Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— Мы клялись друг другу, что построим новую страну. Для себя. Для наших детей. Она будет свободной и сильной. В ней будут жить успешные, гордые и умные люди. Так когда же мы успели все это просрать? Ведь прошло каких-нибудь восемь лет. Всего восемь лет — и что я вижу? Пир во время чумы, — и он снова крепко выругался. — Мишка, который собирался написать, ни много ни мало, новую конституцию, пишет об Украине в Африке! Половина моих тогдашних товарищей в течение всего лишь года разбежалась в политику — и сейчас занимается тем, против чего мы боролись: стригут купоны и грабят это несчастное государство, пока оно окончательно не испустило дух. Еще четверть углубились в культуру, мать ее… Ну, разве можно все это… — тут он осекся, не зная какие подобрать эпитеты для описания творившегося вокруг нас, — назвать культурой?

Будто бы в подтверждение его слов, одухотворенной наружности юноша, сменивший музыкантов на сцене, начал поэтические чтения, протяжно запричитав:

— Твои глаза!

Мне бросились…

В глаза!

Вадим Робертович, ошалело глядя на чтеца, еще раз с чувством выругался и потянулся рукой к графину, но, обнаружив, что он пуст, на некоторое время застыл, проникаясь творчеством тонкого юноши.

— Растет поколение дебилов, — смачно резюмировал он. — И не смотри на меня так. Следующее будет еще хуже. Мы тупеем катастрофическими темпами. В чем секрет? Я никак не могу этого понять.

— Может быть, во вседозволенности? Нас так долго держали в рамках, что в итоге нам просто снесло крышу от всех этих нереальных перспектив. Это как после долгого голода — человек набрасывается на пищу, ест без разбора, и часто не самые лучшие продукты, а так, все что под руку попадет. А потом его корчит от боли. Так и наше общество сейчас — объедается и корчится. Возможно, это просто необходимый этап, а возможно и приговор, — я умолкла, пораженная смелостью собственных суждений.

Но Вадим Робертович не стал высмеивать мою точку зрения, а продолжал внимательно смотреть, анализируя сказанное.

— Наверное, ты права. Слишком много соблазнов на нас свалилось. Слишком много — и все сразу. Знаешь, я иногда начинаю грешить на ту самую свободу, которой мы добивались. Я думаю — неужели я ошибся в своем народе? И все, что нам надо — это кулак сверху и указка что читать и смотреть, строго по цензуре. Посмотри вокруг — все, что мы смогли извлечь из нашей пресловутой свободы — это возможность громко говорить глупости, носить кричащие шмотки, трахаться без обязательств, ну и… Да по сути всё. А еще мы рано сдались, Алексия. Преступно рано — и этого уже не переиграть, хоть сколько революций не отгрохай. Весь этот преждевременный восторг, крики "Победа!" когда до реальной победы было еще пахать и пахать, ломать и ломать, а потом — строить. Строить, не отвлекаясь на ругань, интриги, на соблазны портфелями и должностями — вот что надо было делать. А мы бросили все на полпути. Выиграли сражение, но проиграли битву. В итоге у руля сейчас стоят те самые жирные партократы, да только называются они по-новому — демократы. А проблемы у нас все старые, которые мы, увлекшись первыми успехами, так и не решили. В этом мое поколение виновато и перед старшими, которые готовили нам почву для этой революции. И перед нашими детьми, которые ни черта не исправят, а только наступят на те же грабли и доведут страну до развала и бардака… — он еще немного помолчал и добавил. — По сути, Алексия, уже сейчас я вижу вокруг сплошную деградацию, прикрытую горе-патриотизмом и пустой верой в счастливое будущее. Никто не хочет смотреть правде в глаза и понимать, что мы давно, с самого начала катимся вниз под горку.

Чтецы на сцене удивительным образом подтверждали каждое сказанное Вадимом Робертовичем слово, хотя слышать его они, конечно же, не могли.

Вот и сейчас, стоило ему заговорить о горе-патриотизме, как на сцену вышел солидного возраста дяденька с лоснящимся лицом и в яркой вышиванке. Его публичное выступление касалось исследований на тему "Особенности украинского секса. Влияние воздержания на творчество классиков".

Под раздачу попали все те писатели и поэты, которых я проходила в школе, и которые угрюмыми портретами висели над классной доской. Глядя на них тогда, мне и в голову не приходило, что у этих печальных лиц может быть секс, мало того, как-то влиять на их творчество.

Однако, очень скоро от первоначальной эпатажности идеи, лоснящийся дяденька скатился в самую настоящую похабщину — и чем больше он добавлял в свой рассказ сальных подробностей наподобие размера груди или величины детородного органа классика, тем больше интеллектуальная публика вокруг хохотала и аплодировала.

Когда речь пошла о венерических болезнях великих, Вадим Робертович не выдержал и заказал себе еще двести грамм коньяка.

— Никогда не считал себя слабаком, но слушать это на трезвую голову категорически невозможно. Давай свою рюмку. Тебе тоже не помешает.

Мы выпили.

— Как тебе данный творец? Между прочим, энтузиаст вроде меня — пошел работать с молодежью. Преподает философию в другом ВУЗе.

Я опять подавилась, на этот раз лимончиком, которым закусывала коньяк. Спокойно пить в обществе Вадима Робертовича у меня никак не получалось.

Философ-эротоман как раз заканчивал свою речь словами о том, что, несмотря на трудную судьбу украинского литературного секса, он у нас "все равно лучше, чем у москалей". У них, конечно, тоже что-то там было, но наш секс — многострадальнее.

— Какой у него странный круг исследовательских тем… — еле выдавила я из себя.

— Ничего! — подбодрил меня учитель. — То ли еще будет! А вот, кстати, и самый развеселый член собрания, так сказать, на закуску, — указал он на скромного вида мужчину, который стоял в кругу окруживших его поклонников, и раздавал автографы с несколько смущенным видом. — Ну, этот хотя бы не подведет. Предупреждаю — сейчас он будет материться. Много, но в тему. Вот его я люблю! Один из редких экземпляров, кто не пытается строить из себя мессию и не задыхается восторгом от собственной гениальности.

Как и обещал Вадим Робертович, следующий чтец не подкачал. Но впервые с самого начала вечера я смеялась от души. Смеялась откровенно абсурдным сценам, разухабистым притчам, за нецензурным символизмом которых чувствовался сарказм и та же горькая насмешка, что и у Вадима Робертовича.

Остальная публика реагировала восторженно, не до конца понимая, что смеется над собой же.

Лоснящийся исследователь украинского секса от подобного успеха "конкурента" впал в печаль, заказывал себе дополнительную выпивку, и, в конце концов, начал разговаривать с собственным стаканом. Тонкий юноша, кричавший о глазах в самом начале мероприятия, к этому моменту откровенно повис на плече у габаритной дамы средних лет, которая гладила его по щечке раскольцоваными золотом пальцами и все доливала шампанского в бокал.

В воздухе витали сигаретный дым, чавканье, нетрезвые вздохи, смех и звуки бодрого позвякивания приборов. Остаток литературного вечера прошел в атмосфере, напоминающей небольшую вакханалию. Все пищали, восторженно фотографировались и иногда били посуду.

— Так, думаю, прямо сейчас нам пора удалиться. Всегда приятно свалить до начала откровенного блядства на банкете. Алексия, прекрати дергаться. Только не говори, что никогда в жизни не слышала слова "блядство".

На самом деле, меня не смущал откровенный и честный характер высказываний Вадима Робертовича, в конце концов, именно из-за этого мне было легко с ним общаться. Меня передергивало от пошлости происходящего, которой я никак не ожидала от мира успешных и реализовавшихся творцов. Казалось, многие из собравшихся явились сюда в последней попытке доказать себе, что кое-что на что еще способны. Но под воздействием напитков, закусок и соблазнов напрочь забыли обо всем, и с энтузиазмом свиней, нашедших лужу поглубже, плюхнулись в нее, радостно повизгивая и перебирая лапками.

Свободно выдохнуть я смогла только на улице. Холодный ноябрьский воздух бодрил и выветривал из головы тяжелые мысли. Оставалось только догадываться, как гадко на душе у Вадима Робертовича, если на меня эта творческая тусовка произвела столь гнетущее впечатление.