Тот, кто меня купил (СИ) - Ночь Ева

Он бьёт в самое больное. Бьёт и попадает в цель. Угадывает шестым чувством, видимо. У меня кружится голова и тяжелеют ноги. В груди становится тесно, и я пытаюсь вдохнуть, но не чувствую облегчения.

— Он никогда не сможет быть с тобой нежным. Дарить себя и отдаваться без остатка. Между вами всегда будут призраки то прошлого, то настоящего. Подозрения и ложь, — голос Леона переходит в шёпот. Я всё ещё пытаюсь избавиться от его железной хватки. Предплечья немеют от его слишком крепких пальцев. За что мне это всё?! — И любви настоящей никогда не даст — так, жалкие остатки с когда-то богатого стола. Крохи и объедки. Всё, что у него было, перегорело давно. Там не пламя, а головешки, обгорелые останки. А ты достойна большего и лучшего.

— Отпусти! — сиплю из последних сил. — Никто мне не нужен. Никто не сможет мне дать больше, чем он!

— Тогда я рискну, — говорит он спокойно и наклоняется. Губы его впиваются в мои. Жадный иссушающий поцелуй, что не несёт ничего, кроме опустошения.

Сквозь затуманенный мозг, через накатывающую тошноту и темноту, я слышу какой-то звук, похожий на сдавленный крик. А затем хруст и шорох. Из последних сил я толкаю Леона в грудь и наконец-то освобождаюсь. Оборачиваюсь. В ушах — звон. В глазах — морок.

Я шатаюсь и почти падаю. Вижу, как Леон пытается меня подхватить, и отскакиваю в сторону.

— Не прикасайся ко мне! Не трогай! — меня бьёт нервная дрожь, и зубы непроизвольно выбивают дробь. — Если ты тронешь, я буду кричать! Ты… ты… Да как ты посмел!

Слова меня душат и прорываются сквозь тошноту с трудом. Я снова оглядываюсь. Шарю глазами по пространству большой комнаты. Что-то изменилось. Что-то не так.

Он лежит у дверей — растрёпанный и трогательный. Сломанный и сломленный букет. Розовеют нежные бутоны. Я иду им навстречу. Протягиваю руки. Поднимаю с пола, как изувеченную игрушку.

Жизнь цветов недолговечна. А этим пришлось расстаться с жизнью преждевременно. На зелёных стеблях — шипы и кровь. Розовая атласная лента запачкана и смята. Я сейчас как они: ещё не погибшая, но уже не живая.

— Эдгар, — шепчу я и плачу. — Эдгар! — зову и вою. А затем сползаю по двери, прижимая розы к груди. Я бы хотела упасть в обморок. Впасть в летаргию. Оказаться хотя бы на несколько минут назад. Забыть. Вычеркнуть. Вымарать эти жалкие мгновения и то, что случилось. Но ничего не происходит. Я дышу и живу. И сердце моё не разорвалось. А Эдгара нет. Есть только розы — букет, что он нёс мне.

Он вернулся и увидел нас с Леоном. Я знаю, что он подумал. И знаю, чем это всё кончится. Да уже кончилось. Он не из тех, кто разменивается на дешёвые вещи и фальшивые драгоценности. А я не из тех, кому можно верить и доверять.

— Тая… — Леон тяжело дышит и смотрит на меня.

— Уходи, пожалуйста, — не знаю, откуда взялся этот спокойный голос. Может, потому что у меня внутри пусто?

— Я уйду. Ты только помни: если тебе будет плохо или трудно, один звонок — и я помогу. Как и обещал.

— Уходи, пожалуйста, — я сейчас робот. Кукла, что открывает рот.

Я не помню, как он ушёл. Помню лишь, что сидела на полу долго. Очень долго. В обнимку со сломанным букетом. А затем достала телефон и удалила номер Леона. Навсегда.

66. Эдгар

Это как сюрреалистическая картина. Как яркий оттиск на тусклой латуни — две фигуры у окна. Целуются. Там словно я, но моложе, и моя жена. Моя Тая — нежная и тонкая.

Я вижу на груди брата её руку. Ту саму, с синяками. Моих лап дело.

Леон целует её так, словно никого больше нет на свете дороже. Я могу его понять. Наверное.

Не знаю, почему не ринулся и не отбил свою женщину. Не врезал ему сгоряча кулаком в лицо. Он заслужил. Я лишь смотрел, и внутри всё рвалось от боли, падало в преисподнюю, где место моему сердцу.

Хрустнул букет в руках. Кровь на моих ладонях. Я бросил цветы, отшвырнул, как заразу. Как уголь, что прожёг насквозь кожу.

Кровь на руках отрезвила. И я ушёл. Ещё никогда в жизни я не был так близок к помешательству и убийству. Я хотел убить. Уничтожить. Стереть с лица земли пару, что целовалась у окна. В моём доме. Под моей крышей.

Я вышел из подъезда и сел в машину. Хотел гнать, куда глаза глядят, но меня хватило лишь на то, чтобы выехать с парковки и остановиться неподалёку от дома. Я понял: не смогу. Накатила слабость. Я слишком устал. Руки, раненые шипами, горели нестерпимо. Навалились апатия и безразличие.

Я видел, как вышел из дома Леон. Хмурый и сосредоточенный. Прикрыл глаза, чтобы не надавить на педаль газа. Я бы размазал его по асфальту. Сына моего отца. Я видел, как из парка вернулись безопасники — вели на подводке команданте Че. Пёс рвался на волю — наверное, чуял меня. Подождёшь, лохматое чудовище. Мне сейчас не до тебя.

Упали тёмные сумерки, а я всё сидел. Смотрел в одну точку и пытался собрать себя воедино. Наверное, я должен уйти. Но не мог. Не хватало сил даже злиться.

Последней вышла из подъезда Ида. Её ждало такси. Уложила детей, видимо, и уехала. Я вышел на воздух. Меня шатало. Смотрел на окна — в большой комнате темно. Что делает сейчас Тая?..

А потом я понял: никуда не уйду. Нужно доиграть пьесу до конца. И будь что будет. Не всё же рвать жилы и струны. Мой оркестр сфальшивил. И, наверное, я как дирижёр — говно, раз не смог раздать правильные партитуры и объяснить, как нужно играть.

«А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь» [6], — крутится в голове одна-единственная фраза. По кругу, как пони.

Я выхожу из машины. Бросаю её. Сева меня убьёт, наверное. Но плевать. На Севу. На машину. На всё. Я иду домой. К Тае. Открываю дверь своим ключом. Иду по полутёмному коридору. Останавливаюсь возле большой комнаты. Хочу пройти мимо, но тихий шорох останавливает меня.

Тая сидит у двери. С покалеченным букетом в руках. Застывшая и словно неживая.

— Вставай, — приказываю тихо.

Она вздрагивает. Вскакивает. Падает. Я успеваю подхватить её почти у пола. Отсидела ноги, наверное.

— Эдгар! Ты вернулся!

И в голосе, и, вероятно, во взгляде у неё надежда. Здесь темно. Я не могу видеть её лицо. Но, может, это и к лучшему.

— Конечно, вернулся. Здесь мой дом. Или ты хотела, чтобы я всё бросил и ушёл навсегда? Оставил тебя с братом? Не мешал вашей идиллии?

— Ты не так всё по…

— Тш-ш-ш, — кладу палец ей на губы. На те самые губы, что недавно целовал Леон. — Не надо ничего говорить, Тая. Ты хорошая, умная девочка. Молодец, что отправила его отсюда. Правильно. Так и надо. Он подождёт тебя. А ты пока побудешь со мной. Уж извини. Контракт есть контракт. И пока ты его не оттанцуешь, свободы тебе не видать.

— Эдгар! — она не успокаивается. Делает ещё одну попытку поговорить. Но я не хочу говорить. Нет желания. Я устал. И зачем мне слова, если я всё видел. И даже могу сейчас стоять спокойно рядом. Держать её в объятиях. Глаза мои не могут лгать. Я бы обманулся, если бы мог.

От неё пахнет чем-то таким волнующим. Отрава. Яд. Но дышал бы и дышал, наслаждаясь. Пил бы каждый глоток воздуха, пока она рядом.

— Не надо ничего говорить, Тая, пока ещё Гинц. Помолчи.

— Эдгар, пожалуйста!

— Ты не умеешь сдаваться, да, моя маленькая девочка? — перебиваю её, потому что каждый звук её голоса отдаётся болью в сердце.

— Выслушай же меня! — пытается она вырваться. И тогда я делаю единственное, что поможет мне избавиться от её настойчивости — целую её. Клеймлю собой. Стираю тот, другой поцелуй. Я всё ещё хочу её. Я постоянно хочу её. И уж если у меня не хватает мужества избавиться от той, что проникла внутрь и распространилась внутри как вирус, то я хотя бы утолю жажду, погашу пожар, напьюсь ею досыта, пока у меня есть такая возможность.

Я отшвыриваю букет в сторону — она до сих пор держит его в руках. Сжимаю её в объятиях. Целую в шею. Спускаю с плеч лёгкий халатик. Провожу языком по ключицам. Бережно расстёгиваю кружевной лифчик. Трогаю пальцами соски, кладу ладони на грудь.