Надеюсь, ты это прочтешь - Лян Энн

– Ну? – спрашивает Рози.

– Ты не должна была это увидеть, – шепчу я и чувствую, как слабеют руки. Все тело немеет. Откуда здесь это письмо? Это невозможно. Невозможно! Это же черновик, он хранится в папке черновиков и предназначен только для моих глаз! Но правда смотрит на меня с экрана. Каким-то образом черновики оказались отправлены, и Рози не единственная, кто получил письмо. Я вижу пометку «отправить ВСЕМ» – то есть всей нашей параллели. Все увидели это письмо!

И тут я вдруг понимаю, что могло произойти кое-что более чудовищное…

Это так ужасно, что сердце на мгновение прекращает биться. Кровь стынет в жилах.

О боже…

Толпа расступается. Появляется тот, кого мне сейчас совсем не хочется видеть. Ему даже не приходится проталкиваться сквозь толпу; он просто шагает, высоко подняв голову, и все расходятся перед ним, освобождая место.

Джулиус проходит мимо Рози и Эбигейл с таким видом, будто их не существует, и останавливается передо мной. Глаза полыхают черным, но остальное лицо – чистый лед. В один миг мои худшие опасения подтверждаются.

– Сэйди, – произносит он скрежещущим тоном, совсем не похожим на его обычное вкрадчивое мурлыканье. Он выплевывает мое имя, как яд, будто произнести его стоит больших усилий. – Пойдем.

И он уходит, даже не обернувшись проверить, иду ли я за ним.

А я иду.

Мне этого совсем не хочется, но выбор невелик: или идти, или стоять и слушать, как Рози кричит на меня у всех на глазах.

Наконец в школьном саду Джулиус останавливается. Мои щеки к тому времени совсем замерзли. Мы отошли довольно далеко от столовой и баскетбольной площадки. Вокруг никого. Сквозь панику замечаю, как тут красиво: забор увит плющом, цветут зимние розы. Даже маленький прудик блестит среди зелени. Когда разбили этот сад, тут была утка, но потом на территорию прокралась лисица и убила ее. Все так расстроились, что организовали утке похороны. На них явились все без исключения; мальчик из моей параллели плакал, пока утку хоронили в траве.

Кажется, сейчас я как раз стою на ее могиле.

– К твоему сведению, – тихо и грозно произносит Джулиус, – меня назвали не в честь древнеримского диктатора.

Я так растеряна и так потрясена, что могу сказать лишь одно:

– Неужели?

– Да.

– А в честь кого тогда?

– В честь типографии, – говорит он и замолкает, будто сожалеет, что сообщил об этом. – Но речь не об этом.

Тут я понимаю, что он имел в виду. Древнеримский диктатор. Мои черновики! В одном из многочисленных писем, которые я ему писала и так и не отправила, я смеялась над его именем. «Твои родители должны гордиться: ты такой же, как твой тезка!»

– Нет, – шепчу я, и сердце уходит в пятки. – Нет, нет, нет, нет. Нет!

– Долго ты это планировала? – спрашивает он и медленно приближается, а голос становится настойчивее. Он наклоняется ко мне. Я делаю шаг назад и утыкаюсь в колючий куст терновника. Я бы с радостью забралась в этот куст, лишь бы спастись от этого кошмара. Не могу поверить, что это на самом деле происходит. – Сорок два письма, и все адресованы мне. Первое написано аж девять лет назад!

– Ты все их прочитал? – Мне вдруг хочется поменяться местами с мертвой уткой. – Я… но как? Когда?

– Ты меня спрашиваешь? – говорит он. – Ты же сама их отправила! Представь мое удивление, когда я открыл ноутбук перед уроком физики и увидел от тебя кучу писем! Если из-за оскорблений в свой адрес я прослушал что-то важное, виновата в этом только ты.

– Нет, – продолжаю твердить это слово, будто надеюсь, что у меня получится изменить реальность силой мысли. – Нет.

– Ты все это время их хранила? Ждала подходящего момента, чтобы нанести удар?

– Нет.

– Что «нет»? – В отличие от Рози, он ждет моего ответа.

– Я… я не нарочно их отправила, – признаюсь я и боюсь, что упаду в обморок, или меня стошнит, или и то и другое. – Я просто… я совсем запуталась… не знаю, как они у тебя оказались! Клянусь, поверь мне. Я не хотела их отправлять.

Его темные глаза скользят по моему лицу, и воздух в легких замирает. Он смотрит на меня так, будто видит насквозь: все ужасные неприглядные мысли, что когда-либо возникали в моей голове, все импульсы и фантазии, каждую ложь и обиду.

– Я тебе верю, – наконец произносит он ровным голосом.

От удивления теряю дар речи.

– Ты… правда?

– Я верю, что ты не хотела, чтобы эти письма прочли, – добавляет он и скрещивает руки на груди. На его лице застыло враждебное выражение. – Это же противоречит твоей репутации образцовой ученицы, да? Тебе бы духу не хватило, – с презрительной усмешкой добавляет он. – Ты слишком фальшивая.

К моим щекам будто приставили факел, все внутри горит.

– Ты считаешь меня лицемеркой?

– А ты так не считаешь? – Он склоняет голову набок. – Всем улыбаешься, подлизываешься к учителям и соглашаешься выполнить любую просьбу, будто ты ангел какой-то, а дома строчишь гневные черновики о том, как ненавидишь меня всем сердцем и хочешь удушить…

– Это просто вежливость, – возражаю я.

– Да, душить людей – очень вежливо. Это общепринятый жест любезности.

– Я не то хотела сказать…

Он холодно и резко смеется.

– Ты и так никогда не говоришь, что думаешь.

Чувствую, как к глазам подступают слезы. Начинаю яростно моргать, сжимаю кулаки и не обращаю внимания на комок в горле.

– Нельзя называть человека фальшивкой, потому что он соблюдает элементарную вежливость! – Будь сегодня обычный день, я бы этим ограничилась. Не стала бы конфликтовать и высказывать все, что у меня на уме. Но потом я понимаю – и это вгоняет меня в панику, – что Джулиус и так знает, что у меня на уме. Нет смысла притворяться, он уже видел меня с худшей стороны. Осознание приносит свободу. – Я знаю, что тебе нет дела ни до кого, кроме себя, и знаю, что тебе все сходит с рук, ведь ты – это ты. Но не все люди похожи на тебя!

Его лицо вспыхивает, и я запинаюсь.

Возможно, я зашла слишком далеко. Была слишком жестока. Как бы сильно я его ни ненавидела, эти черновики писала я, а значит, я виновата в случившемся.

– Мне очень жаль, – заставляю себя извиниться, и тон немного смягчается. – Я очень злилась, когда писала эти письма, и если ты обиделся…

Тут его лицо ожесточается, будто кто-то щелкнул выключателем. На губах играет презрительная усмешка, черные глаза блестят. Он выдыхает, и изо рта вылетает облачко пара.

– Обиделся? – насмешливо произносит он. – Сэйди, ты слишком высокого о себе мнения. Ты не можешь меня обидеть. Напротив… ты разве не помнишь, что написала?

В голове звучит сигнал тревоги.

Опасность.

Надо бежать.

Но я приросла к месту, и лишь сердце бешено бьется.

– Насколько я помню, ты посвятила целых два абзаца цвету моих глаз, – вкрадчиво произносит он, а я бледнею от ужаса. – Мол, они слишком темные, как у чудовища из сказок. Черные, как озеро, где можно утонуть в самый холодный день зимы. Ресницы у меня тоже слишком длинные, как у девчонки. По твоему собственному выражению, я «не заслужил такой красоты». Мой взгляд пронизывает насквозь и пробирает до костей; ты не можешь спокойно смотреть мне в глаза. – При этом он буравит меня взглядом, будто хочет проверить, правду ли я написала. – Ты даже упоминала, что из-за этого тебе трудно сосредоточиться на уроках.

Меня всегда бесила фотографическая память Джулиуса, но никогда еще это не злило меня так сильно, как сейчас.