Музыка войны - Лазарева Ирина Александровна

Тонкая улыбка на ее лице стала шириться, пока не растеклась по всему лицу, и торжество надо мной захватило ее.

– Давай оставим эти споры, милый мой, Саша. К чему портить друг другу настроение? Куда же ты заторопился? Вечер еще только начался, ведь я здесь одна, в командировке, без своего парня…

Должно быть, в привычной жизни Маши, в ее каждодневном окружении, последние слова были бы расценены как некая награда, от которой невозможно отказаться, но я же едва удержался от того, чтобы не сморщить лицо: так неприятна, так отвратительна мне была единая мысль провести ночь с этой трухлявой, насквозь гнилой, в довершении всего мужеподобной женщиной.

Я уже встал из-за стола, но на мгновение замер, проронив только:

– Кажется, внутри ты ни капли не изменилась. – Мне вспомнились спектакли с испражнениями, размазанными по сцене, голые актеры с пластиковыми причиндалами, непонятно с какой целью введенные в столичные богемные постановки, и я поежился при столь неприятном воспоминании.

– И ты тоже. Не изменился. Как был в тисках меж идеалами и выгодой, так и остался. Не давит, а? Мозг не плющит? Пора бы повзрослеть и понять: либо одно, либо другое. Третьего не дано.

Разозленный лишь отчасти несправедливыми укорами Маши, я спрятался в своей тесной, но богато обставленной комнате, где еще долго не мог утихомирить рой досадных мыслей, хлестких упреков и туманных, чересчур многобоких сомнений. Как так выходило, что Маша, дуреха, неистовая лицемерка, сумела-таки проникнуть в самые дебри моих терзаний? Ведь я по-прежнему в глубине души искал свой идеал, свою непогрешимую «Катю», достойную жизнь для всех людей вокруг без социального неравенства и бесправия трудящихся, но одновременно выбирал полную противоположность своей мечте: доходную, лишенную всякого смысла и пользы работу, женщину сомнительных ценностей, а главное, стремился жить в стране, где кто-то другой до меня навел порядок, я намеренно избегал родного края, где еще столь многое нужно было кому-то прийти и изменить. Кому-то. Но почему-то не мне. Так почему?

К этим упрекам добавилась и горечь от разочарования в моих единомышленниках, на поверку оказавшимися либо такими же дураками, каким был я, либо мерзавцами, как Маша или моя собственная спутница жизни. Окружающие предметы теряли цвет, грядущие события и стремления мои утрачивали всякий смысл: невозможно было помышлять о создании семьи, достижениях в работе, переезде в другую страну, когда самые основы моего мировоззрения рушились у меня на глазах. В голове неустанно звучал «Музыкальный момент номер 4» Сергея Рахманинова, того самого композитора, чье вдохновение иссякло, лишь только он покинул Россию. Сложная, запутанная музыка то вела меня за собой своим стремительным и даже грозным ритмом, то болезненно хлестала, словно наказывая за добровольным образом глупо и бесплодно прожитые годы. Ведь я был не так молод! И при том никто не пытал меня, никто не заставлял быть тем, кем я был. Как мог я так обмануться во всяк и каждом?

Однако я должен был довести начатое до конца: я обязан был вывести Яну на чистую воду.

Воспользоваться компьютером Яны я почти не мог: вернее, это было не столь просто, ведь она возила его с собой на работу, однако после работы и в выходные дни она оставляла его дома, когда уходила гулять или в магазин, или на встречу с подругами. Получалось, что я все же мог найти удачный промежуток времени, нужно было только терпеливо ждать. И вот Яна объявила мне, что уезжает в центр на «девичник», как она называла пьяные посиделки с подругами. Я следил за ней из окна, и лишь только машина покинула двор, как схватил ее ноутбук и принялся за работу.

Разумеется, я уже знал пароль от ее компьютера. Можно было придумать ворох способов взломать его или подобрать пароль, но за несколько дней до этого я избрал самый простой и верный способ. Притворяясь спящим, занятым делом или работающим за собственным ноутбуком, я внимательно следил за пухлыми пальчиками Яны, за тем, как ударяли ее длинные ногти по клавишам. Мне не составило труда запомнить комбинацию, а затем проверить ее, пока она была в ванной, и вот теперь, когда у меня в распоряжении был целый вечер и бездонные минуты его, я владел ее компьютером.

Наконец я приступил к изучению тех данных, что удалось извлечь с ее ноутбука. Полезных оказалось не так много, но, чтобы отыскать хоть что-то, за что можно было уцепиться, мне пришлось открывать и быстро изучать огромное количество папок и файлов. Наконец, когда я стал всерьез верить в то, что мне не суждено найти какие-то прямые улики против Яны, неожиданно один файл привлек мое внимание.

Данные в нем были зашифрованы, именно это и показалось мне любопытным: в строчках шли не слова, а какая-то «абракадабра», но это были слишком длинные сочетания букв для аббревиатур, скажем, препаратов или направлений или чего-либо еще, стало быть, это был шифр, по длине слов очень похожий на русские фамилии. Повторяющихся строк не было, и я решил, что Яна записывала в файл данные пациентов, а пациентов всегда выбирала с разными фамилиями, чтобы не запутаться.

Почти сразу я определил, какие значения букв из русского алфавита Яна присвоила буквам из русских окончаний «ова», затем также определил окончания «ская, «нко» и «нько». Работая подобным образом, сопоставляя слова и буквы между собой, заполняя буквы там, где это было возможно, я начал определять фамилии полностью. К примеру, если я расшифровал слово «-е-едева», то я предполагал, что это «Лебедева», а отсюда узнавал, за какими буквами спрятались «л» и «б». Конечно, где-то я допускал ошибки, но тогда на следующем слове моя ошибка вскрывалась, и я исправлял ее.

Из этого файла я понял следующее: Яна заносила напротив фамилий даты, когда она ставила опасные уколы своим пациенткам, а затем каким-то образом отслеживала, рождались ли у тех дети. Я не мог поверить, что хотя бы одна из этих женщин позже вернулась к ней, ведь если она делала все так же насильственно, как она сделала это моей сестре Лиде, то пациентки наверняка больше не посещали ее. Если только она не исхитрилась уговорами и запугиваниями убеждать последних ставить уколы добровольно. Другой путь, по которому она могла пойти, чтобы узнавать судьбу своих подопытных, сводился к простым запросам купленным чиновникам. В конце концов, если существовала сеть врачей, работавших на секретные американские лаборатории, то у них наверняка должны были быть связи на самом высоком уровне. Как еще подобная организация могла существовать в нашей стране столь длительное время и не быть разоблаченной? Ведь у нас была тирания, полицейский режим! Или все-таки… не было никакой тирании, и все эти страшные слова о полицаях, изливаемые на нас из социальных сетей последние годы, были просто намеренным преувеличением, игрой на чувствах моих и других доверчивых людей?

Надоедливый червь сомнений, грызший меня последние недели и влезший в ум в тот самый день, когда я подглядел за тайной работой Яны, вновь пробудился во мне, а вместе с ним и неясные, чудаковатые думы о том, что все эти годы я что-то упускал, что-то очень и очень важное. Все эти годы я будто накрывал все зеркала, что попадались мне на пути, покрывалами, чтобы не увидеть правдивого отражения ни себя, ни своего окружения. И эта гонка вперед, за мнимыми целями, большей частью осуществленная наощупь, завела меня в итоге в тупик. Я был зажат где-то между Родиной и любовью к ней и ее, выходило, врагами, врагами, которых я всегда неистово и страстно боготворил. И вдруг мне стало жаль Родины, мне стало жаль людей, живущих в ней, таких как моя Лида, пострадавшая неизвестно за что и во имя чего.

Ее фамилию я нашел в этом длинном списке! Как же так? Ну отчего Яна не ставила свои опыты на тех, кто действительно не хотел иметь детей? Были же и такие! Почему она совершила насилие именно над Лидой? Странно, хотя я познакомился с Яной много позже, чем она поставила укол сестре, но я почувствовал свою причастность к ее преступлению, ведь столько времени я не только жил с Яной, но пребывал на ее стороне. Это именно я не только не заступился за Лиду, но напротив, перестал общаться с ней после того выяснения отношений в поликлинике. Осудил жертву, встал на сторону злодейки и против собственной воли стал как будто преступником, ее соучастником… Да ведь к тому же, я закрывал глаза на неимоверные доходы своей благоверной, даже уговаривал ее выйти за меня замуж!