательно сбежим. Марьям и не представляет, как я рада, что встретила ее.

Сейчас

19:16

Кики стоит на крыльце, держась за дверной косяк, и смотрит, как я устало ковыляю к «Барку», оставив Джека на пирсе. Свет падает у дочери из-за спины, отбрасывая тень на песок. Кики терпеливо меня ждет. Заметив, что лицо у меня мокрое от слез, а нос течет, обеспокоенно спрашивает:

– Как там Джек?

Сама мысль, что кому-то не все равно, заставляет скорчиться и рухнуть на песок. Я так устала быть храброй. Сколько можно скрывать от детей свои чувства? Разумеется, нельзя злиться, выходить из себя, проявлять агрессию, но когда маме грустно, тоскливо или страшно, не зазорно и признаться. Я должна об этом помнить. Помнить, что не всегда могу быть сильной. Помнить, что я всего лишь человек. Наблюдая, как Джек борется за жизнь, то теряя сознание, то снова приходя в себя, я лишаюсь последних сил. Сижу на песке и не могу заставить себя встать. Подходит Кики, кладет свою горячую ладошку мне на плечо и ласково похлопывает. А потом говорит:

– Тихо-тихо, мамочка, все нормально.

– Ему плохо, Кикс, – всхлипываю я, втягивая ноздрями воздух, и запрокидываю голову, чтобы взглянуть на звезды. Может, если признать, что моя жизнь – ничто по сравнению с бескрайним небом, напряжение немного ослабнет? Неужели дело в моем эго? Нет. Я понимаю, что мы ничего не значим для мира, мы лишь песчинки во Вселенной. Но сейчас мужчина, которого я люблю, лежит на пирсе, корчась от боли, всего в нескольких метрах от меня, в кромешной тьме. И, возможно, умирает.

– За что они его избили, мамочка? – спрашивает Кики, садясь рядом со мной. – Почему папа позволил им сотворить такое?

– Это дела взрослых, детка, сложные и запутанные, но Джек ни в чем не виноват. – Я смотрю на дочь в надежде, что та прочтет по глазам и мне не придется раскрывать ей душу. – Я очень за него беспокоюсь.

– Я тоже, – согласно кивает Кики.

Я беру ее за руку.

– Мы с ним очень сблизились за эти годы.

Она моргает, уставившись на свои ладони. Возможно, догадывается, о чем речь, но еще не готова это принять.

– Надо взять его с собой, – говорит она.

Я качаю головой:

– Не получится.

– Но ему нужен врач. И потом, вдруг они снова на него набросятся?

Я повожу плечом и выпускаю ее руку. Кики скрещивает ноги, и наши колени соприкасаются. Дочь набирает песок в ладошку и пересыпает в другую.

– Я поплыву сама.

– Исключено.

– У меня получится, – настаивает дочь.

Я поднимаюсь, и она цепляется за мою юбку.

– Все равно поплыву!

– Не вздумай, Кики.

– Нельзя бросать его, мамочка.

Мы смотрим друг на друга, я снова сажусь на песок и поглаживаю ее щечку костяшками пальцев.

– Ты у меня очень храбрая. Но остров слишком далеко, а места на всех не хватит. Марьям с Акмалем могут лечь на один матрас, но на другом должны быть вы с Купом. Я не допущу, чтобы вы оказались в воде.

У меня дрожит голос, а дочь уверенно заявляет:

– Я справлюсь. Плавать я умею! – В ответ я устало смеюсь, но замолкаю, поймав решительный, сосредоточенный взгляд Кики. – Мам, нельзя его бросать! Пожалуйста, разреши мне поплыть рядом с вами.

– Нет, Кики. – Я поднимаюсь, сбросив с себя ее руку. – Ни за что.

Я медленно удаляюсь и слышу, как она кричит мне в спину:

– Ты все время пытаешься нас защитить, но не знаешь, на что я способна!

– Знаю, – развернувшись, бросаю я.

– Тогда позволь мне плыть.

Я снова отворачиваюсь.

– Нет.

– Видишь? Сама-то ты храбрая, а мне такой быть не даешь!

Я храбрая. Кики считает меня храброй. И хочет быть храброй сама. Хочет быть похожей на меня. Медленно повернувшись к дочери, я упираю руки в бедра. А она сидит и смотрит на меня и мне за спину, где Джек распластался на пирсе. Дочь хочет доплыть сама. Но справится ли? Так или иначе, это меняет дело. Раз Кики настроена решительно, мы сможем взять Джека с собой. Но ведь она еще слишком мала. А если с ней что-то случится?

– Ты храбрая, – говорю я ей. – Очень храбрая.

Она коротко улыбается, встает и отряхивает колени от песка.

– Купер может лечь сверху на Джека. А я поплыву рядом с тобой, мамочка.

Мне незачем спрашивать Кики, уверена ли она. Незачем указывать ей, как поступить. Я воспитала сильную, решительную, способную дочь. И сейчас она показывает мне все свои лучшие качества. Гордо прошествовав мимо, Кики заходит в «Барк», а я стою и молча смотрю ей вслед.

Сейчас

19:30

Я хочу оставить им знак на память. Грубый и оскорбительный: трусы с пятнами крови, кучку дерьма на кафеле, разгромленный дом и выпотрошенный холодильник, заляпанные пол, стены и диван. Ах, как хочется все тут уничтожить! Такое со мной впервые. Никогда не чувствовала себя настолько злой, мстительной и расчетливой. Желание стереть с лица земли этот остров и все, что он собой символизирует, затмевает любые мысли. Ненависть к этому клочку земли, его обитателям и человеку, который даже бывшим мужем зваться не достоин, кипит, обжигая меня изнутри.