Это всё ты (СИ) - Тодорова Елена

По мере того, как сокращается в разрывных рыданиях моя грудная клетка, и глотку покидают все эти судорожные, захлебывающиеся и хриплые звуки, меня покидают силы. За опустошением приходит апатия. Успокаиваюсь, когда перестаю что-либо чувствовать.

Но, увы, это длится недолго. И пусть боль не набирает тех же размеров, она, сука, возвращается, когда я обнаруживаю себя сидящим рядом с Нечаем под стеной, в его куртке поверх промокшей одежды.

Некоторое время бесцельно и флегматично наблюдаем за разминающимися поездами.

Жизнь продолжается. Такой вывод приходит в мою опухшую голову. Но конкретно для меня уже никогда не будет все, как прежде.

– Она меня не любит… – убитым голосом озвучиваю то, что продолжает терзать разум, душу и тело.

Нечай тяжело вздыхает и протягивает мне уже раскуренную сигарету.

– Любит, Усман, – проговаривает, то сжимая, то расслабляя челюсти. – Просто эта любовь не романтическая.

Понимаю, что сейчас он меня вроде как утешает, но… Мать вашу, вновь в пресловутую бездну ныряю. Задерживая дыхание, ухожу с головой.

– Хочешь сказать, что этих блядских романтических чувств никогда и не было? – не могу скрыть, насколько это мучительно осознавать.

С трудом оставаясь в трезвом сознании, принимаю дымящую сигарету, но затягиваться не спешу. Напряженно смотрю на понурый профиль Нечая.

– Не думаю, что вправе давать ответ на этот вопрос, – толкает после паузы. – Знаю точно, что ты дорог Ю. Она сильно переживала, что ранит тебя, – хрипит Ян. Я не перебиваю, но с каждым его словом глотками поглощаю новые порции боли. – Ю хотела все нормально объяснить. С глазу на глаз. Мы ждали твоего приезда. Ничего такого не делали.

– Ты целовал ее? – почти выстанываю я.

Он сглатывает, а я морщусь и зажмуриваюсь до того, как в груди происходит очередная вспышка.

– Да, целовал. Но это я… Это все я виноват. Прости, брат. Не сдержался.

– Сука, – все, что роняю я, закрывая дрожащими ладонями лицо. Растерев дергающиеся мускулы, не уверен, что в этих конвульсиях меня самого какой-то паралич не перекосит. Только ведь похуй. Сунув висящую между ослабевшими пальцами сигарету в рот, делаю хоть и отрывистую, но глубокую затяжку. На опустошенное нутро – та еще шняга. Раскидывает феерически. Но я прикрываю глаза и шумно восстанавливаю дыхание. – Зачем это все?.. Если это, блядь, не взаимно, зачем я ее полюбил? Зачем?!

Обсуждать что-либо с Нечаем желания нет. Он по-прежнему один из источников моих лютых страданий, всеобъемлющей злости и смертельной обиды. Но я больше не способен переваривать свои мысли молча.

– Так бывает, Усман, – изрекает Ян. Щурясь, затягивается. – Это испытание, крест… Я… Я, блядь, не знаю. Но так бывает.

– Если это правда так, я, сука, ума не приложу, где мне взять силы, чтобы его пройти, – бормочу севшим голосом и рваным тоном. Никотин разбирает снова в хлам. Агрессией не накрывает, но и ясности в сознании нет. Тяжело, шумно и отрывисто дышу, пока выталкиваю: – Мое гребаное сердце сейчас стучит как похоронный марш. 

– Должен найти, – высекает Нечай жестко.

– Я заботился, я оберегал, я любил все эти годы… – долблю в полном отчаянии. – А ты где был?

– Там, куда ты меня, мать твою, сослал.

– Не сильно ты и страдал!

– Тебе, сука, откуда знать?! – рубит Нечай на одном дыхании.

Но мне похрен. Я не слышу.

– И че теперь? Что теперь, блядь??? Ты типа первый? Номер один?! Важнее? Быть такого не может! Я видеть вас вместе не смогу! Сука, да одна мысль об этом ненавистна!

Скривившись, стискиваю зубы и мотаю головой.

– В этом мире нет никого под номером один. Падают все, Усман. Только кто-то встает быстрее. И тебе придется встать. Да, Усман, придется! Прекращай валяться! Чтобы выжить, временами нужно бороться!

– Бороться… Если бы был шанс, что Юния передумает и захочет снова быть со мной, я бы умолял ее. Я бы встал перед ней на колени. Блядь, да я бы полз на них отсюда до ее, сука, дома.

– Снова твою задницу развезло… – вздыхает Ян. – Ну и ок, – заключает легко и поднимается. – Пошли.

Не успеваю ни хрена возразить, как он сгребает меня и подрывает на ноги. До машины еще что-то соображаю, а оказавшись в ней, отключаюсь.

Помню, как меня рвало по дороге. Помню, как было холодно дома, когда Нечай затащил под душ. Помню, как рухнул после на кровать и вроде как сразу снова уснул. Помню, как всю ночь меня раздражало и одновременно с какого-то хера успокаивало непрерывное присутствие ебаного друга. Помню, как, не просыпаясь, скрипел зубами, когда слышал вибрацию его телефона и быстрое тапанье по экрану. Помню, какими тревожными и мучительными были мои сновидения.

Под моими веками кружила жизнь.

Я видел, как мы с Юнией танцуем, как я обнимаю ее, как целую, как красиво она смущается и улыбается. Это были лучшие два с половиной года. Были. Потому что теперь, даже на перемотке во сне, они вызывали боль, которая заставляет мое сердце гулко качать кровь и периодически делать острые паузы.

Проснувшись утром, долго не могу заставить себя открыть глаза. Нет желания шевелиться. Душу разбирает боль. Как ни странно, остановить это не пытаюсь. Прибивает к кровати, словно ко дну бездны, в темноте которой я и хотел бы сдохнуть.

– Вставай, – вторгается в мое потухшее сознание Нечаев.

И тут меня, конечно, подрывает.

– А не пошел бы ты, в конце концов, на хуй? – рявкаю, сползая с кровати.

– Пойду, как только ты вернешься к нормальной жизни.

– Нормальной, сука, жизни? – хриплю на самых низких, только потому что от предыдущего неосторожного ора голова едва не раскололась.

– Станешь жрать бухло, я буду здесь. Понесет куда-то, я буду рядом, как поводырь.

– Пошел ты на хуй, поводырь, – все, что я способен повторить, прежде чем закрыться в ванной.

Какой там бухать? Физически мне не менее плохо, чем душевно. Я так убился вчера, что начинаю блевать, едва во рту оказывается зубная щетка. По желчи даю. Больше ничего ведь нет внутри. Даже воды не пил. Заливаюсь ею из-под крана уже после, когда трусить начинает так, что тупо на инстинктах страшно становится.

«Е-ба, ебало…» – способен удивиться, когда, проморгавшись, вижу кого-то типа себя в зеркале.

Рожа вся отекшая, в ссадинах и кровавых рубцах. Глаза воспаленные. Веки красные и опухшие. Губы – два расквашенных бревна.

Впрочем, долго новой личине мой интерес удерживать не удается. Ополоснувшись, ковыляю обратно к кровати.

– Поешь, – подсовывает Нечай мне какой-то суп из доставки. По пластику узнаю популярную сеть ресторанов. – Не выебывайся. Легче станет.

– Думаешь, я, блядь, способен? – мычу в подушку.

Прижатый к матрасу желудок снова скручивает. Перед глазами мельтешат черные точки. В башке вертолеты.

– Челюсть на месте?

– На месте!

– Значит, способен.

Съедаю гребаную похлебку, лишь бы Нечай завалил рыло. К слову, сложно дается только первая ложка. Когда я глотаю, предполагаемый фонтан рвоты не случается. Наоборот, усмиряется вся эта мутка внутри. И дальше я справляюсь без проблем, даже при учете разваленных в хлам губищ.

– Тебе мать писала. Просит какие-то вещи привезти, – выдает Нечай, когда я заканчиваю с едой и закидываюсь обезболом.

– Какого, блядь, хуя твоя морда делала в моем мобильнике?! – выхожу из себя.

Но этот гондон на мой ор уже не реагирует.

– Если ты соберешь, что нужно, я могу отвезти, – предлагает чересчур, сука, спокойно.

– Хочешь, чтобы инсульт и мою мать разбил?!

– Светиться не буду. Передам через пост. А ты там что-то напиши… Напиши, что заболел. Острая, блядь, инфекция.

И я поддаюсь на это чертово предложение, потому что все, о чем я могу думать, когда желудок и голова перестают мучить – это Юния. Снова она. Разве могут эти чувства когда-то утихнуть? Без вариантов. 

Нечай сказал, что я должен подняться, чтобы бороться. Меня, конечно же, зациклило на этой фразе. Но бороться я могу только за нее. Признав, что прежде играл грязно, собираюсь принять честный бой.