Плюс пятнадцать ради успеха (СИ) - Ручей Наталья

Ну что ж…

Я не собиралась ждать, когда начну глохнуть от явного смеха и уже не шепота, а голосов, веселых, язвительных. Я так же не собиралась дожидаться у закрытой двери электронной махины, когда придет кто-то из высшего руководства, и, уехав у всех на глазах, опустит меня морально гораздо ниже подземного паркинга.

Вздернула голову, развернулась, чтобы уйти и почти соприкоснулась телом с Ковальских.

— Почему ты не зашла за карточкой? — Он прислонил к кнопке вызова лифта небольшой пластиковый квадратик, лифт тут же откликнулся и распахнул двери. — Наконец, починили. Видишь, все просто.

Вручив мне карточку, он мягко подтолкнул меня внутрь кабины, а сам, перед тем, как войти следом, обернулся, посмотрел на сотрудников, и…

Молчание, которое установилось с его появлением, разбавилось громкими вскриками, слоновьим топотом несущихся к лестнице и чьим-то обещанием потерять сознание, вот прямо здесь и сейчас, потому что это ведь невыносимое напряжение, и все так неожиданно!

— Спуститесь для начала на первый этаж, — холодно посоветовал этой даме Ковальских. — Там больше шансов найти кого-то из сердобольных. Здесь же, судя по всему, не просто пройдут мимо, а еще и наступить постараются. Был рад узнать многих из вас получше. Всем хорошего вечера.

Ковальских зашел в лифт, нажал на кнопку первого этажа и повернулся ко мне. А мне вдруг стало так весело, что я не удержалась и рассмеялась. Он ничего не спрашивал и не говорил — наблюдал за мной со спокойной улыбкой.

— Хорошего вечера… — повторила его слова, отсмеявшись. — Да какой тут хороший вечер? У многих из них будет явно нервный вечер и бессонная ночь!

— Ничего, им на пользу, — Ковальских не проникся состраданием к пострадавшим от его ледяных угроз. — Если используют это время, чтобы хорошенько подумать, могут даже избежать увольнения.

— А… — опешила я. — Вы что, хотите их всех уволить?!

— Соблазн велик, — совершенно серьезно ответил Ковальских. — Но мне тоже надо хорошенько подумать.

Скрестив на груди руки, он неожиданно усмехнулся, а, заметив, что я начинаю нервничать, пожалел и добил:

— А ты, Ева? Положение ты не исправила. Жертву Ирине Матвеевне, за которой я ее направлял, взять не позволила. И я трактую это в свою пользу. Я расцениваю это, как знак, что ты готова к тому шагу в двадцать пять сантиметров, о котором я говорил. И если так…

Шагнув вперед, Ковальских склонил лицо к моему…

Глава № 41

Я невольно дернулась назад и… замерла. Его глаза были так близко, что я не только увидела, а практически услышала тихий треск зеленого льда, за которым он привычно прятал живые эмоции.

А сейчас на меня открыто смотрело желание, замешанное на таком коктейле, что стало трудно дышать. И думать. По крайней мере, я списываю на это свое странное поведение. Вместо того чтобы холодно отстраниться или начать истерично колотить по стенам и жать на все кнопки подряд, я с интересом всматривалась в мужчину.

И ждала. И вдыхала его дыхание. И позволяла дышать своим.

Не знаю, в какой момент он разомкнул руки, но они перестали играть роль барьера и прикоснулись к моим волосам, провели по скулам, опустились к губам, но под тяжелый разочарованный вздох поднялись вверх, к глазам, вынуждая сомкнуть ресницы. И так, в темноте, не отвлекаясь на мишуру, заставляли чувствовать, и, как ни странно, одновременно видеть.

Его. Настоящего.

Кто же он и какой? Пока у меня не было полной картинки — только паззлы, иногда настолько противоречивые, что было трудно увидеть за ними одного человека.

Матеуш Ковальских…

Мужчина, наделенный огромной властью в этой компании — он мог уволить меня за первую колкость. Но он позволял говорить мне все, что хочу. И он смеялся, шутил в ответ, но ни разу не показал злости или неудовольствия. По крайней мере, по поводу моей излишней болтливости с большим боссом. Одежда — это другое.

Мужчина, который не умел и не привык извиняться, а вместо этого начинал все заново, пусть так и было гораздо труднее.

Мужчина, который вместо слов сожаления и сочувствия, вообще вместо лишних слов просто действовал. Например, как в случае с женщиной у больницы.

Мужчина, который одним взглядом заставил сквернословов проглотить языки, но не ограничился этим. И снова вместо слов прибег к действиям, результатом чего стала эта поездка, которая вопреки тому, что лифт двигался вниз, подталкивала вверх нечто смутное, но такое важное… для двоих…

Ковальских уверенно запустил руки в мои волосы, провел по всей их длине, пробуя на мягкость и шелковистость, и с сожалением прекратил ласку, от которой хотелось свернуться клубком и мурчать.

Он отстранился.

Я открыла глаза.

Снова скрестив на груди руки, он прислонился бедром к двери и просто смотрел на меня. Позволяя восстановить дыхание. Разрешая моим щекам не алеть больше, а вернуться к привычному цвету.

Сжав ладони, я недоуменно взглянула на карточку. Положить бы в сумочку, но… Перевела взгляд на Ковальских и залипла, считывая молчаливый ответ.

Да, все верно, это мой личный допуск.

И не просто к этому лифту.

Это мой допуск к Нему.

Я почувствовала, что начинаю гореть, только на этот раз не от смущения, и понять это можно не по щекам, и…

— Ева… — я не успела спрятать свой взгляд, и Ковальских все прочел по нему и вновь оказался рядом. — Я ведь уже не раз предупреждал, чтобы ты не провоцировала меня. Я мысленно записывал попытки твоих провокаций, чтобы потом получить по этому счету расплату. Я ждал. Я был терпеливым. Но раз тебе не терпится узнать, как это будет…

— Как? — ляпнула я.

И испуганно прикусила язык.

Потому что я ведь хотела спросить: «Что-что? О чем это речь? Я никогда вас не провоцировала! И какие еще счета? Я никому ничего не должна! И кто здесь говорит про терпение? Бесцеремонный, невыносимый, и…»

Но ничего этого я сказать не успела, потому что Ковальских снова услышал лишь то, что хотел. А мою панику он хотя и увидел, но решил с ней бороться. Вот прямо здесь и сейчас, не откладывая. Думаю, он из тех, кто учит плавать, бросая человека на глубину. Потому что… он ведь не дал времени хотя бы обдумать, что меня ждет, не позволил развиться истерике. Я даже не успела подготовить себе пути к отступлению и взломать этот лифт. Только нажала на какую-то кнопку и…

— Отлично придумано, — довольно хмыкнул Ковальских и немедленно приступил к поцелуям…

Именно поцелуям. Вот так, во множественном числе. Его губы попробовали на вкус мои, дали целую долю секунды, чтобы привыкнуть к своему вкусу и запастись вдоволь дыханием. А потом настойчиво попытались выяснить, как мне нравится больше. Вот так, когда поцелуй похож на крылья парящей бабочки и позволяет мысленно тоже встать на крыло и несись вверх, к свету, туда, где приятно, тепло, и откуда не хочется возвращаться… Или мне больше по нраву стремительно падать вниз, погружаясь в болотную тину и поначалу дышать через раз, а потом совсем забыть о дыхании и о крыльях…

Ох…

Какие крылья и бабочки? Какие свет и тепло? Нет, не хочу… Наверное, нет… Эти поцелуи были алчными, темными. Они затягивали, приручали, заставляли складывать крылья и больше не вырываться из тины, не думать о том, чтобы сбежать и что это неправильно и… зачем? Эти жесткие поцелуи диктовали единое правило — подчинения, обещая взамен удовольствие, которого я раньше не знала…

Мысли путались. Я с трудом осознавала, как и что позволяю и главное — что со мной босс. Тот самый ехидный босс, от которого я решила держаться подальше. Мне нравилось позволять ему то, что он делал. Мне нравился вкус его губ. И я все еще не могла выбрать, когда мне нравится больше.

Тогда ли, когда он дает передышку и нежностью заглушает мой страх. Или когда он усиливает все мои страхи, заставляя их бурлить и лопаться пузырьками сомнений.

Сумасшедшие поцелуи… Двое в лифте… так близко и так непрерывно и… такое ощущение, что неизбежно и мы оба это не просто знали и чувствовали, а готовились к этому… По меньшей мере, один из нас точно…