Развод. Между нами только ненависть (СИ) - Арская Арина

Смотрит на меня:

— Шалости становятся наглостью, — прищуривается, — твои слова пропускают мимо ушей, потому что окончательно решили, что ты давно под каблуком. Улыбок все меньше, и больше криков, капризов, отказов. Претензий. Наглости все больше и больше. И больше она не жена, а королева, и все кругом — жалкие слуги.

Мои ресницы вновь вздрагивают и по щеке скатывается слеза ужаса.

Все эти сломанные пальцы, удары в челюсть были даже не для Алексея и моей подруги Ксении, а для меня.

Мой серьезный важный пупсик, как я называла Марка с кокетливым смехом, оказался слишком серьезным и важным дядей, потому что Алексей не особенно удивлен тому, что ему пальчики с хрустом пересчитали.

Да, он кричал, просил Марка остановиться, но в его воплях не было недоумения, шока или изумления, что его покровитель по бизнесу так озверел.

Марк для меня сейчас показал, насколько я тупая, насколько я слепая, насколько я в своей наглости и в ощущении своей неповторимости и особенности потерялась в реальности.

И поверила в тот бред, в который любят так верить все женщины: это я сделала из мужа человека.

За каждым успешным мужчиной стоит любовь женщины.

Ага, конечно. За спиной моего мужа стоит охрана. Вооруженные ребята, которые были приставлены и к нашим детям, как особенные гибриды мрачной няньки и водителя. И ко мне, но немого амбала Ваньку я воспринимала как проявление ревности и любяшего контроля со стороны Марка. Он же у меня “ревнуся”, а “ревнуси” не очень любят, когда их жены ходят одни по встречам с девочками, магазинам, маникюрам и педикюрам, а на йоге может быть слишком провокационный учитель-гуру.

Немой Ванька…

Господи, уж не Марк ли его таким сделал?

Нет, не надо настолько демонизировать моего мужа, которого я якобы слепила сама и которого я невероятно вдохновляла.

Была его музой. Ну да.

Если я его и вдохновляла на что, то это только на терпеливые вздохи, утомленные взгляды, недоуменые вопросы, что я опять придумала и сколько это стоит.

— Удали видео, — шепчет Ксюша в телефон, — это была неудачная шутка. Слышишь?

— Марк, я же всегда на твоей стороне… — хрипит Алексей. — Я тебе многим обязан…

И это я капала на мозги Марку, что надо помочь мужу Ксюши. Мужик-то толковый, и ему просто нужна поддержка, толчок. Ну, придется немного вложится, но эти деньги вернутся.

— Не знал…

— Проваливай, — Марк похрустывает шеей. — И шмару свою забери.

Алексей, прижав изуродованную руку к груди, неуклюже встает сначала на колени, а потом поднимается на ноги. Подходит, шаркая ногами, к Ксюше, и затем под ее визг дергает за локоть целой рукой и тащит прочь.

Ксюша спотыкается и мямлит:

— Прости меня… прости… я просто дура… Прости…

— Заткнись! — Алексей грубо и с ненавистью дергает героиню за собой.

Когда дверь за ними закрывается, Марк вновь смотрит на меня:

— Смотри-ка, умеешь молчать, — обнажает зубы в хищной и презрительной улыбке, — сидела, как мышка. Такая тихая, такая милая. Я даже не знал, что ты можешь быть такой. Глаза, как блюдца, — усмехается, — может… с разводом повременим? — его улыбка становится шире и опаснее, — и я просто займусь твоим перевоспитанием?

Меня начинает трясти. Мне в позвоночник будто резко выпустили через толстую иглу жидкий азот, который замораживает костный мозг.

— Возможно, я из тебя воспитаю правильную жену, ведь это ответственность мужа жену учить жизни?

Глава 9. Умоляй

Марк неторопливо закатывает левый рукав рубашки, оголяя напряженные жилистые предплечья.

Был он для меня “ревнусей”, “пусей” и даже иногда “малышом”, а стал незнакомым опасным мужиком, который может перевоспитать меня из тупой курицы с высоким самомнением в забитую тихую жену.

— Марк… — сипло шепчу я.

Ни в коем случае сейчас нельзя повышать на него голос. Он показал мне через сломанные пальцы Алексея, что очень и очень не в духе. Офигеть как не в духе, и если я хочу избежать “перевоспитания”, то надо уже сейчас показать, какая я испуганная милашка.

— Что, дорогая? — Марк закатывает правый рукав своей белоснежной рубашки и в ожидании косится на меня. — Я тебя внимательно слушаю.

Я аж замираю под его острым и холодным взглядом.

— Мы же цивилизованные люди… — сглатываю. — У тебя другая женщина…

Расстегивает пару пуговиц под воротом рубашки.

Когда он энергично и резко встает из глубокого кожаного кресла, я вся вздрагиваю и с трудом сдерживаю в себе желание заползти под бильярдный стол.

Мой Маркуша, которому я покупала глупые новогодние тапки с мордами плюшевых оленей, больше не похож на домашнего уютного мужа, который пьет по утрам кофе из пузатой кружки в форме толстого рыжего кота.

Да, кружку эту я тоже покупала. Она мне показалась забавной.

Господи, что же я за дура-то была, и я ведь приглядела еще один сомнительный подарочек любимому мужу.

Барабанная дробь… подушку-бревно на диван под поясницу. Прикольная такая, забавная.

Я сижу с круглыми глазами, а Марк шагает ко мне. Останавливается и смотрит сверху вниз.

— Если ты так жаждешь развода, моя милая, то… — он усмехается уголками губ, — умоляй.

Он не шутит.

У меня вздрагивают ресницы.

— Я же должен понять, насколько ты серьезна в своих намерениях, — его голос ровный, — женщины ведь такие нелогичные загадки, да? Она может говорить одно, но подразумевать другое. Нет — это да, а да — это нет, а мы, мужики, такие примитивные… Мы же все эти ваши игры не понимаем. Вот ты говоришь, что у меня другая женщина, но а вдруг это крик о твоей любви и желании остаться?

— Это не так… — шепчу я.

Улыбается, выдерживает паузу и прищуривается:

— Я не чувствую твоей искренности. Может, ты все-таки за то, чтобы наша семья сохранилась?

— Нет… Отпусти меня…

— Все еще не чувствую твоего искреннего желания нашего развода. Кажется, ты просто в очередной раз кокетничаешь.

— Марк, зачем ты так…

— Точно кокетничаешь, — его глаза недобро вспыхивают.

— Нет! — в отчаянии взвизгиваю я и прячу лицо в ладонях, — нет… господи… нет… остановись, прошу…

Я подбираю под себя ноги и переношу вес на колени.

— Прошу, — отрываю ладони от лица и поднимаю взгляд на Марка. Выпускаю новые слезы. Кожу щиплет от соли. — Я тебя боюсь… Я хочу развода… Прошу, отпусти…

По телу вновь прокатывается сильная дрожь страха, когда он просовывает большой палец за пряжку ремня и расслабляет руку.

Он наслаждается моментом, и если я затяну свою мольбу о разводе и свободе, то он потребует от меня уже не слов.

Я должна быть жалкой, а не покорной и возбуждающей. Очень тонкая грань, и в случае если мой вздрогнувший голос зацепит его мужское начало, то он не пожалеет меня.

Заставит открыть рот не для жалобных слов.

— Умоляю, Марк, умоляю, — я больше не сдерживаю в себе жалкие громкие всхлипы, ручьи слез, потому что в них мое спасение.

Гордыня, дерзость и сопротивление спровоцируют Марка.

— Это же конец, Марк, — сквозь рыдания говорю я, — дай мне уйти… умоляю…

Его надо удержать в презрении и отвращении ко мне. Только тогда есть шанс вырваться из этого дома.

Он должен увидеть, что я уже сломлена, и что ломать во мне нечего. И учить покорности нет смысла, ведь я приняла его условия и жестокие правила.

— Страшно тебе, мышонок, — тихо и с угрозой говорит он и присаживается передо мной на корточки.

Обхватывает мои запястья и убирает мои руки с лица. Заглядывает с жуткой ухмылкой в глаза. Я позволяю себе громко и отвратительно шмыгнуть. Лучше так, чем потом давится похотью Марка, который не станет сдерживать себя.

— Страшно, значит, — мягко сжимает мою левую ладонь, затем разворачивает ее к себе внутренней стороной.

Задерживаю дыхание, когда он, вглядываясь в мои глаза, начинает мягко массировать мои пальцы начиная с запястья.

— Выдыхай, — он скалится в улыбке, — я женщинам пальчики не трогаю.