Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea"

В ночь на восьмое апреля, судя по слухам, разведка доложила какие-то важные новости, и началась срочная погрузка.

Люди, ехавшие вперемешку, были чётко распределены по маршевым ротам; в полчаса всё погрузили, и состав тронулся. Теплушки шатались, их бросало из стороны в сторону, как ветхие судёнышки в штормовом море. Казалось, что дощатые стены вот-вот развалятся и рухнут. Всё скрипело, грохотало и мчалось с огромной скоростью по направлению к Амуру, куда вот-вот должен был приблизиться фронт.

Никто уже не спал; все сидели, согнув ноги в коленях и придерживая руками винтовки. Лица были серьёзные и усталые.

В половине четвёртого утра поезд остановился. Задремавшие проснулись, те, кто не спал, встрепенулись и нахмурились. Дверь теплушки открылась, и из серой темноты в неё запрыгнул капитан Коваль, краснощёкий украинец из Харькова, командир третьей роты. Пахнуло гарью и дымом.

— Что, девчушки, страшнувато трохи? — нараспев проговорил он и улыбнулся.

— Почему стоим, товарищ капитан? — строго спросила Надя, сдвинув брови.

Девчонки высунули головы на улицу. Воздух был тёмный от дыма, и в предрассветных сумерках были видны только полыхающие вдалеке дома.

— Бомбёжка, — мрачно пробормотал парень, спрыгнувший из соседней теплушки на землю.

— Горин это, — пояснил Коваль. — Уже километров пятьдесят осталось до Комсомольска, девчушки, потрибно до свитла успеть. Кажуть, там бомбить могут. Шпалы загорелись, зараз поменяют и поедем. Ничего не потрибно вам?

— Ничего, товарищ капитан, спасибо, — нестройно ответил хор голосов.

— Ну, добре, побегу. Ничего, ничего, всё сейчас починят, — успокоил он. — Молодцы вы, как поедем, держитесь друг за дружку, трусити може. У Комсомольска всё время бомбят, да только звон один, ничего страшного.

— Да мы и не боимся, товарищ капитан, — ответила за всех Надя. — Скорее бы приехать только.

— Ну, значит, поторопим машиниста, скажем, наши девчата швидше в бой хочут! — улыбнулся он. — Ничего, ничего, приедем, девчушки, глазом не успеете моргнути. Ось побачите, до вечера на месте будемо.

Дверь Коваль закрыл, чтобы к ним не шёл дым, и они остались сидеть при тусклом свете маленького окошка. Хотели поговорить — не говорилось. Маша попробовала затянуть песню, но её прервали. Теплушка погрузилась в полутьму и тишину, изредка нарушаемую гудком паровоза или криками рабочих, меняющих шпалы.

Таня закрыла глаза. Калужного от них куда-то забрали, и временами становилось чуть-чуть страшновато, особенно когда где-то очень далеко ухали снаряды.

Руки сами в сотый раз обтирали рогожей винтовку, проверяя каждый выступ и каждую деталь. Было неспокойно, ни о чём не думалось.

— Страшно, лисёнок? — рядом присела Валера, положив на колени свою СВД. Таня внимательно посмотрела на подругу: лицо её было хоть и бледным, но решительным и твёрдым.

— Тревожно чуть-чуть, — постаралась улыбнуться Таня, потому что знала: если она захандрит, то Валера — вдвое.

— А я так думаю, — лихорадочно зашептала Валера, — я думаю, что бояться нельзя. Миша не боится, и я ради него должна не бояться.

В ответ Таня только сжала её холодную руку.

Неожиданно, заставив всех вздрогнуть, прозвучала команда начальника состава:

— По вагонам!

Теплушки снова затряслись, и к грохоту их колёс примешивался грохот снарядов где-то южнее. Поезд мчался вперёд, стараясь успеть проскочить Комсомольск до рассвета.

В четыре двадцать сделали ещё одну остановку, и на этот раз к ним заглянул Назаров, слегка осунувшийся, усталый, но бодрый.

— Из вагонов не выходить, стоим совсем недолго, набираем воду из водокачек, — предупредил он. Взглянул на Валеру. Валера — на него.

— Скоро уже проедем, товарищ лейтенант?

— Скоро-скоро. Ждём команды. Не бойтесь, километров пять проскочить всего, дальше уже наши пойдут, — улыбнулся он и обернулся на оклик откуда-то снаружи. — Но потрясти может. Ничего, а?

— Мы не боимся совсем, товарищ лейтенант, — строго ответила Машка. — Вы нас за маленьких не держите.

— Что ты, и не думал, — улыбнулся он и выскочил.

— Садитесь к стене, девочки, прислоняйтесь друг к другу, — сказала Надя и нахмурилась. — Всего ничего проехать.

Поезд снова тронулся. Всё время пахло гарью и серой, теплушка наполнилась синеватым дымом, в котором было трудно дышать. Стоял постоянный монотонный гул артиллерии, прерывавшийся отдельными взрывами где-то совсем неподалёку. Состав шёл быстро, ветер трепал волосы и забирался под одежду, заставляя ёжиться и теснее прижиматься друг к другу. Вдруг что-то ухнуло так близко, что их и правда тряхануло, вся теплушка будто подпрыгнула и вздрогнула, и у Тани заложило уши. Но поезд не останавливался, и бабахало рядом всё реже и реже. Воздух постепенно очистился, и стало легче дышать.

— Кажется… Кажется, проехали? — робко спросила Лена Нестерова, почти слившаяся с досками.

— Похоже на то, — Надя нахмурилась и вздохнула. — Слава богу, девочки.

— Слава богу, — вдруг на удивление стройно и громко отозвался взвод.

После Комсомольска они уже не останавливались ни разу, и составы на полной скорости мчались на юго-восток. Воспользовавшись недолгим сравнительно ровным участком дороги, на котором не так уж трясло, Таня написала коротенькое письмецо отцу: «Пишу с дороги. Всё хорошо. Холодно всё время очень, мечтаем о солнце и тепле. Но ты не беспокойся, пожалуйста. Скоро прибудем на место, и тогда сообщу тебе номер полевой почты…»

— Скоро мы приедем, Наденька, как ты думаешь? — на секунду отложив карандаш, спросила она.

— Должны, — кивнула Надя, но сдвинула брови. — Уже километров семьдесят проехали, совсем скоро, должно быть. Только что-то здесь для фронта слишком…

Её прервал громкий хлопок где-то совсем рядом, а за ним ещё один и ещё. Таня зажала уши, напрочь забыв про письмо и чувствуя только нестерпимый гул в голове. Ощущение было такое, что стреляют по ним, что в следующую секунду снаряд угодит прямо в крышу теплушки и разнесёт всё к чертям. Но хлопки уходили всё дальше и дальше, и звон в голове проходил.

— Слишком тихо, я хотела сказать, — Надин голос больно резанул по ушам.

В четыре тридцать дня поезд встал, и через два часа был получен приказ разгружаться.

Таня, быстро проверив комплектацию вещмешка, спрыгнула на отсыревшую после недавних дождей землю, вздохнула полной грудью, оглянулась и невольно вздрогнула. Вокруг не было ничего страшного. Под её ногами были плиты станции, сквозь которые давно проросла трава, перед ней и за ней, насколько хватало глаз, — хвойный лес и поле, изрытое глубокими воронками. И сотни похожих на муравьёв людей в одинаковых серо-зелёных бушлатах, заполнивших собой весь поросший травой перрон.

Сколько из них не вернётся домой?

Таня упрямо мотнула головой и схватилась руками за бушлат кого-то из девчонок, чтобы не потеряться.

Всё будет нормально.

— Слушай мою команду! Разгружаемся, разгружаемся! — кричали где-то впереди, но Таня не понимала где и даже не видела того, кто кричал, за серыми спинами. — Поезд не задерживайте, быстрей!

Им оставалось только держаться друг за друга и смотреть, привставая на цыпочки, как парни один за другим спрыгивают из вагонов на землю.

На несколько секунд Таня закрыла глаза. Вспомнилась первая бомбёжка в Санкт-Петербурге, жуткая давка у метро, голоса сотен людей. Только тогда среди них она слышала ещё один — голос, зовущий за собой, удерживающий её от страха, сковывающего тело, голос, за который можно было зацепиться, словно за спасательный круг посреди бушующего океана.

Таня бы отдала многое, чтобы услышать его снова.

— Третья рота, быстрее! Под бомбёжку хотите попасть?! Шевелитесь!

Ждать, видимо, придётся ещё долго, так что девочки, подсунув вниз вещмешки, сели на землю. Тане не хотелось открывать глаз.

С закрытыми глазами Таня видела перед собой освещённую золотистым светом фонарей широкую спину лейтенанта в промокшей от пота тельняшке. Таня, будто в замедленной съёмке, смотрела на его подрагивающие плечи и свои руки рядом с ними, а потом и у него на груди, чувствовала тепло и видела первый снег за окном. Таня чувствовала под пальцами тёплую, чуть влажную кожу, пахнущую этим снегом.