Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения

Извлекаю металлическую связку ключей, отбрасывая на постель опустевший конверт, и уже уверенно двигаюсь к гардеробной, мечтая как можно скорее избавиться от офисной одежды. Натягиваю свитер, и, переписав адрес, отправляю ключи в карман, прежде намереваясь побеседовать с ее водителем. Может, он прольет свет на происходящее, ведь ни на один мой звонок, Лиза так и не ответила.

— Привет, Ильич, — куртка на мне не по погоде тонкая, ведь зима, кажется, решила задержаться. Если в городе снег не устоял, сгинув в небытие трудами снегоуборочной техники, то во дворе нашего загородного дома он все еще слепит глаза, отражая лучи яркого солнца.

— Здравствуй, — протягивает ладонь, одаривая меня крепким рукопожатием, и поправляет красную шапку на своей полысевшей макушке.

Сам в добротной кожаной куртке, а на голове несолидный вязаный чулок. Вот она настоящая любовь в действии — дабы не обидеть супругу, носит сотворенное ей безобразие, делая вид, что ничего краше никогда не цеплял на свою макушку.

— Чего это ты не на работе?

— Устал. Решил провести время с семьей, — жаль только не знал, что меня не ждут: девочки уснули раньше положенного, а Лиза…

— Ильич, — не могу скрыть тревоги, поэтому прячу руки в карманы, желая укрыть от его бдительного ока подрагивающие конечности. — Не знаешь, куда Елизавета Борисовна подевалась? Телефон не берет…

— Знаю, конечно, — беззаботно улыбается, не усмотрев в моем вопросе ничего странного, и произносит адрес, от которого меня словно током прошибает. — Я ее часто туда вожу. Может, салон там какой? Сейчас любят в этих бизнес-центрах помещения кому ни попадя сдавать.

— И долго ждешь? — не приподнимаю уголки губ в ответ, ощущая, как злость встает из самых глубин моего естества, грозясь обрушиться на каждого, кто попадется мне на пути.

И в первую очередь на Лисицкого, которого я так настоятельно просил держаться от нее подальше.

— Так не жду. Отпускает меня, а когда нужно забрать звонит. Игорь!

Неважно, что он хотел мне сказать, важно лишь то, что за моей спиной происходит что-то, что вряд ли мне понравится…

***

Почему я приехал именно сюда? Не знаю, что хочу здесь увидеть, и если честно, надеюсь, что восемнадцатой квартиры в этой высотке нет. Пусть бы ее пропустили, или дверь мне открыли жильцы, что вот уже лет пять наслаждаются жизнью в этих ста двадцати квадратах. Пусть это окажется шуткой, дружеским розыгрышем, а не странным подарком, который мужчина не станет делать той, к кому не питает высоких чувств.

На негнущихся ногах, миную пять этажей, проигнорировав суетливую консьержку, встретившую меня на входе, оставив без внимания лифт, и, в общем-то, не заметив, когда успел преодолеть ни один десяток ступеней.

Дверь металлическая. Гладкая. С золотым номерком чуть повыше глазка.

Лязг открываемого замка и скрип дверных петель я запомню навсегда. Ступаю в просторную прихожую, даже не думая разуваться, и замираю, медленно изучая интерьер этого помещения. С обоями друг не угадал — Лиза любит спокойные оттенки. Да и на фоне красных стен белая мебель, как бельмо на глазу. Заглядываю в ванную, миную гостиную, чуть дольше задерживаюсь в кухне… Синяя. Чтоб напоминала о нашем с ней доме?

Не знаю я, что сказать. Чем объяснить свое здесь присутствие, и уж тем более боюсь строить догадки относительно того, какие отношения связывают Лизу со Славкой. Верю ей, хоть здравый смысл и кричит мне одуматься, ведь кровать в этой спальне явно предназначена не для одного… А едва переступаю порог детской, сжимаю руки в кулаки, цепляясь взглядом за расставленных на полке медведей. Заезжай и живи. Не удивлюсь, если найду в шкафу аккуратные стопки постельного белья, полотенец… Черт, он даже на детские присыпки не поскупился, напичкав комод всем необходимым: пеленки, влажные салфетки, даже ватные палочки с ограничителем…

И, знаете, что? Одна догадка простреливает мое сердце куда ощутимей других — уж не знаю, что затеял Лисицкий, но в одном уверен на сто процентов — меня собираются бросить.

ГЛАВА 37

— Вчера я неоднократно задавал свой вопрос, что же все-таки стало причиной их расставанья, — Филипп нависает надо мной, горя плохо скрываемым любопытством, и, заметив, что загораживает обзор оператору, отходит в сторону. — Вы от ответа ушли, сославшись на мужскую дружбу и собственные принципы.

Пауза, а после вновь пулеметная дробь, ведь времени осталось не так уж и много.

— Сегодня, — складывает руки на груди, — я готов его повторить. Ведь, как оказалось, дружбы никакой нет и в помине. Вам есть за что себя корить? Напомню, в эту самую секунду Лиза, которая вчера едва ли не дифирамбы вам пела, из-за вас обливается слезами за кулисами?

Я бы сейчас не отказался от сигареты. Чувствую себя обвиняемым, которому неподкупный судья дал последнее слово перед тем, как вынести пожизненный приговор, и прежде, чем ответить, завожу пальцы под ворот рубашки, в надежде ослабить тиски галстука, что мешают мне сделать глубокий вдох.

— Есть. Но говорить я буду лишь с ней, — хватит шоу, оно ни к чему не приведет.

С самого начала не одобрял ее бредовой затеи, и теперь окончательно убеждаюсь, что мы лишь развлекли толпу, так и не достигнув желаемого. Тот самый адвокат со скучающим видом разглядывает присутствующих, наверняка не меньше меня мечтая, чтобы свет как можно скорее погасили…

— Ну, знаете, это уже неактуально. Тем более что, как оказалось, наедине с женой друга вы откровенничать не торопитесь.

— Я уже сказал, говорить буду с ней…

— Так говори, — вздрагиваю, замечая проплывшую перед моим лицом фигуру, и не решаюсь взглянуть в серые омуты, довольствуясь обозрением Лизиных туфель.

Боюсь, что увижу капли на ее щеках, губы, искусанные в истерике, или глаза, покрасневшие от разъедающей соли слез, виновником которых стал я.

— Говори, Слава. Мне кажется, я уже ничему не удивлюсь…

Ком в горле мешает словам сорваться с языка, а лицо горит от ее пристального внимания. Маленькая… Такая хрупкая, но все еще продолжающая держать спину ровной. Она не заслужила того, что мы все с ней сделали…

— Ладно, — откашливаюсь, но настойчиво игнорирую камеру, выбравшую меня своим объектом для наблюдения. — Я всегда знал, почему он тебя выгнал. В тот день Игорь узнал о квартире…

— Квартире? — кто его знает, кому принадлежит этот голос?

— Я подарил Лизе квартиру в центре, чтобы она могла перебраться в нее с детьми.

— Но судя по тому, что все эти месяцы она ютилась в коммуналке, ваш подарок она не приняла? — делиться своими выводами Самсонов, и двигается к замершей рядом со мной женщине. — Я правильно понимаю, от такого щедрого подарка вы отказались?

— Да, — словно и не плакала вовсе. Собрала всю воли в кулак и готова отвечать на любой вопрос, терзая пальцами ткань своей юбки. — Если честно, не успела толком обдумать его предложение, потому что на следующий день после того, как Слава вручил мне конверт, оказалась на улице.

— И что же случилось, когда Громов узнал о том, что вы одариваете его супругу?

Что? Разве не предсказуемо, каким будет мой ответ?

— Да нельзя ведь! Кому говорю?! — слышу возгласы секретарши из приемной, но прежде, чем успеваю подняться, дверь распахивается, а крепкие мужские руки оттесняют в сторону мою тощую помощницу. Деревянное полотно с треском ударяется о косяк, и вот уже фойе отрезано от моих глаз.

Вижу лишь Игоря, что молчаливо взирает на меня, остановившись посреди кабинета.

— Здравствуй, — нарушаю тишину первым, но никакой реакции на мое приветствие не следует.

Он не мириться пришел. С таким видом не приходят в разгар рабочего дня дабы наладить утерянные связи… С таким блеском в глазах убивают.

— Что это? — хмурюсь, когда он бросает конверт на мой стол, и теперь встаю, предпочитая встретить его гнев, как мужчина. На ногах, не увиливая, не отводя взора… Ведь мне хватает доли секунды, чтобы понять причину его визита.