Милая душа (ЛП) - Коул Тилли

Но я тонул в жизни.

Тону в собственной застенчивости.

Быть подавленным своим прошлым.

Глава Вторая

Элси

Я продолжал бежать. Я не смел остановиться. Тот мальчик увидел меня.

Он видел, как я воровала из его сумки. Мою совесть пронзили кинжалы, когда я вспомнила его лицо в тот момент, когда он понял, что я забираю его вещи. Но потом я покачнулась на ногах; голод и слабость в моем теле прогнали чувство вины. И он кричал на меня. Он кричал на меня, а я его не слышала. Я не слышала, как он встал у меня за спиной — и меня почти поймали; поймали с поличным за совершение тяжкого преступления.

Мой желудок заурчал, крича, что отчаянно нуждается в еде. Мои ноги дрожали, когда я заставляла их работать, хотя у меня почти не оставалось энергии, чтобы помочь им двигаться. Моя кожа вспыхнула от почти невыносимого жара, голова снова закружилась. Я знала, что это пройдет. Ощущение слишком сильного жара пройдет, только чтобы смениться слишком сильным холодом. Я был в таком состоянии уже несколько недель; с каждым днем я становился все слабее и слабее.

Мир становится все темнее и темнее.

Я оттолкнулся ногами, чтобы пробежать сквозь толпы студентов, снующих по кампусу. Я опустил голову и крепко прижал бумажник к груди. Я ненавидел толпы. У меня не ладилось с людьми. Я не мог вынести их оценивающих взглядов, их осуждения, когда они наблюдали за мной. Но тогда для этих людей я был никем. Когда у тебя не было дома и ты жил в суровых условиях на улицах, они забывали, что ты тоже человек.

Человек, и совершенно потерянный.

Вырвавшись из переполняющего кампуса, я перебежала оживленную дорогу, проливной дождь начал пробирать меня до костей, холод от пронизывающего ветра хлестал по моим пылающим щекам. Холод принес кратковременную передышку от лихорадки, бушующей в моей крови. Я молилась, чтобы у меня было пальто потеплее, чем старая кожаная куртка, чтобы согреться, но потом об этом быстро забыли. Давным-давно я понял, что на молитвы никогда не отвечают. Я был убежден, что они даже не были услышаны. Факт, который показался мне ироничным, учитывая, что я никогда не открывал рта, чтобы высказать свои мысли вслух.

Подняв глаза, чтобы выглянуть наружу под защитой капюшона, я заметил, что нахожусь всего в нескольких сотнях ярдов от переулка, в котором остановился. Перейдя на быстрый шаг, я вздрогнула, когда закашлялась, грудь горела; легкие словно горели от простого рефлекторного действия. Меня снова затошнило, но на этот раз я знала, что это хуже. Я не мог избавиться от этого гриппа, от этого гриппа, который никак не проходил.

Начиная ощущать первые признаки лихорадки в задней части шеи, я обхватила грудь руками. Я быстро повернула налево и вошла в узкий переулок. Я прошел мимо мусорных контейнеров из соседнего гастронома и остановился в дальнем правом углу. Я уставился на старые мокрые одеяла и, чувствуя невероятную слабость, сел и натянул на тело зудящую влажную шерсть.

Я прижалась к стене, пытаясь согреться. Дождь лил все сильнее с каждой минутой. По крайней мере, слегка наклонная крыша гастронома защищала от дождя. Но какой бы маленькой я себя ни сделала, тепла я не чувствовала. Ледяной холод постоянно обволакивал мою кожу.

Забавно, но после такого количества времени, проведенного на улицах, было легко забыть, что такое тепло вообще. То есть хорошее тепло. Уютное, безопасное тепло. Не тот обжигающий жар, который приходит с лихорадкой.

Вытащив из-под одеяла руку, в которой все еще сжимал кожаный бумажник, я щелкнул застежкой и заглянул внутрь. Я молился, молился, чтобы найти деньги. В последних нескольких кошельках, которые я взяла, не было ничего ценного. Но сегодня я наблюдала за парнем, которому принадлежал этот бумажник. Я наблюдала, как он подъезжал к кампусу на новеньком шикарном джипе. Наблюдал, как красивый мальчик со светлыми волосами, оливковой кожей и большими серыми глазами вошел в огромную раздевалку стадиона "Хаски", одетый только в лучшую одежду. Он был богат. Богатство обычно равнялось наличным деньгам.

Мои дрожащие руки раздвинули кожу бумажника, и мое сердце тут же упало. Наличных внутри не было. Там были карточки, но ничего, что я мог бы использовать, чтобы купить еду, перекусить, ничего, что можно было бы использовать, чтобы восстановить силы.

Отчаянные обжигающие слезы наполнили мои глаза и упали вместе с каплями дождя на мои истонченные одеяла. Пришло осознание того, что я снова останусь без еды.

Я двинулся, чтобы выбросить бесполезный бумажник, когда, как раз в тот момент, когда он перевернулся вверх дном, что-то упало на землю, очевидно, из потайного отделения. Посмотрев вниз, я сфокусировала взгляд на чем-то похожем на ожерелье, лежащем на мокрой земле рядом со мной.

Наклонившись, я подняла ожерелье, заметив старый потускневший крест, свисающий со старых поцарапанных деревянных коричневых бусин. Это было не ожерелье, а старые четки.

Я поднесла его к свету, поворачивая в руке. Легкая улыбка появилась на моих губах. Несмотря на возраст, они были прекрасны.

Положив четки на колени, я осторожно провела кончиками пальцев по каждой поцарапанной и истершейся бусинке, вплоть до крестика внизу. Там, в тяжелом серебре, было изображение Иисуса, умирающего на кресте. Я не знала почему, но вид этих явно хорошо использованных четок вызвал слезы на моих глазах и резкую боль в сердце.

Инстинктивно я подняла руку к медальону, спрятанному глубоко под толстовкой, и глубоко вздохнула. Это, мой простой золотой медальон, было всем, что у меня осталось. Единственная ниточка, которая связывала меня с ней, с моим прошлым. Это было мое самое ценное имущество. Единственное, что у меня было.

В голове возник образ мальчика в раздевалке, и у меня мгновенно скрутило живот. Это были его четки. Я взяла его четки; что-то, что, вероятно, очень много значило для него.

Оставив четки на коленях, я снова открыла бумажник, и там, в прозрачном центральном кармашке, было лицо мальчика. Достав водительские права из бумажника, я прочел его имя: Леви Карильо.

Леви Карильо.

Я провела большим пальцем по его серьезному лицу, и даже на таком холоде мои щеки запылали. Он был прекрасен. Богатый и красивый — у него было все.

Когда я подошел, чтобы положить карточку рядом с четками, я заметил, что вместе с лицензией выпало что-то еще.

Фотография.

Похолодевшими пальцами я подняла старую выцветшую фотографию с промокшего одеяла и поднесла ее к свету. Мое сердце сжалось, когда мои глаза увидели фотографию красивой брюнетки, держащей на коленях маленького мальчика. Мальчик выглядел не старше трех или четырех лет. Ее руки были обвиты вокруг его талии, и она так широко улыбалась ему сверху вниз. Маленький мальчик стеснялся перед камерой, но на его милом застенчивом лице играла робкая тень улыбки.

Но именно эти глаза, эти большие ярко-серые глаза, выделяющиеся, как лунные лучи, на загорелой коже мальчика; они связывали его со старшим мальчиком, у которого я сегодня украла.

Леви Карильо. Двадцатилетний. Сиэтл.

Вздохнув, я слегка откинула голову назад, прислонившись к стене гастронома. Когда я почувствовала запах готовящейся внутри еды, мой желудок заболел и заурчал от голода. Протянув руку, я уставилась на покрытую грязью кожу, покрывавшую мои пальцы. Пальцы, которые раньше были полными и здоровыми, теперь сплошь покрыты тусклой кожей и в основном костями.

Я подпрыгнула, когда задняя дверь гастронома открылась. Забившись в темную тень на углу, я наблюдала из-под капюшона, как работник гастронома вываливает мусор из корзины в мусорный контейнер. Мужчина вздрогнул, когда посмотрел в мою сторону. С выражением отвращения на лице он захлопнул мусорный контейнер и вернулся в теплый гастроном.