"Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Крейн Генри

ГЛАВА 5

В конечном счете противостояние между Джо и его отцом закончилось прескверно. Если переживания Джо, в силу ого молодости, могли иметь еще какой‑то выход, то страдания Джона Перкинса камнем легли на ого душу. Это было отчаяние измучавшегося человека, готового на самый крайний шаг — самоубийство. Когда Джо спросил его, верит ли отец, что его сын действительно убил Кепфелла, старый Перкинс не ответил на этот вопрос, и это красноречивое молчание стало для него еще одним несчастьем в череде тех несчастий, которые питали мазохизм этого бедного человека. На самом деле, он и не знал ответа. Откуда он мог его знать, он, решительно закрепивший за собой репутацию слабого мужчины, напуганного слухами, бродившими по, городу, отгородившего себя от всего мира своей угрюмостью и преисполненного, благодарности, к тому, кто, как ему казалось, мог навеки исключить его из списка пригодных для работы, но считавший себя спасенным им и тем самым связанный с всемогущим Кепфеллом, он мог двигаться только в состоянии этого подчинения. Для того, чтобы познать истину, ему нужна была любовь. А была ли у него еще любовь к своему сыну, к Марисе, Джейд? И как бы в свое самооправдание Джон Перкинс, слывший молчальником, начал бормотать какие‑то слова, перешедшие в длинный и страстный монолог. Который, к сожалению, ничего не прояснил.

— Ты хочешь, чтоб я тебе рассказал, — прорычал он вдруг в адрес Джо, который всего–навсего требовал простого ответа на простой вопрос, — ты хочешь, чтобы я тебе сказал, чтобы объяснил, чем была вся наша жизнь все эти годы, пока ты был в тюрьме. Ну давай поговорим о деньгах, например. Все наши маленькие сбережения съели расходы на твой судебный процесс: все стоило больших денег — судебные издержки, адвокаты, а они очень дорогие, эти адвокаты. Теперь я скажу тебе, как мы выкрутились. Мы второй раз перезаложили этот дом и сегодня платим проценты, королевские проценты. Мы сгибаемся под тяжестью долгов. Посмотри на платье матери. Она носит его с тех пор, как тебя забрали. Она не может позволить купить себе другое. Твои родители разорены, а еще надо платить, платить и платить в течение двадцати лет. Ты освободился, прекрасно. Ну а нас забрали на двадцать лет, и еще неизвестно, выберемся ли мы им этой кабалы.

Мариса, понимая, что дом сносит ураган, пыталась заставить отца замолчать, спасти свое жилище. Бесполезно, она почти воочию видела, как распадается их очаг, как окна и двери срываются с петель, как сносит крышу, как валятся со страшным шумом стены.

Отец продолжал:

— Джо, ты был нашей надеждой, ты был тем, кто должен был познать удачу и собрать состояние. Ты должен был жениться на богатой наследнице, ты должен был стать человеком, который завоевал бы признание и блестяще реализовал свои возможности. Но ты вверг нас в нищету…

С шумом хлопнула дверь. Сначала раз, потом другой. Это Джейд, быстро подняв свою пляжную сумку, выскочила из рушащегося дома, и сразу же за ней последовал брат.

Мариса, пристально посмотрев на своего мужа, сказала:

— Запомни, Джо останется в Санта–Барбаре и будет делать все, что захочет. Он здесь у себя дома, а вот ты можешь уходить. До свидания, Джон.

На самой вершине холмов, где черная решетка поясом охватывала белые стены громадного имения семьи Кепфеллов, внимательный глаз наблюдателя мог различить и большой сад, который примыкал к соседнему, не менее огромному строению. В отличие от сада, который как бы выставлял свой объем напоказ, это строение не бросалось в глаза, но отличалось элегантностью и составляло со всем окружением единое целое. Почти столетие разделяло эти два архитектурных ансамбля, и потомство талантливых строителей одного было уже предано земле, когда второе еще едва зародилось. Строение называлось «Малая Каталония», о чем, впрочем, не было официального свидетельства, но всякий в Санта–Барбаре знал, что это был самый старый дом в городе, и этому дому не нужно больше оправдывать свое имя, так же, как Эйфелевой башне. Конечно, придирчивый глаз педанта мог бы заметить какие‑то искажения — царапины, покосившееся крыло, но тем не менее ансамбль решительно противостоял ходу времени и худшим, если таковые были, качествам его владельца. А самым худшим из этих качеств было то, что Аугуста Локридж, жившая здесь со своей матерью и своей дочерью, не имела и десятой части доходов, которые позволяли бы в одно и то же время содержать и семью и такое жилище. Кроме того, был еще и мальчик, Уорен, который решительно не хотел жить в родовом имении. Эта семья Локридж, а правильнее было бы назвать — семья Стентон, потому что единственный Локридж–отец находился сейчас на другом конце света, была представительницей тех мелкопоместных дворян, что скупо жили в громадных руинах и не способны были даже под угрозой смерти сломать последнюю ветвь своей истории. Несмотря на то, что была разорена и всеми оставлена, Аугуста, со своим неизменным красным зонтиком, считала своим долгом регулярно спускаться по Стейт–стрит, уверенная в том, что даме ее ранга подобает посещать своих арендаторов. Она не понимала, что все эти арендаторы давно разбогатели и приобрели громадную власть, делающую их сильными мира сего… Нет, она не собиралась прощать Кепфеллам их причиняющего неудобства богатства. Как и Минкс, ее старая мать, которая жила воспоминаниями о своей былой власти, Аугуста в своей манере поклялись взвалить на себя тяжесть наследства, только вот дети… Один из них находился как раз рядом с их домом, среди буйной зелени старого сада. Молодое тонкое и насмешливое лицо, типично калифорнийская грива волос, высокая, как у скандинава, фигура. Подростка интересовало окно первого этажа этого благородного здания, по которому он умело стучал небольшими камешками. В окне появилось лукавое лицо Джульетты, и, свесив собственную светлую гриву, она кокетливо улыбнулась нарушителю спокойствия.

— А, это ты, Тэд. А как же пляж? Без тебя пляж превратился в безжизненную пустыню.

— Мне можно войти?

— Давай.

Даже не подумав, что для этого существуют двери, Ромео стал карабкаться по стене, используя для опоры каждый ее выступ, а также остатки старой водосточной трубы. Наконец он ввалился в комнату своей богини. Лейкен смеялась.

— Roslein, Rolein, Rrolein rot, Roslein ant der Heiden.

— Что это такое? — спросил запыхавшийся Тэд.

— Это с немецкого. Стихотворение, которое мы сейчас учили в школе. Это история маленькой дикой розы и невоспитанного мальчишка. Невоспитанный мальчик ей говорит: «Маленькая роза, я сейчас тебя сорву». А роза ему отвечает: «Я тебя уколю».

Тэд, слушая девушку, потрогал царапины на своем предплечье, которые он заработал, карабкаясь на стену.

— В следующий раз входи через дверь, — заметила Лейкен.

— А как же твоя мамаша?

— Конечно, тебе придется выбирать между мамашей и дикой розой, но вот сегодня мамаши дома нет.

— А бабушка?

— Минкс здесь — и никого больше — ни мамы, ни папы, ни дяди, ни моего старшего брата. Ты закончил свой полицейский допрос?

Тэд нежно обнял девушку и прошептал ей в самое ухо:

— Нужно сажать розы без шипов, дорогая Лейкен. Как ты считаешь?

Однако в этот волшебный мир ворвался резкий голос, требующий, чтобы Лейкен спустилась вниз.

— Маман вернулась.

— Я вижу только одно спасение — кровать.

— Кровать?

— Ну да. Я могу под ней спрятаться!

Аугуста с облегчением сбросила свое пальто и порылась в своей сумочке.

— Лейкен, — крикнула она. — Ты дома? Я поднимаюсь к тебе.

Минкс, съежившись в своем кресле, проворчала:

— Оставь малышку в покое.

— Слушайте, маман, это моя дочь, и я сама знаю, что мне нужно делать.

— «Моя дочь», «моя дочь». Это еще и моя внучка.

Тем временем Тэд, столь храбро пробиравшийся сквозь розовые кусты и столь робкий но отношению к Аугусте, быстро юркнул под матрац, отказавшись играть роль любовника в этом водевиле. Конечно, это очень мало напоминало шекспировскую пьесу, но тем не это был тоже спектакль.