Химия без прикрас (СИ) - "agross"

Я снова, теперь уже не так смело, потянулась к нему, чтобы поцеловать. Лебедев не стал препятствовать, на этот раз перестав наблюдать за моими действиями и закрыв глаза.

— Я надеюсь, ты отдаешь себе отчет в своих действиях? — тяжело выдохнул он, и его горячее дыхание обожгло мои губы.

— Я сейчас должна сказать что-то вроде «да, более чем», — прошептала я.

— Ну так скажи, — прошептал химик и его руки обхватили меня крепче, прижав к себе. Его поцелуи были и жадными и трепетными, будто он не мог надышаться ими… — Скажи, что ты понимаешь, что делаешь.

— Дмитрий Николаевич, вам поболтать приспичило?

Моя усмешка стала практически точкой кипения. После этих слов химик больше не сдерживал ни себя, ни свои эмоции. Он, как и я, наслаждался каждым мгновением, которым нам посчастливилось обладать. Мы не знали, какой еще сюрприз нам приготовит судьба, но в одном мы и теперь уверены наверняка: больше мы друг друга не упустим. И пусть весь мир будет против нас, мы только крепче сожмем наши руки. Мы есть друг у друга. Здесь и сейчас.

А картошку в тот вечер мы так и не приготовили…

========== Глава 30. О пестрых бумажках и восторженных благодарностях. ==========

Любое стандартное проявление романтики всегда казалось мне глупым и до умопомрачения безвкусным. А уж по отношению к себе — попросту неуместным. Я никогда не ждала ни принца на белом коне или розовом пони, ни падающих с неба звезд. Еще с детства я была достаточно рациональным ребенком, чтобы думать о звездах исключительно с научной точки зрения, а о любви не думать вовсе. Но она, как и говорится в популярной песне, нагрянула как раз тогда, когда я ее совсем не ждала. Признаться, я даже не сразу-то идентифицировала, что это за чувство такое, бьющееся в груди пойманной птицей.

Поэтому, уже давно со скептицизмом и презрением относясь к конфетно-букетным отношениям, я рассматривала противоположный пол исключительно как нечто загадочное, лишенное всякой фантазии по отношению к девушкам.

Но, как это часто и бывает, сделав подобные выводы, я просто располагала ничтожно малой информацией. Потому что никогда не думала, что Паша Наумов, например, окажется для меня верным другом, Женя — хитрецом, полным сюрпризов, с которым надо непременно быть на одной стороне. Ну, а мой преподаватель, агрессивный, циничный, прожигающий тебя насквозь одним только взглядом, окажется тем самым человеком, от которого будет полностью зависеть мое душевное равновесие.

И, лежа рядом с ним, глядя, как подрагивают во сне его черные ресницы, я бы, если честно, была бы так рада стандартному романтичному заключению этой ночи, а именно — проведению ее вдвоем. Возможно, мы могли бы встретить рассвет и, конечно же, наблюдать, как первые солнечные лучи лениво скользят по комнате.

Но в жизни так не бывает. Поэтому я, голодная оттого, что мы решили по-другому провести свободное время, но ни в коем случае не пожалевшая о своем решении, с жадностью отпускала каждую секунду, неумолимо приближающую полночь. Ну, а любование друг другом и долгие любовные признания в ночной тишине были попросту заменены на уютное молчание, наполненное лишь нашим общим тяжелым дыханием.

Но как бы ни складывались наши совместные мгновения, я дорожила каждым из них, и, чем больше были они далеки от романтических клише, тем больше они мне нравились. Возможно, если бы химик не выглядел бы во сне до ужаса милым и храпел бы сейчас на всю квартиру, то я вряд ли чувствовала бы себя сейчас такой счастливой. Хотя, кто знает?

А время неумолимо приближалось к оговоренному ранее, и я себя ощущала практически извергом, потому что прямо сейчас мне надо будет разбудить Лебедева.

— Эй… — тихонько прошептала я, погладив его жесткие черные волосы. Его ресницы едва заметно дрогнули, а спина приподнялась от глубокого вдоха.

— Дмитрий Николаевич… — сказала и сама подумала: как же глупо это звучит. Особенно после того, что происходило в этой комнате полчаса назад.

— Дима… — чуть приподнявшись, прошептала я прямо ему в ухо, улыбаясь, будто пробуя на вкус новое для себя обращение. — Ди-и-и-ма… — снова прошептала я и нежно поцеловала заросшую щеку. Но, несмотря на всю мою нежность, химик по-прежнему проявлял ноль эмоций. Да, разбудить спящего мужчину, оказывается, не так-то просто.

— Дим, — чуть громче позвала я, положив ладонь на его спину. Как раз туда, где вытатуированные ветви цвели маленькими цветами. Дмитрий Николаевич спал так крепко и безмятежно, что я всерьез задумалась, как же мне его разбудить.

— Лебедев, по матрешкам!

Попадание оказалось стопроцентным. Глаза Лебедева тут же раскрылись, и долю секунды можно было даже понаблюдать, как изменился в размерах зрачок, когда он сфокусировал зрение. Но, увидев перед собой мое лицо, думаю, до ужаса перепуганное, потому как Дмитрий Николаевич у нас товарищ непредсказуемый, он, к моему облегчению, только лениво растянул губы в улыбке. А потом, нагло закинув на меня руку, отвернул голову в другую сторону и на некоторое время затих.

— Ты же не спишь? — уже начиная злиться, спросила я.

— Сплю.

— Хватит спать! Мне домой надо!

— Позвони маме, скажи, что Дмитрий Николаевич притомился и не сможет отвезти тебя домой.

— Если ты сейчас же не встанешь, то я так и сделаю! — прошипела я ему в ухо.

— Уймись, дьяволица, я почти проснулся, — Дмитрий Николаевич лениво потянулся, снова поворачиваясь ко мне лицом. Улыбка медленно исчезла. Я уже видела этот взгляд. Внимательный, может быть, чуточку строгий. Словно он пытается что-то прочесть в моих глазах. Иногда хотелось спросить его, узнать, что же он ищет?

— Что ты пытаешься разглядеть? — тихо прошептала я. — Сегодня, вчера… Ты точно также смотрел на меня.

— Я пытался разглядеть хотя бы намек на протест, — так же шепотом ответил Лебедев. — А сейчас…

— Дмитрий Николаевич, ты слишком много думаешь, — улыбнулась я и приблизила к нему свое лицо. Лебедев тут же растянул губы в довольной ухмылке и, обняв меня рукой, прижал к себе.

— А ты… — от его шепота по телу пропорхали мурашки. Я закрыла глаза, предчувствуя, что сейчас он, скорее всего, скажет что-то невесомо-приятное, слова, от которых во мне теплом разольется радость.

— А ты слишком мало, Дмитриева, — нежно прошептал он и засмеялся в голос. Мне даже не удалось изобразить обиду или выдавить из себя хоть что-то, отдаленно напоминающее укоризненность. Я только громко рассмеялась вместе с ним.

***

Мы не держались за руки, как это делают влюбленные до беспамятства парочки. Мы не бросали друг на друга нежные взгляды и не целовались в лифте. Мы просто чувствовали себя нужными. На своем месте. Меня не покидало ощущение, что я уже давным-давно живу вместе с Лебедевым и сейчас должна отправиться не домой, а куда-то, где мне будет бесконечно одиноко и неуютно. А здесь, в окружении размалеванных стен, в квартире, обставленной в стиле холостяцкого минимализма, останется пустота, которую по праву должна заполнить именно я. И, возможно, кое-кому сегодня засыпать тоже будет до ужаса одиноко.

И, когда Дмитрий Николаевич подвез меня к торцу моего дома, мы долго стояли, молча обнимаясь, не в силах отпустить друг друга. Я снова буду врать матери. Снова, снова… И моя ложь, которой я старалась прикрыть свою святую истину, никогда не станет для меня чем-то неправильным. Ведь особенно теперь, когда тебе кажется, что ты даже пахнешь им, Лебедевым, когда он будто у тебя под кожей, в каждой клеточке твоего трепещущего сердца и в каждой мысли в твоей голове… Так это все глупо, все эти спектакли! И, хоть я и не видела абсолютно никакого выхода из этой ситуации, больше меня не остановят ни чьи-то домыслы, ни сплетни, ни мамины протесты. Вот, где стоит действительно поставить точку.

Мама выглядела уставшей, но встретила меня в коридоре с улыбкой. С тех пор, как она вернулась из командировки, она вообще была очень загружена работой. И, если редко видеться с папой было в порядке вещей еще с детства, то сейчас укладываться спать до того, как мама вернется с работы, для меня все еще было непривычно. А с того момента, как она отправила меня с Женей на последний звонок и ту злосчастную вечеринку, я не видела ее вообще. Только слышала ее взволнованный голос сквозь свой беспокойный сон.