Поймать солнце (ЛП) - Хартманн Дженнифер

— Маккей, — зову я. — Это из-за Бринн?

Господи, он выглядит ужасно. Таким больным я его еще никогда не видел.

— Да, конечно, — выдавливает он из себя. — Так ты ни о чем не жалеешь?

— Конечно. Все о чем-то жалеют.

— О чем ты жалеешь? — интересуется он.

— Я сожалею, что не был для тебя лучшим братом и раздавал обещания, которые никогда не смогу сдержать. Я жалею, что не был лучшим сыном для мамы и папы. И не сплю по ночам, думая, не из-за меня ли мама ушла от нас. Эта мысль съедает меня заживо.

— Все это мелочи, — сокрушенно говорит он. — Нож едва ли оставил на тебе царапину. Я говорю о настоящем сожалении, Макс. О фатальном сожалении.

Я качаю головой, сбитый с толку.

— Что происходит?

Он наконец перестает раскачиваться и ерзать, отрывает взгляд от окна и смотрит на меня.

— Что бы ни случилось… надеюсь, ты знаешь, как сильно я ценю все, что ты для меня делал. Я видел это. Я видел тебя, — говорит он. — И мне жаль, что меня не было рядом, что я не был тем братом, каким ты хотел меня видеть. Прости за то, что оставил на тебя папу, за то, что взвалил на тебя тонну ответственности, когда ты заслуживал лишь легкой и беззаботной жизни. За то, что заставил тебя чувствовать, будто ты был совсем один в этом. Я всегда хотел для тебя самого лучшего, клянусь. Даже когда казался неблагодарным и самовлюбленным. Мои механизмы преодоления были хреновыми, и я сожалею обо всем этом. Я, блядь, о многом жалею, Макс.

Он опускает лицо на трясущиеся руки, когда на улице гремит гром, сотрясая стены. Я вздрагиваю, бросая взгляд в окно. Дождь льет как из ведра, рикошетом отражаясь от стекла, а слова брата отдаются у меня между ребер.

— Маккей…

— Ты оставил косилку на заднем дворе, — бормочет он.

Я моргаю, глядя на него, и хмурюсь еще сильнее. Мой взгляд возвращается к окну, на которое он продолжает пялиться.

— Пойду, уберу ее, — говорит он, вставая. — Мы не можем позволить себе новую.

Когда он проносится мимо меня в мокрой от пота майке, я хватаю его за руку и качаю головой.

— Я сам. Садись. У тебя такой вид, будто вот-вот свалишься, — настаиваю я. — Я вернусь через минуту.

Он прижимает основания ладоней к глазницам и кивает.

— Да, хорошо.

— Оставайся здесь. Поговорим, когда вернусь. — Переполненный тревогой, я бросаю на него последний взгляд, прежде чем направиться к газонокосилке.

Я никогда раньше не видел Маккея таким. Я знаю, что он тяжело переживает разрыв, но это не похоже на него — откровенничать со мной, особенно на такие серьезные и неудобные темы. Годами он держал меня на расстоянии.

Отключившись, я загоняю газонокосилку в сарай, и шум дождя становится саундтреком к моим мрачным мыслям.

Наклонившись, чтобы закрутить крышку бензобака, я резко выпрямляюсь, когда кажется, что я слышу голос Эллы.

Крики, вопли, мольбы.

Какого черта?

Вслед за этим раздается хлопок. Раскат грома.

Я замираю, поворачиваюсь и выбегаю из сарая.

Сердце замирает, я поднимаю взгляд, лицо заливает холодный дождь. Тучи продолжают сгущаться, и молнии вспыхивают в серых облаках бледно-желтыми прожилками. Мне просто показалось? Может, это просто гроза?

Может, Элла преследует меня?

Меня охватывает беспокойство, когда я закрываю дверь сарая и провожу рукой по своим мокрым волосам.

Бегу обратно к дому, когда слышу что-то еще. Что-то, что я не могу точно объяснить.

Крик.

Пронзительный, леденящий кровь вопль.

В ушах звенит, пульс учащается, ноги подкашиваются.

Я бегу со всех ног.

Бегу быстрее, чем когда-либо прежде, поскальзываясь на мокрой траве, сердце колотится где-то в горле, пока я почти не задыхаюсь. Задняя дверь распахивается, и я влетаю внутрь, опрокидывая маленький столик, посуда с грохотом падает на пол кухни. Свернув за угол, я замираю на пороге гостиной.

И я вижу это.

Я не могу этого не видеть.

Элла, склонившаяся над моим братом, ее руки прижаты к его разорванной груди.

Маккей лежит в луже крови, его тело дергается. Багровая жидкость выплескивается из его рта и просачивается сквозь ее руки, пока девушка кричит и плачет.

Мужчина.

Мужчина с пистолетом стоит над Маккеем, его рубашка забрызгана красным, в глазах ярость.

Запах пороха и меди наполняет мой нос, а неистовые вопли Эллы — мои уши. Мой собственный вой сливается с ее воем. Ужас, растерянность, истощающий шок.

Я не знаю, как двигаться, как дышать. Мое зрение затуманивается красной дымкой, и через секунду я сижу на полу с Эллой, весь в крови своего брата. Я не помню, как двигался. Я просто там, кричу, плачу, умоляю.

— Какого черта, какого черта… — кричу я.

Мужчина нависает над нами, тянется к Элле.

— Пойдем. Мы должны идти. Сейчас же. — Он хватает ее за окровавленные руки, она в истерике отмахивается от него.

Когда я снова моргаю, мужчины уже нет, а входная дверь качается на петлях.

— Мне жаль, мне так жаль, — кричит Элла, вновь прижимая руки к груди Маккея. — Мне так жаль!

Мне нужно позвонить в 911. Кажется, мой телефон исчез, но не помню, как искал его, потому что мои глаза прикованы к забрызганному кровью лицу Маккея, который задыхается и откашливает красную жидкость.

— Нет, нет, нет, — умоляю я, беря его лицо в свои руки и заставляя смотреть на меня. — Маккей, останься со мной. — Его глаза закрываются. Я даю ему пощечину. — Останься. Блядь. Со мной.

Я не узнаю свой голос.

— Я сказала ему, — плачет Элла. — Я сказала ему, я сказала ему. Он знает… О, боже, Макс.

Ее слова просачиваются сквозь безумие. Я бросаюсь вперед и хватаю ее за руки, мои окровавленные пальцы пачкают ее кожу.

— Сказала ему? Что сказала ему, Элла?

Она не смотрит на меня. Она смотрит на Маккея, в шоке, дрожа и плача.

— Что ты ему сказала?

В поле моего зрения появляется еще одна фигура, которая бежит к нам, опускаясь на колени. Телефон. Он прижимает телефон к уху, рассказывая о произошедшем.

Шеви. Это Шеви.

— Господи, что случилось?

Я слышу его, но не понимаю.

— В человека стреляли, — говорит далекий голос. — Нам нужна скорая, быстро. Я не знаю, что случилось. Да. Нет. Вы должны, блядь, поторопиться…

Слезы текут по моим щекам. Я снова хватаю Маккея за лицо, большими пальцами сжимая его скулы, когда пытаюсь не дать ему уйти. Он хрипит, пытается что-то сказать. Но ничего не выходит, только еще больше крови.

— Маккей, Маккей… не вздумай умереть у меня на руках. Оставайся со мной. Останься со мной!

Он что-то бормочет, все еще пытаясь говорить.

Его голова наклоняется, глаза находят меня сквозь черную пелену.

Дрожащие губы расходятся, он выдыхает, и эти глаза тускнеют, когда слеза скатывается по его виску.

Свет меркнет.

Его жизнь утекает, и я бессилен остановить это.

— Нет! — кричу я. — Нет… — Я сильно трясу его, рыча от ужаса. — Останься!

Маккей замирает на последнем выдохе, его глаза широко открыты и смотрят на меня.

Он неподвижен.

Совершенно неподвижен.

Я не помню, что было дальше. Я сам едва жив, когда шум проникает в мой разум, голоса сбиваются, а сильные руки оттаскивают меня от брата, пока я цепляюсь за него, рыдая, проклиная и выкрикивая свое горе и неверие его безжизненному телу.

Писк. Дефибрилляторы. Мужчины в униформе.

Элла.

Элла плачет в моих объятиях, и я прижимаю ее к себе, потому что не знаю, за что еще держаться. Ее отрывистые слова отдаются у меня в ушах, когда она извиняется, пытается объяснить.

Обрыв… падение… Маккей… напал… мне жаль… Джона…

Я не могу переварить это.

Все, что я понимаю — это внешние звуки. Снова писк, мелькание людей в униформе, множество бесполезных слов и мучительная тишина.

А потом…

Время смерти.

Для всех нас.

ГЛАВА 37

ЭЛЛА

Все, что я вижу — красный цвет.

— Что ты наделал? — кричит мама во всю мощь своих легких, рухнув на пол моей спальни, пока вдалеке воют сирены.