Соль под кожей. Том второй (СИ) - Субботина Айя

Он же не может быть таким же идиотом как Андрей и не понимать, что сейчас от него требуется просто сидеть и не высовываться. Если мой муженек увидит нас вместе, даже его куриных мозгов хватит, чтобы сложить два и два. А то, что он раззвездит об этом папаше в ближайшие сутки, вообще не обсуждается. И тогда вариант заранее приготовить место на кладбище, который я рассматривала скорее в шутку, перестанет быть смешным.

— Мне нельзя даже в туалет сходить в одиночестве? — сразу набрасываюсь на Андрея, по принципу того, что лучшая защита — это нападение. Он всегда пугается, стоит повысить на него голос или заставить оправдываться. Сейчас мне большего и не нужно.

— Ты пропала — я просто беспокоился, — начинает бубнеть Андрей. — Лера, блин, ты себя видела?

Судя по тому, с каким испугом он смотрит на мое лицо, он имеет ввиду синяки. В таком освещении и под таким ракурсом, все это выглядит раз в десять хуже, чем на самом деле, а если добавить сюда мою бледность от испуга, что нас с Авдеевым могут застукать в самый неподходящий момент, выгляжу я наверняка даже хуже, чем по этому поводу кривляется Андрей.

— Прости, нужно было умыться, — говорю примирительным тоном. Теперь, когда я шаг за шагом увожу его в сторону от уборной, можно немного сбросить градус агрессии и выбросить белый флаг. — Андрей, слушай, нельзя, чтобы меня видели в таком виде. Здесь столько фотографов, что я обязательно попаду в объектив. Сегодня твой праздник — не хочу портить завтрашние заголовки экономических вестников фотографиями своего «цветущего вида».

— А это… ну… — Ему даже смелости не хватает назвать синяки — синяками. — Ты не можешь вернуть, как было?

«Вот же идиот», — мысленно вздыхаю, поражаясь тому, как в этой здоровенной детине может уживаться настолько бестолковая личность.

— Андрей, чтобы спрятать вот это, — показываю пальцем на самую крупную гематому на левой стороне лица, сразу под глазом, — мне понадобилось полчаса и весь арсенал своих тональных и маскирующих средств. Я не ношу их в сумке каждый день, а одной пудры здесь будет явно недостаточно.

Андрей смотрит в сторону зала и нервно теребит пафосную запонку, которая после этих манипуляций едва не вываливается из петлицы. Приходится ее поправить и со всей убедительностью, заглядывая ему в глаза, еще раз сказать, что ему уезжать совсем не обязательно. Я возьму водителя, а потом пришлю его обратно.

— Это же твой вечер — будет глупо портить его из-за моей маленькой проблемы, — говорю чуть ли не заискивающим тоном. Андрею плевать на меня и то, как я себя чувствую, даже если бы я подыхала — он вряд ли проявил хоть каплю сочувствия. Всегда и везде во главе угла стоит его собственный комфорт и радость жизни, но сегодня мне это очень на руку.

— Ну, ладно, — соглашается он. — Только выйди так, чтобы тебя никто не видел, ладно?

А ведь реально думает, что все происходящее сегодня заслужил по-праву, а не просто потому, что его папаша был один из тех, кто оплатил этот праздник жизни.

— Считай, что меня уже почти нет.

До выхода я добираюсь короткими перебежками между затемненными островками зала. На меня почти никто не обращает внимания, кроме одной официантки, которая решает поинтересоваться, все ли со мной в порядке и зачем-то рассказывает, где находится туалет. Я оставляю ее слова без ответа. Выхожу на крыльцо, а сразу оттуда — в салон машины.

— Домой, — командую водителю, и он без лишних расспросов выруливает на заполненную автомобилями магистраль.

Только когда все это дерьмо с надушенными мужиками и тетками остается далеко позади, я позволяю себе расслабиться. Точнее — просто перевести дыхание, потому что на самом деле хочется взвыть от боли. И на этот раз побои совершенно не при чем.

Откуда ты только взялся на мою голову, Авдеев?!

Глава тридцать пятая: Данте

Глава тридцать пятая: Данте

Прошлое

Я заглядываю в палату, в которой лежит Лори, зачем-то задерживая дыхание.

Врач предупредил, что она еще спит и что меня пустили только на моем честном обещании вести себя как мышь.

В палате все настолько белое, что с непривычки режет глаза.

Приходится подождать, пока зрение привыкнет к этой адской белизне и начнет различать контуры предметов.

Сначала замечаю кровать — обычную больничную койку с чуть приподнятым изголовьем, на которой лежит Лори. Она выглядит такой хрупкой и маленькой, что от желания бросить все, сгрести ее в охапку и больше никогда не отпускать, пальцы сводит судорогой. Но я вовремя вспоминаю наш с Павловым разговор: «Она приехала из-за тебя, Шутов».

Если бы я не топтался все время на окраине ее жизни — все было бы иначе.

Наверное.

Или я просто снова ищу отговорку, чтобы сбежать оттуда, куда меня тянет словно магнитом?

— Привет, — слышу ее слабый, похожий на шелест листьев голос, и не сразу понимаю, что все это время она смотрит прямо на меня. Просто лежит напротив залитого солнцем окна и выражение ее лица смазано теплыми солнечными зайчиками. — Может, зайдешь?

Я киваю как дурачок и прохожу внутрь, но только на пару шагов дальше порога.

Теперь уже хорошо вижу бинтовую повязку у нее на голове, там, где раньше были светлые волосы, гладкие, словно шелк. Лера, как будто прочитав мои мысли, с трудом поднимает руку и приглаживает бинты, как будто поправляет прическу. Улыбается, но как-то натянуто.

— Тебе больно? — беспокоюсь и рвусь вперед, но снова спотыкаюсь за пару метров до кровати. — Доктор сказал, что тебе нельзя делать резких движений и нужно просто лежать, и выздоравливать.

— Если бы соотношение лежания к моему выздоровлению действительно на что-то влияло, я бы уже бегала стометровку на олимпийский стандарт, — шутит Лори.

А потом, одними губами просит подойти, ладонью похлопывая на место на кровати рядом с собой. Я мнусь несколько секунд, но у нее такой умоляющий взгляд, что у меня просто нет выхода, кроме как сдаться и послушно исполнить просьбу.

Понятия не имею, как ей это удается, но даже здесь, на стерильной больничной койке, в палате, насквозь пропитанной антисептиком, от Лори пахнет белыми цветами и медом. Хочется зарыться носом ей в волосы, вдохнуть его полной грудью, чтобы хоть как-то очиститься от всего того дерьма, которое я успел натворить в жизни. Вот только волос у нее больше нет. А о многих вещах, которые я сделал собственными руками, вообще ни капли не жалею, и случись шанс что-то переиграть — поступил бы точно так же.

— Ты отлично выглядишь, — говорю я, избегая попыток ее ладони притронуться к моим пальцам. В конце концов, просто сую руки в карманы спортивных штанов, хоть выгляжу при этом точно как идиот.

— Загорела, да?

Она слабо прикрывается ладонью от слепящих солнечных лучей и я, пользуясь шансом, иду к окну, чтобы задернуть жалюзи, а потом остаюсь стоять там. Лори, конечно, все понимает и больше не предлагает сблизиться.

— Если я скажу, что ничего не помню — ты посчитаешь меня сумасшедшей? — спрашивает с детским беспокойством, хотя изо всех сил старается казаться беззаботной. — То есть, я помню, кто я и кем была, и тебя помню. Помню, как мы ездили на тропические острова и ты стащил меня в воду прямо с пирса, поэтому нам пришлось…

Она пересказывает наш последний отпуск с теми же «анатомическими подробностями», с какими его помню и я, слово в слово, повторяя каждый его день даже не по часам — по минутам. Кроме тех моментов, когда я вел себя как последний мудак.

— Только я не очень помню, как мы вернулись домой, — она только слегка краснеет, но на обескровленном лице ее щеки алеют как маяк. — И как здесь оказалась — тоже не помню. Вообще. Медсестры говорили, что была какая-то авария и просто чудо, что я…

— Медсестры всегда слишком много болтают, — не даю ей закончить. Я тут буквально в каждый рот баблом насрал, чтобы не распускали язык, но когда это кого-то останавливало? — Тебе под колеса какая-то дура бросилась, ты пыталась ее объехать и влетела в столб. А подушки безопасности… Помнишь, я говорил тебе, чтобы не ездила на всяком дерьме? Вот поэтому.