Окно напротив (СИ) - Сокол Лена

- Его год назад доставили в отделение. Драка с таксистами возле автовокзала. Он взял пассажиров на чужой территории. У них, сам знаешь, строго с этим, хотели его наказать.

- Бомбила, значит.

- Все сходится. Сажал девчонок, предлагал довезти, потом хоп – удавку на шею. И готово. А блондинка татуированная, видимо, оказалась бойкой, сопротивлялась. Вот он ей череп и проломил.

В груди Сергея снова больно защемило. Он что-то слышал. Определенно слышал какой-то звук. И она могла быть там, внутри, в квартире убийцы. Его Мари была в страшной опасности. Она была жива, в этом он не сомневался. Возможно, преступник держал нож возле ее горла.

Донских сжал ладони в кулаки и постучал снова. Ответа не последовало .

- Я не могу больше ждать.

- Я вызвал всех наших, - ответил Макс, доставая оружие. – Скорая тоже на подходе.

- Нужно вскрывать дверь. Я под свою ответственность, медлить нельзя.

- Ты не сможешь, покалечишься к хренам собачьим. Не выйдет. Звони Константинычу, он ведь тебе должен. Три минуты, и СОБР здесь.

- Не три минуты, - обреченно произнес Сергей, примеряясь взглядом к двери.

- Звони, дебил! А я пойду искать монтажку хотя бы. Где, б…, все наши?

Не спуская напряженного взгляда с двери, Донских достал телефон и набрал номер. Из квартиры Марьяны выглянул Костик, пожал плечами и спрятался обратно. Следователю не было дела ни до кого: он хватался за любую соломинку в попытке спасти любимую.

Несколько минут ожидания показались ему адом на Земле. Пытаясь сохранить рассудок, он пялился на эту чертову дверь и прокручивал в голове самые яркие воспоминания своей, как ему в тот момент казалось, никчемной жизни.

Босоногое детство. На бешеной скорости на велосипеде по траве. Разбитые коленки. С ранцем в школу. Умерла мама, бабушкины слезы, отец с бутылкой. Пышногрудая тетя, которая теперь требует звать ее мамой. Первая сигарета за углом возле школы. Количество подзатыльников от отца, увеличивающееся в геометрической прогрессии. Побег из дома, позорное возвращение. Одинокие вечера в гараже у реки, долгие ночи с гитарой у подъезда. Запах сгоревшего пороха, молодые лица друзей.

И она.

Большое светлое и яркое нечто, вдруг появившееся в его жизни. Такое теплое и чудесное, что он, как мальчишка, не знал, куда ему деваться, и как выразить свои чувства. Не мог ни спать, ни есть, ни пить, чтобы не забыть случайно вкус ее поцелуя. С ним первый раз в жизни случилась любовь. Большая, невозможная и во многом трагическая.

Сергею очень хотелось быть рядом, быть ее опорой, помочь справиться с любой бедой, встающей на пути. И он каждый раз подводил ее. Вот и сейчас сидел перед этой дверью и чувствовал себя бессильным ничтожеством, на которое нельзя положиться. Он не был достоин даже кончиков ее прекрасных волос, не то, что быть спутником этой женщины.

Все самые прекрасные моменты в жизни были связаны с ней – с его Мари. Она забралась в его сердце так же легко, как когда-то в его вязаный свитер, и, что удивительно, сразу оказалась там на своем месте. И ему было хорошо с ней и на полу, возле батареи в Машкиной квартире, когда они обменивались кефирными усами при поцелуе. И когда они с ветерком рассекали на мотоцикле ромашковое поле, и когда проводили веселые дни на речке вдвоем. И даже тихие вечера в их собственной маленькой квартирке без мебели были чудесно хороши.

Как он мог лишиться этого по собственной инициативе?

Ведь не было в его жизни потом за столько лет ничего хотя бы отдаленно столь же прекрасного, как Марьяна. Все женщины сливались в серую бесконечную череду манекенов без лиц – он даже не помнил их имен. А единственная попытка завести серьезные отношения закончилась горьким разочарованием, ведь труднее всего обмануть самого себя. Он искал там, где не стоило. Искал ее везде: в лицах прохожих, в запахе осенней листвы, в алых отсветах заката и в музыке их юности. А она всегда была рядом – живая, настоящая и такая же светлая, как сама жизнь. Протяни руку – и коснись.

Его вдруг вернул к реальности хлопок по плечу. А дальше как в тумане: с десяток крепких парней в одинаковой форме, в жилетах, балаклавах и шлемах (и некоторые почему-то в кроссовках вместо ботинок – так, видимо, удобнее). Одна группа снизу, вторая на этаж выше, третьи спускались с чердака к окну. Выбитая каким-то невероятным способом в секунду дверь. Пыль, шум, стук, топот десятков ног. Громкие крики.

- Пошел.

- Первый.

- Второй.

- Чисто!

- Чисто!

- Есть объект. Двухсотых нет.

Эти слова «есть объект» - они прошили его насквозь. Он метнулся в квартиру, обливаясь холодным потом, и долго дрожащими руками развязывал веревки, которыми она была привязана к стулу. Ему почему-то ужасно не хотелось подпускать к ней никого, хотелось сделать все самому. Она видела его - смотрела глазами, полными слез. Его бедная девочка.

- Сейчас, сейчас.

И его продолжало трясти даже тогда, когда она уже была у него на руках. Сергею хотелось гладить ее по волосам, вдыхать их запах и продолжать шептать на ухо, что все позади, что все наладится, но голова Марьяны была вся в крови. Помощь не спешила. А взгляд девушки затягивался мутной пеленой.

И Донских все кричал и кричал на всякого, кто попадался под руку, пока не пришел Брагин с носилками и не потребовал успокоиться.

Володя осмотрел ее, вколол что-то, провел непонятные ему манипуляции и увез в больницу. Обещал, что все будет хорошо. И Сергей верил, сидя на том самом стуле посреди квартиры, которую уже обыскивал Лисовский со своими людьми. Понятые, улики, вещественные доказательства, ориентировки, план-перехват, огромная куча слов и десятки указаний, которые должен был раздавать вместо Макса сам следователь.

Все крутилось у него перед глазами безумной чехардой, сжималось в тугой узел и било по мозгам. Он больше не чувствовал напряжения, не чувствовал страха. Но его не отпустило. Сергей сидел, склонив голову, и долго смотрел на свои руки, на которых засохла ее кровь. Смотрел и не мог расслабиться.

Проходивший мимо Камышев, которого, наконец-то, отпустили домой, задержался в проходе, чтобы встретиться взглядом со следователем. И его поразило то, что он увидел. Постаревший на несколько лет мужчина, с волосами, прибавившими за прошедшие полчаса седины, смотрел на свои окровавленные руки глазами полными слез. И едва дышал, будто силился вспомнить что-то и не мог. Люди сновали туда-сюда, и никому не было до него дела.

Павел хотел предложить подвезти его до больницы, но в последний момент решил не тревожить. Все-таки, лучше бы ему было сначала отойти от состояния шока. Камышев выдохнул, покачал головой и пошел своей дорогой, размышляя о силе любви, способной творить такое с людьми. Он почесал пальцами бороду, спустился по ступенькам и вышел из подъезда. На улице было совсем темно. Мотор заурчал как-то плавно и тихо, словно приглашая его прокатиться. И Павел тронул с места автомобиль, направляя его в сторону больницы.