Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна

— Посиди, остынь.

— Ты куда?

— За веревкой, блин!

Он вернулся через несколько минут, мрачный и сосредоточенный.

— Собирайся. Быстро, — бросил он Тимуру.

— Что так? — зло процедил парень.

— Мать твою…

— Материться будешь?

— Мать твоя в аварию попала.

У Тимура потемнело в глазах и пол ушел из-под ног. Он только слышал, как все же матерится Олег, на которого он рухнул.

79

Маше Рокотовой снилась узкая каменистая тропинка, вьющаяся по-над морем. Сводчатым потолком сплетались над ней цветущие ветви кизила и скумпий. Внизу, в резных прогалинах, россыпью чистых изумрудов сияло море. Небо было молодым и удивительно свежим, будто отполированным на Первомай. Под ногами порой шуршит гравий. Она разве идет по этой тропинке? Кажется, действительно идет…

Зеленый коридор повернул вправо от моря, и широкими воротами открылась поляна, словно зала с высоченными колоннами сосен, держащих на своих могучих ветвях хрустальное небо.

В этой зале, как в чудесной шкатулке, покоилось тихое кладбище. Да-да, именно покоилось. От всего здесь веяло удивительным умиротворением и смиренной тишиной. Полупрозрачные тени от сосновых лап, как кружевные накидки на ветру, колыхались на скромных памятниках. Маленькие гробнички устилал мягкий темно-зеленый мох с крохотными звездочками печальных цветов.

Кладбище слушало море. Море шумело под обрывом. Смотришь туда — и голова кружится. Хочется наклониться над обрывом и… Остаться здесь хочется. Если уж суждено умирать, то хочется покоиться здесь, а не лежать в бескрайнем мегаполисе Игнатовского кладбища, продуваемого всеми ледяными ветрами, где равнодушные могильщики долбят и долбят мерзлую землю зимой, разгребают чавкающую жижу осенью и кладут, кладут… Новых и новых, молодых и старых, по десятку, а то и по два в день.

Ей стало так холодно, что она кожей почувствовала ледяной кладбищенский ветер, унесший ее сон об изумрудном коридоре и сосновой колоннаде.

А действительно, холодно. Сквозняк. Маша открыла глаза. На этот раз легко, словно выспалась, отдохнула. Только сквозит безбожно. Окно открыто настежь. Мужчина у окна стоит спиной к ней. Ильдар?

Маша снова внутренне сжалась, готовая наброситься на него с обвинениями, как только он обернется.

Он обернулся. Против света было плохо видно, и все-таки это был не Ильдар. Вовсе не Ильдар, а вовсе и — Остап. Остап!

Он приехал и все поправит! И все объяснит, и защитит Кузьку, и найдет Тимку! Из ее глаз потекли слезы.

— Проснулась, — констатировал Остап. — Тебе фамилия Саркисян о чем-нибудь говорит?

Ничего себе вопросец! Ни как себя чувствуешь, ни где болит, ни как дела… Саркисян! С ума сойти!

Маша собралась с силами и даже смогла сдвинуть брови.

— Ни о чем не говорит. Это кто?

— Железный Феликс в пальто! — радостно сообщил Шульман. — Фээсбэшник наш.

— Ваш?

— Наш. Пациент Цацаниди.

Маша застонала и снова закатила глаза. Опять этот Цацаниди! Ни покоя от него, ни отдыха.

— Э-э, сама кашу заварила, сама расхлебывай. А то ты, значит, в постели лежишь, а мы с Маринкой отдувайся! Нам знаешь, как влетело. А ты тут…

— Хочешь, махнемся, — зло сказала Маша.

— Ладно, не злись.

— А ты не наезжай! За что вам влетело? От кого?

— Вот от Саркисяна и влетело. И от начальства его. И от нашего начальства тоже. Они там давно Цацаниди с товарищами как организованную группу разрабатывают, Саркисяна еще при жизни академика внедрили как кандидата на операцию. А теперь Цацаниди умер, пришлось все сначала начинать, за другие нитки тянуть. В ФСБ как только узнали, что мы тоже с пациентами копаемся, наслали Саркисяна к Маринкиному шефу. Тот и рапортом грозился, и…

— Ее наказали? — испугалась Маша.

— Сейчас! На то у нас и есть свое начальство, чтоб, кроме него, нас никто не кусал. Маринкин начальник сказал, что дело она давно ведет, хотя она только полчаса, как ему доложилась. В общем, прикрыл ее, но сам потом всыпал по первое число.

— А у меня Кузьку украли, — перебила Маша. — Его, правда, уже нашли, только его так били!.. Его-то за что?

— Успокойся… Все уже позади, правда, — он сел возле кровати и взял Машу за руку. — Я все знаю. Ты не беспокойся, поправится твой Кузя. Хорошо, девочка эта подвернулась, внимание обратила, номер машины запомнила.

— Девочка?

— Да, она и позвонила твоей знакомой, когда плакат над дорогой увидела.

— А Тимур?! Тимура нет! — не успокаивалась Маша. — Вы его арестовали?

— Кого? Этого парня, который Кузю охранял?

— При чем тут парень! Вы Ильдара арестовали?

— Какого Ильдара?

Шульман так неподдельно удивился, что Маша поняла: они ничего не знают и все делают не так!

— Остап, это Ильдар Каримов, мой бывший муж, стоит за Стольниковым! Это он разработал для Цацаниди прибор. Все именно так, как написал мне Елабугов: фирма, медицинское оборудование, у него завод в Переславле… Он похитил Кузьку, вернее, приказал похитить, а теперь думает, что нигде не засветился, и заявился ко мне сюда! А сам понял, понял, что на меня проще нажать через Тимура, это я ему сама сказала. Он забрал Тимура и теперь ждет, когда я оклемаюсь, когда все уляжется, и тогда он снова… Он и меня собирается убить, когда добуду документы. Я сама слышала, как он приказал выкинуть мой труп на помойку!

— Маша, ты говоришь глупости.

Она, неимоверным усилием превозмогая боль в спине, села на кровати.

— Глупости?! Он и к Елабугову в Зеленоград послал человека, чтоб разобрался. И подпись: И.К., Ильдар Каримов!

Остап, пытаясь успокоить Машу, обхватил ее за плечи и прижал к себе.

Дверь скрипнула и отворилась. На пороге стоял Ильдар Каримов, и в глазах у него горел злой огонь.

— Руки от моей жены убери!

— Ильдар…

— Я сказал, убери руки!

— Успокойтесь…

— Ильдар, успокойся! — закричала Маша.

— Тебя вообще не спрашивают! — рявкнул Каримов и тут же спросил: — Он кто такой?

— Не твое дело! — взъелась она. — Какое ты вообще право имеешь здесь орать? Я тебе не жена! А если и жена, то бывшая.

— Вы бы действительно не кипятились оба, — Остап поднялся и сделал шаг в сторону Каримова. — Маше нужен покой, а мы тут…

— Покой?! Хорошо, пошли выйдем! — Каримов ухватил Шульмана за куртку резким движением, словно собирался оторвать его от пола.

У Маши в ушах тоненько зазвенело, и кто-то опять, в который уже раз, выключил свет.

80

Где-то рядом шептались. Голосов было два.

— Галя, я же русским языком сказал — никаких посетителей!

— Но я же…

— Никаких! — строго прошипел мужской голос.

— Да они же корочками размахивают все, — оправдывался голос женский, принадлежавший, очевидно, той медсестре, которая все время делала Маше уколы.

— А второго зачем пустила?

— Так он же муж…

— Объелся груш. Они нам больную угробят, а потом с нас же спросят.

Что-то противно звякнуло железом о железо, клацнула очередная сломанная ампула. Через секунду затекшей почему-то правой руке стало легче, наверное, ослабили жгут. Укола Маша даже не почувствовала.

— Маша! Маша, глаза открыли! Все-все, открыли глаза, — доктор легонько похлопывал ее по щекам.

Она открыла глаза, хватила ртом воздух, словно вынырнула. Воздух был, как в бассейне, с запахом хлорки.

— Что опять?..

— Все уже хорошо, — улыбнулся ей доктор. — Только пришлось вас опять в реанимацию перевести, а так — все в порядке.

— Ничего себе порядок, — горько усмехнулась Рокотова. — Что же я часто так… уезжаю?

— Часто, — озабоченно кивнул он. — Будем обследовать, лечить. Зря вы все-таки отказываетесь от консультации.

— В институте нейрохирургии мозга?

— Да, я бы…

— Нет, — отрезала Маша, — давайте об этом больше не будем!

— Не будем, — согласился собеседник, поднимаясь. — Вы поспите, вас больше никто не побеспокоит. Потом вот почитайте, это вам сын записочку передал.