***
Три недели спустя после нашего расставания и за восемь дней до сдачи моего романа,
Себастиан сидит на моих ступеньках, когда я приезжаю домой.
Мне стыдно признаваться в этом, но я сразу же начинаю плакать. Не сказать, что я
ломаюсь и рассыпаюсь по дорожке, но основание моего горла стягивает, и покалывание
растекается по всей поверхности моих глаз. Может, я плачу потому, что напуган тем, что он
пришел сюда, чтобы нанести еще больший ущерб, активировать то, что я испытываю только,
чтобы обломать меня снова в легкой, миссионерской манере.
Он встает, вытирая ладони о свои спортивные штаны. Он, должно быть, пришел сразу
после тренировки.
– Я пропустил футбол, – сообщает он вместо приветствия. Он сильно нервничает, его
голос дрожит.
Мой тоже:
– Серьезно?
– Да, – он улыбается, такой улыбкой, которая начинается с одного уголка, неуверенная,
больше вопросительная. Мы улыбаемся? Все классно?
Меня добивает, как пощечиной, что я – его безопасное место. Я получаю его настоящие
улыбки.
Он никогда не дарил их Отэм, или Полу или Дженне Скотт, Мэнни или даже Хейли,
которая ненавидит, но принимает его.
Я проигрываю и улыбаюсь в ответ. Себастиан становится настоящим прогульщиком. Боже,
так хорошо видеть его снова. Я так сильно по нему скучал, что создается ощущение, будто внутри
меня какой– то зверь, звериный кукловод пытается направить мои руки прямо на его плечи, а лицо
в его шею.
Вопрос нависает тучей над моей головой.
– Что ты здесь делаешь?
Он сдавленно кашляет и смотрит в конец улицы. Его глаза припухшие и красные, и я
думаю, на этот раз он плакал.
– Я не так хорошо справляюсь. Я не знал, куда еще пойти, – теперь он смеется, крепко
зажмуривая глаза. – Как– то неубедительно звучит.
Он пришел ко мне.
– Нет, – я приближаюсь к нему, покачиваясь, достаточно близко для прикосновения, если
захочу проверить его везде и убедиться, что он в порядке. – Что случилось?
Себастиан пристально смотрит на наши ноги. Он в бутсах для помещения, и я уже люблю
их на нем. Это черный Adidas с оранжевыми полосками. У меня такие же потертые кеды. Пока он
раздумывает над своим ответом, я представляю, как наши ноги двигаются в танце, или наши
ботинки стоят рядом друг с другом у входной двери.
Мой мозг – предательская зверюга. Он моментально переключается с «Блин, там сидит
Себастиан» на «Счастливо женатая парочка».
– Я разговаривал с родителями, – произносит он, и мир останавливается со скрежетом.
– Что?
– Я не открывался, – тихо отвечает он, и даже услышав подобное откровение, мои ноги
готовы подогнуться. – Но я предположил.
Показав жестом, что мы обойдем дом на задний двор для уединения, я разворачиваюсь, и
он следует за мной.
Я бы хотел описать, что происходит в моей груди, когда я чувствую его руку, скользящую
в мою, проходя мимо решетки с плющом вдоль гаража. В моей крови вечеринка, буйная и
возбуждающая. Она вибрирует на моих костях.
– Ничего? – спрашивает он.
Я опускаю взгляд на наши руки, так похожие по размеру.
– Я не знаю, на самом деле.
Голос Отэм проталкивается в мою голову: Будь осторожен. Я перемещаю голос на первый
план, но не позволяю ему отпустить мою руку.
Мы находим место под маминой любимой ивой и садимся. Трава все еще влажная от
разбрызгивателей, но я не думаю, что кого– то из нас это волнует. Я вытягиваю ноги, и он тоже,
прижимаясь всей длинной своего бедра ко мне.
– Что сначала? – спрашивает он, уставившись на наши ноги. – Мои извинения или моя
история?
Его извинения?
– Я не знаю, догонит ли мой мозг это.
– У тебя все нормально…. было нормально?
Я издаю короткий сухой смешок.
– Насчет нас? Нет. Вообще.
– И у меня тоже.
Я считаю свой пульс. Один, два, три, четыре. Птица пронзительно кричит над головой, а
ветер шуршит в листве. Это дерево всегда напоминало мне мистера Снаффлепагуса из « Улицы
Сезам». Неуклюжее, ненавязчивое и ласковое.
– Я расстался не потому, что залез на тебя, – произносит он.
– Я знаю. От этого стало бы только хуже, мне кажется.
Он поворачивается, обхватывает мою шею двумя ладонями, чтобы я смотрел в его глаза.
– Прости.
Его ладони очень теплые, и они дрожат. Я прикусываю губу, чтобы не сорваться.
Себастиан приближается, неуклюже, не прерывая зрительного контакта, даже когда его губы
соприкасаются с моими. Я даже не думаю отвечать. Я просто сижу так, с распахнутым от шока
ртом.
– Я тоже люблю тебя, – он снова целует меня, на этот раз дольше. На этот раз я отвечаю
ему.
Я отстраняюсь от него, потому что, возможно, мне нужно немного посходить с ума,
согнуться и вжаться лицом в свои ладони. Безусловно, этот момент проходит именно так, как я
хотел во всех повторяющихся фантазиях. Но внутри очень много рубцов, и я не уверен, как и
смогу ли начисто избавиться от них рядом с ним, внимательно наблюдающим за мной. Мне нужно
как минимум полчаса на то, чтобы разобраться, как реагировать на то, что он сказал, что немного
важнее, чем потянуть его на себя и уложить поверх на лужайке.
– Мне нужно минуту, чтобы осмыслить все, – произношу я. – Расскажи, что произошло.
Он кивает с горящими щеками.
– Ладно, значит, помнишь того парня, Бретта, которого обсуждали мои родители? –
спрашивает он. – Когда мы подслушивали их?
Тот парень, который вышел за своего парня, и мать Себастиана больше беспокоило
состояние его родителей.
– Ага. Помню.
– Он со своим парнем переехали из Калифорнии в Солт– Лейк– Сити. Кажется, там
разыгралась какая– то драма в приходе насчет этого, – Себастиан переворачивает наши руки,
проводя по моим сухожилиям своим указательным пальцем. – Так ничего?
– Думаю, нет, – смеюсь я, потому что голос дает петуха, но я даже не думаю смущаться
из– за этого.
– Ну, он вернулся обратно, и мои родители обсуждали это за ужином. Мои бабушка с
дедом тоже были там, – он смеется и смотрит поверх меня. – Я выбрал неудачное время для
подобного, знаю, но это в каком– то роде был…камин– аут.
– Если можно так сказать.
Он снова смеется.
– Итак, ужин, они обсуждали Бретта и Джоши, а я просто отложил приборы на стол и в
упор спросил их, что бы случилось, если бы один из нас оказался геем.
– Так и спросил?
– Ага, – он кивает и продолжает кивать так, будто едва верит в это. – Мне было плохо
последние несколько недель. Я не знаю, мог ли вернуться к мысли, что все само рассосется. Я
перепробовал все гипотезы на себе, как например, что если ты уедешь отсюда, перестанут ли меня
привлекать парни? Смогу ли я однажды жениться на ком– то таком, как Манда? Но, правда в том,
что я не смогу. Все мои чувства правильные только с тобой. Частично потому что ты – это ты, и
частично потому…
Я тычу себе в грудь.
– Парень.
Себастиан улыбается по– настоящему.
– Да, – он замолкает, и я знаю, что последует дальше даже до того, как он произнесет это,
и солнце будто выбирает именно этот момент, чтобы пробиться сквозь густые ветви. – Я
стопроцентный гей.
Из меня вырывается радостный смех.
Я закидываю руки на его шею и заваливаю.
Он смеется подо мной, позволяя мне зацеловать всю его шею и лицо.
– Я хочу сказать наименее снисходительным образом их возможных: я так горжусь тем,
что слышу это от тебя.
– Я тренировался, – признается он. – Я повторял это в подушку. Потом шептал, пока
ездил на велосипеде. Я повторял это каждый день после того, как мы расстались. Для меня это
