Праведник (ЛП) - Ловелл Л. п.

Она так совершенна. Эта бледная кожа после смерти станет почти прозрачной, а полные губы будут выглядеть так красиво, приобретя голубоватый оттенок. Как кукла, сломанная, брошенная куколка. Закрыв глаза, я представляю ее безжизненное лицо и борюсь со стоном.

— Я не убиваю, — повторяю я. А вот Джейс — да. Я мог бы покончить с этим сейчас. Наказание понесет Джейс, а не я. Она слишком много знает. Она искушает меня. Я должен разобраться с этим. Но, по мере того как слова задерживаются на кончике моего языка, я чувствую перемену в воздухе, будто сам Господь кладет руку мне на плечо, чтобы остановить меня. Защищая ее.

В комнате повисла напряженная тишина, и взгляд Иден скользит через мое плечо туда, где, насколько я знаю, все еще стоит Джейс.

— Уходи.

— Что? — хором говорят они.

— Иди! Пока я не передумал, — я потираю виски, от того что мой пульс начинает стучать по барабанным перепонкам. Дверь захлопывается, и я поворачиваюсь к брату.

— Кто она тебе? — взрываюсь я.

Его глаза расширяются.

— Никто. Я никогда не встречал ее до сегодняшнего вечера.

Я прищуриваю глаза, читая его и выискивая признаки лжи.

— Тогда зачем защищал ее? Какая тебе разница, выживет она или умрет? — Он наклоняет голову и проводит рукой по затылку — так он делает только в стрессовых ситуациях. Если только он как-то не замешан… Я подхожу к нему, намереваясь схватить его за горло.

— Мне просто жаль ее, ясно? — выпаливает он слова в неприятном признании. Я хмурюсь. Вина. Он чувствует вину перед этой девушкой, которую даже не знает? — Она обычная девчонка, Сейнт. Она не знает, во что ввязывается.

— Она пришла сюда добровольно.

— Ради своего брата.

— Безрассудно.

Его глаза встречаются с моими. Глаза нашего отца.

— Безрассудно? Я бы сделал то же самое для тебя. — Ах, бедный Джейс. Так поглощен эмоциями. Я забыл, что он рос не в таких же условиях, как мы с моим братом Джудасом. К тому времени, когда мой отец нашел своего незаконнорожденного сына от одной из своих любовных связей, Джейсу уже было четырнадцать. Он был нормально воспитан. Конечно, к восемнадцати годам мой отец посвятил его в семейный бизнес, но эта разница — способность отделять бизнес от любых эмоций… Джейс так и не научился этому. Я доверяю ему больше, чем кому-либо, как своей правой руке. Ценю ли я его как семью? Конечно, нет. Такие слабости недопустимы. Хотя он мне чертовски нравится, даже больше, чем Джудас.

— Будь осторожен, Джейс, твое кровоточащее сердце показывает обратное. — Он нервно выдыхает, и его плечи заметно напрягаются. Делая шаг вперед, я касаюсь его лица. — В следующий раз, когда ты будешь просить за чью-то жизнь, я заставлю тебя перерезать им глотку и наблюдать, как они истекают кровью, — наклонившись, я подношу губы к его уху. — Мы не можем позволить себе слабость. — Он кивает в знак согласия, и я похлопываю его по щеке. — Хорошо. А теперь найди все, что сможешь, на Иден Харрис, и пусть за ней присматривают.

— Ты собираешь помочь ей?

— Нет, я собираюсь проследить за ней и убедиться, что она не представляет опасности для моего бизнеса. — Мне нужно знать все незначительные детали ее ничтожной жизни. Знание — сила, и если я позволяю ей жить, то безусловно одержу вверх.

Глава 4

Сейнт

Привычный озноб пробирает до костей, и я нахожу некое удовлетворение в легкой форме страдания. Тишина пропитывает воздух, и от этого лучше слышен голос Господа. На стойке мерцают несколько свечей — символ надежд и молитв, — молящихся в надежде, что они будут услышаны.

Я сажусь на скамью в первом ряду и закрываю глаза, впитывая чувство спокойствия. Церковь всегда меня успокаивает, но сегодня особенно. Я чего-то жду, хотя и не знаю чего именно. Знак? Некое божественное вмешательство?

Не знаю, сколько я так сижу. Может, минуты, а может, часы. В конце концов, первые лучи рассвета начинают ползти по небу, и солнечный свет льется сквозь витражи, заливая церковь калейдоскопом цветов.

Поднявшись, я разминаю затекшие ноги и иду к дверям. Снаружи царит привычное приглушенное лондонское движение. Именно это время, между ночью и ранним утром, нравится мне больше всего. Словно в этом мире не существует ни одной другой души.

Сев за руль своей машины, я еду в центр города. Движение на дорогах только начинает набирать обороты, к тому времени, как я въезжаю на подземную парковку. Выйдя из машины, я поднимаюсь на лифте на самый верхний этаж. Мой дом — еще одно святилище, уступающее по значимости только церкви. Гладкие, чистые линии декора словно белый лист для меня. Я мог бы жить за пределами Лондона, вдали от центра муравьиного гнезда, но вместо этого я выбираю жить среди них. Над ними. Отсюда я могу видеть большую часть Лондона, распластавшегося, как гигантский рычащий бетонный зверь, и людей, суетящихся, спешащих на работу, словно насекомые, которыми они и являются.

Обеденный стол накрыт, чашка дымящегося кофе стоит рядом с тарелкой яиц Бенедикт. Мой повар готовит завтрак каждый день в одно и то же время и уходит до того, как я возвращаюсь домой. Как я уже сказал, это мое убежище. Я не люблю быть запятнанным присутствием других людей. Сев на стул, я разворачиваю салфетку и расправляю на своих коленях. Я ставлю локти на стол и сцепляю пальцы, прежде чем склонить голову.

— Отче наш, сущий на небесах!

Да святится имя Твоё;

Да придет Царствие Твоё;

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Яичница, как всегда, идеально приготовлена, а соус тает на языке. Мне нравятся компетентные сотрудники, которые хорошо выполняют свою работу, поэтому у меня уже пять лет одна и та же домработница. Я никогда не видел ее лица, и она никогда не видела моего, но я знаю, что она очень хороша в своей работе. Именно так, как мне нравится.

Закончив, я ставлю тарелку, кружку и столовое серебро в посудомоечную машину и ухожу в свою комнату, чтобы принять душ. И в заключении я ложусь в постель, в то время как все остальные отправляются в адскую утреннюю поездку на работу. Жалюзи медленно опускаются, блокируя мир за этими четырьмя стенами. Сон уносит меня почти мгновенно.

Все вокруг меня почернело и обгорело, насколько можно охватить взглядом. Некогда высокая трава превратилась в пепел. Я чувствую, как ступни моих босых ног покрываются волдырями и плавятся, хотя боль не так сильна, какой должна быть, насколько я знаю. Болезненные очертания того, что когда-то было высокими полевыми цветами, касаются кончиков моих пальцев, рассыпаясь в пыль и подхватываемые ветром. Здесь темно и зловеще, и небо странного приглушенно-розового цвета, переходящего в кроваво-красный именно там, где встречается с горизонтом.

Запах дыма и серы поднимается от мертвой земли, принося с собой ноющее чувство страха. Внезапно появляется ослепительный свет, и я поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза. Свет медленно отступает, сжимаясь, пока не превращается в маленькую точку на расстоянии. И он продолжает гореть, как путеводный маяк. Мои ноги двигаются сами по себе, волочась вперед, а как же иначе? Это кажется важным, но я не знаю почему. Чем ближе я подхожу, тем мне становится легче. Горячим отравленным воздухом дышать намного проще, а почерневшая земля остывает под ногами.

Но чем ближе я подхожу, тем становится тяжелее удерживать свой взгляд. Словно пытаться смотреть на солнце. Мои глаза слезятся и щиплют. И все же я не могу не смотреть. Мне нужно увидеть. И когда я продолжаю вглядываться в бездну, мои глаза привыкают, пока в поле зрения не появляются очертания. Фигура, сгорбленная или свернувшаяся в клубок. Постепенно в фокусе проявляются новые детали: завеса светлых волос, обнаженные руки, обхватившие такие же обнаженные ноги, миниатюрная женственная фигура…

Женщина медленно встает, ее руки опускаются по бокам, а голова поднимается. Завеса волос слегка расходится, и сияющие зеленые глаза встречаются с моими. Иден. Она и есть сад. Когда эти глаза впиваются в мои, я почти слышу певчих птиц, мягкий шелест теплого весеннего ветерка, пение ангелов. Большие белые крылья медленно поднимаются из-за ее спины, а затем разворачиваются в обе стороны в ленивом потягивании. У меня сперло дыхание. Слезы наворачиваются на глаза, и ощущение, которое я могу описать, как чистая радость, сжимает мою грудь. Она самая красивая из всего, что я когда-либо видел. Мне больно смотреть на нее, и я сглатываю ком в горле. Существовало ли когда-нибудь более совершенное живое существо? Конечно, нет. Ангел поднимается, ее обнаженное тело все еще сияет этим эфирным светом.