Татка шумно выдыхает, хочет что-то ответить, но ее перебивает настойчивая трель дверного звонка.
– Кто это? – впивается ногтями мне в плечи.
– Уйдут…
Но звон не прекращается, кажется, уже прошло больше минуты.
– Нужно открыть, – Азарина разгибает локти, увеличивает расстояние между нами и медленно соскальзывает на пол.
– Вано, открывай! – дикий ор за дверью сразу дает понять, кому он принадлежит.
– Это Серёжа? – Татка испуганно натягивает футболку, включая свет в кухне. – Откуда он тут?
– Щас и узнаем.
– Нет, – встает на моем пути, – не открывай. Он уйдет.
– Серьезно?
– Ты не понимаешь…
– Все я понимаю. Спокойно. Футболку поправь, – одергиваю правый рукав и иду к двери. – Азарин, ты офигел, – закатываю глаза, пропуская Серёгу в квартиру. – Громче еще ори.
– Вано, у меня шикарная новость, – вваливается в прихожую, хлопая меня по плечу.
– Ты когда прилетел?
Серёга морщится, задирает манжет рубашки и смотрит на циферблат.
– Два часа назад, – вытаскивает из-под пальто бутылку, – надо отметить.
– Ты и так уже хорош.
– Ты не понимаешь, еще немного – и я заработаю офердофига денег.
Азарин вышагивает в сторону кухни и как вкопанный застывает на пороге.
– Ты что тут делаешь? – смотрит на сестру.
– Серёжа, это не то, что ты подумал, – лопочет Татка, обнимая себя руками.
– А я что-то подумал? Вано, объяснишь?
– Она тут живет. Временно.
– Временно? – усмешка. – И продуктивно, как я понимаю. – Серый выхватывает Татку взглядом, рассматривает ее прикид. – Какая она, а, Вано?
– Не передергивай.
– Правда? Я слишком хорошо тебя знаю, Токман. И ее тоже, – повышает голос, тыча в Татку пальцем. – Она же блаженная. Только помани.
– Отличного ты мнения о сестре.
– Серёжа, ты пьян! – Азарина морщится, словно от боли.
– Это мне он лучший друг, – продолжает орать Серёга, – а тебе нужно держаться от него подальше!
– Я сама решу, что мне делать!
– Дура! А ты, как ты мог?
Азарин выбрасывает кулак. Успеваю увернуться и подставить ему подножку. Кто сказал, что мы деремся честно?
– И это ты называешь дракой? – бурчит друг, поднимаясь с пола.
– Серёга, ты же понимаешь, если я буду драться в полную силу, тебе придется вызывать неотложку, – скалюсь, мельком задевая взглядом Татку.
– Не трогай его, Ваня. Не трогай. Он и так на ногах не стоит. Сядь уже на стул, Серёжа, и замолчи.
Наташка перекрикивает нас в два счета. Упирает руки в боки, и ее футболка задирается до самой пятой точки.
– Штаны надень, командирша, – Азарин опускается на стул, закидывая ногу на ногу.
Татка улетучивается из кухни, а все, что остается мне, сесть напротив Серого.
– Так какая она по счету?
– Ничего не было. И все абсолютно не так, как ты думаешь.
– Поясни, – откупоривает бутылку и делает пару глотков прямо из горла. Протягивает мне.
– Я не пью, и ты в курсе.
– Точно, – щелкает пальцами.
– Она здесь на пару дней, пока не прилетит какая-то ее подружка.
– Че с носом?
– Неважно, – отмахиваюсь. – Я ее ночью первого января в парке встретил. В пуховике и колготках. Она от этого своего Егора ушла.
– Неудивительно. Он мне никогда не нравился. И?
– И пришлось забрать ее к себе. Домой она ехать не хотела, к Агате – тоже. Я же не мог оставить ее на улице в минус двадцать, еще и ночью.
– Ты – и не мог? Смешно.
– Мог. Но не оставил.
– То есть это я тебе спасибо должен сказать?
– Было бы неплохо. А то сразу по роже, – откидываюсь на спинку кресла.
15
– От тебя не убудет.
Азарин барабанит пальцами по столу и снова заглатывает эту дрянь из бутылки.
– Ладно. Прости.
– Это не все.
– Есть что-то еще?
– Есть. Она мне нравится, Серый, – выставляю ладонь вперед, – по-другому. Без списков.
Как же быстро слетают маски и все наставления, что я давал себе последние дни. На самом деле я обратил на Азарину внимание гораздо раньше, чем три дня назад.
А сейчас с легкостью произнес то, в чем боялся признаться сам себе.
Есть в ней что-то цепляющее. Да, там до макушки инфантилизма, непосредственности, какой-то наивности… но в совокупности я никогда так не зацикливался на одном человеке.
И дело не в запретах. По факту все эти разглагольствования про нельзя – лишь предлог. Желай я сделать ее трофеем из списка, сделал бы, как только ей стукнуло восемнадцать. Повод был.
Я присутствовал на этом празднике жизни. Замечал ее взгляды и раздражался. Свалил оттуда раньше всех, чтобы не наделать глупостей. А сегодня – все слетело. Остатки этой дичайшей и никому не нужной правильности канули в небытие.
Что за бред запрещать себе то, чего так сильно желаешь? Запрещать, прекрасно понимая, что есть взаимность. Детский сад какой-то.
– Ты же понимаешь, кто такая Татка, – отвлекает Серёга. – Сначала она вынесет мозг тебе, а когда ты от нее уйдешь, она будет страдать и сожрет мозг мне, потому что ты мой друг. У нее ни одни отношения дольше месяца не длились. От нее все сбегают. Моя сестра – непосредственный, навязчивый ребенок, который все никак не может вырасти.
– Уходи, Серёжа, – Татка прижимается щекой к дверному косяку. Внезапное появление. – Пошел отсюда вон!
– Это не оскорбление. Это то, как все происходит на самом деле.
– Знаешь, ты терпеть не можешь папу, а сам такой же, как он. Малодушный, агрессивный индюк. Выгони его, Ваня, а лучше спусти с лестницы!
Азарина выкрикивает последнюю фразу и, круто развернувшись, несется в комнату, громко хлопая дверью.
– А Серёжа молодец, – напеваю, вызывая в Азарине еще больший прилив раздражения.
– Ладно. Поеду.
– Что за праздник-то?
– Давай завтра пересечемся, вне этого дурдома.
Киваю.
– Позвоню.
Серый сваливает, а я еще пару минут сижу на кухне. Слушаю завывания за стенкой. Громкие.
Толкаю дверь в комнату, почти сразу нарываясь на дикий вопль:
– Не надо меня трогать, Ваня! Я завтра съеду. Тебе осталось потерпеть меня совсем чуть-чуть, – вытирает слезы, свернувшись клубком.
Сажусь на разобранный диван, упираясь локтями в колени. Азарина утыкается лицом в подушку, продолжая рыдать.
– Прекрати плакать. Нашла кого слушать. Ты его состояние видела вообще? В дрова.
– Что у пьяного на языке… – приподымается и снова падает мордашкой в подушку с диким ревом.
– Ваша семейка сведет с ума любого.
Татка хлюпает носом и резко выпрямляет спину. Садится.
– Зачем ты меня поцеловал?
– Потому что хотелось.
– А сейчас? – снова всхлипывает. – Почему ты пустил меня к себе жить?
– А должен был выгнать?
– Не знаю. Я ничего не знаю. Мне так одиноко. Никто в меня не верит. Серега только притворяется. Папа думает, что я набитая дура… а Агата, она поддерживает, но я слышала, как они говорили о моих вокальных данных с педагогом. Я не выдающаяся. Возможно, мое место действительно на сцене кабака… Они уверены, что я ребенок. Но это просто защитная реакция. Маска. Я могу быть серьезной, взрослой. Но им проще думать, что я такая… убогая. И мне так, наверное, тоже проще. Да, у меня не складываются отношения с противоположным полом, но это не потому, что я ненормальная, просто у меня с этими людьми разные цели… взгляды...
Вздыхает, вытирая слезы.
Молчу. Говорить что-то в подобной ситуации – это как ходить по зыбучим пескам пустыни. Нельзя оступиться…
– И ты туда же… а мог бы…
– Что? – смотрю на нее в упор, чувствуя ее неловкость. Татка теряется, собирает свои претензии по крупицам.
Но на деле выдает:
– Просто поговорить.
– Поговорить о чем? О том, что ты учишься самостоятельности? Работаешь. Живешь за свой счет. Пытаешься чего-то достичь? О чем? Если ты сама не понимаешь, что не стоишь на месте и хочешь чего-то добиться, то о чем нам разговаривать? Почему чужое мнение для тебя важнее своего собственного?
