- Карина, я клянусь, я не знал! - вырывается у меня дикий, испуганный крик. - Клянусь!
- Если выяснится, что ты заразил меня… - ее голос низкий, змеиный, полный такой лютой ярости, что я инстинктивно отшатываюсь.
— Кариночка, нет! Это невозможно! Мы с Леной всего два месяца как перестали предохраняться! И я не был с тобой с того времени, как начал с ней отношения! – я говорю так быстро, чтобы она просто поверила мне. Мне жизненно важно это. Я не был с Кариной честен, но я не приносил эту грязь в нашу с женой постель.
Она смотрит на меня еще несколько секунд. Прямо в душу. И произносит своим страшным, замогильным голосом:
- Знаешь, Казанский, если у тебя найдут весь этот букет и в итоге ты помрешь от какой-нибудь гонореи, то мне даже не будет тебя жалко. Заслужил.
Она разворачивается и уходит. Тимофей, бросив на меня полный отвращения взгляд, идет за ней. А я даже не пытаюсь догнать их, потому что впервые понимаю – они ушли навсгда.
Я остаюсь один. Врач что-то говорит мне про анализы, про то, что мне тоже надо провериться. Но я его не слышу. Я иду по коридору.
В палате, куда положили Лену, полно людей, но мне на них плевать. Я опускаюсь на стул у ее кровати. Она лежит, уткнувшись лицом в подушку, ее плечи мелко дрожат от рыданий.
Я просто смотрю на нее. И не чувствую ничего. Ни капли жалости. Ни злости. Пустота.
Лена поднимает заплаканное, распухшее лицо.
- Это Рома… - всхлипывает она. - Котичка, у меня ведь никого не было, кроме тебя и его. Мы же пожениться хотели, детей планировали… а он вот так!!!
Я молчу. Мне нечего сказать.
- Скажи, что-нибудь! Отругай меня! Назови дурой!
Я молчу.
- Врачи говорят, что все это лечится! Нужно будет просто пропить лекарства тебе и мне, и все будет хорошо.
И снова тишина. Ни говорить, ни даже смотреть на Лену не получается. Теперь она кажется такой грязной, что даже воздух рядом с ней может меня отравить.
- Тут ужасно, - она смотрит на меня мокрыми, умоляющими глазами. - Пожалуйста, забери меня отсюда. Я так хочу, чтобы ты меня забрал.
- Не получится, Лен, - говорю я ровным, безжизненным голосом. - Тебе надо понаблюдаться, и я не знаю, как долго. Но когда тебя выпишут, меня в Москве уже не будет. Я переезжаю. В N-ск. На неопределенное время.
В ее глазах - паника.
- А я куда? - шепчет она. - Я буду ждать тебя у нас на квартире?
- Это вряд ли, - я смотрю куда-то мимо нее. - Я ту квартиру Тимофею подарил. Так что ждать там меня не получится.
- А что же мне тогда делать? - ее голос срывается на визг.
Во мне что-то щелкает. Последняя, ядовитая искра.
- Можешь поехать за мной. Жить в бытовке. Одеваться в местном сельпо. Мыться по часам. А что? Это идея. Ты же говорила, что тебе не нужны мои деньги, и ты со мной только по любви? Вот отличный момент, чтобы это доказать.
Она снова принимается выть, уткнувшись в подушку. Я сижу на стуле и смотрю в грязный больничный угол. И думаю. Думаю о том, как бездарно, как по-идиотски я просрал свою жизнь. И так горько становится от этой мысли. И так больно от осознания, что мне даже некого винить. Все, что я сделал, я сделал сам.
Сам.
Эпилог 1
Здесь, в этой глуши, время течет иначе. Медленнее, гуще. Воздух не пахнет выхлопами и деньгами, а пахнет цветением липы, мокрым после дождя асфальтом, краской от стройки. Здесь постоянно что-то строят и это единственные шумы, которые слышит город. Во всем остальном тишина. Иногда по-настоящему оглушительная тишина, в которой слышно только собственное сердце.
Мне здесь нравится. Как странно это звучит после моей московской гонки. Здесь я будто вылечился. От того, что годами травило мою жизнь. Голова наконец-то прояснилась. Пропал тот вечный, назойливый гул тревоги, что стучал в висках. Я стал смотреть на вещи проще. И серьезнее. Без этой вечной позы, без желания казаться тем, кем я не был.
И главное - отпустило. У меня перестал болеть живот. Он просто… утих. Молчит. Как будто и не было никогда всех этих мучительных приступов. Я стал есть нормальную еду. И спать по ночам. Иногда даже не мучаясь от снов о моей прошлой жизни.
- Всего хорошего, Владлен Анатольевич, - сухо кивает мне на прощание секретарша.
Я так же сухо киваю в ответ и выхожу из здания. Мне неинтересны эти ритуалы вежливости. Неинтересны эти люди. Они - часть работы. Не более.
Сегодня я тороплюсь. У меня всего три дня. Семьдесят два часа. Я отпросился, взял отпуск за свой счет. Впервые в жизни не из-за срочной сделки или больничного. А потому что дома меня ждут они. Яна и Полина. Они приехали к матери, а ко мне так, заскочили, но я счастлив и этому. Эти три дня - все, что у меня есть.
По пути я замечаю цветочный киоск. Останавливаюсь. Сам. Выбираю два букета. Роскошных, пахнущих, свежих. Для каждой - свой. Не как раньше, два одинаковые и те, что купила Карина. Я учусь. Медленно, но учусь.
Подъезжаю к своему дому. Скромному, съемному. Из-под двери тянется тонкий, едва уловимый аромат. Не пиццы, не ресторанной еды. Домашней. Что-то томят, жарят, пекут.
И вдруг... меня накрывает. Волной не памяти даже, а ощущения. Полного и абсолютного. Мне кажется, я перенесся во времени, и кажется что сейчас я в Москве, что сейчас пятница. Что я только что загнал машину в гараж. Что за этой дверью дома - шум голосов, смех, музыка. Карина накрывает на стол, Поля с кем-то спорит, задирая нос, Тим помогает расставлять тарелки. Яна читает не обращая внимания на этот бедлам. С нами друзья и близкие, они пришли ко времени, это я как обычно опоздал. Но сейчас я войду в дверь, к ним, в этот праздник жизни. И проведу великолепный вечер в окружении любимых людей. Лучший вечер в жизни для кого-то из них. А для меня - просто пятницу. Обычное счастье, которое я даже не замечал.
Голова кружится. Сердце колотится где-то в горле. Я закрываю глаза.
Нет.
Я резко, почти болезненно, трясу головой. Сбрасываю с себя это наваждение. Мечты о прошлом - это яд. Они могут убить мое настоящее. Я уже потерял Карину. Потерял Тимофея. Потерял все, что строил годами. Но я не потеряю их. Полину и Яну. Не обижу их своим дурным настроением, своей тоской, своим невниманием.
Делаю глубокий вдох. Выдыхаю. Поднимаю руку и стучу в собственную дверь.
Сразу же слышу топот ног, возбужденные голоса. Дверь распахивается.
И вот они. Мои девочки. Сияющие, улыбающиеся, чумазые. Из кухни одуряюще пахнет пирогом, который раньше нам пекла Карина. А теперь вот, наши с ней дочки переняли эстафету и балуют вкусным своего старика.
- Пап! кричат хором, и две пары рук обвивают мою шею, прижимаются ко мне.
Я обнимаю их, крепко-крепко, чувствуя, как что-то острое и тяжелое отступает глубоко внутрь, оставляя после себя тихую, светлую грусть.
Да. Они здесь. Они со мной. Они любят меня. И я их люблю больше жизни.
Но в этом идеальном кадре, в этом моменте счастья, есть и другая правда. Горькая и четкая, как гравировка на камне. Это - все, что у меня осталось. Единственный осколок той огромной, яркой, сложной жизни, что разбилась вдребезги по моей же вине.
