Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Я уже знаю, что она означает.

И предательски сжимаю колени, чтобы удержать рвущееся наружу желание раздвинуть для него ноги прямо здесь.

— Типа того, коза, — прищелкивает языком.

Вдавливает мое тело в немилосердно твердую поверхность одним плавным движением.

И целует.

Так, что у меня в голове перегорают все предохранители. Это не тот нежный, почти целомудренный поцелуй, который я получила возле пиццерии как награду за то, что Его Грёбаному Величеству весело.

Это дурной шторм. Голодный, яростный, требовательный. Его губы сминают мои, язык вторгается в мой рот, властно, без спроса, исследуя, подчиняя, забирая остатки моего дыхания. Руки на моей талии — сильные, сжимающие почти до боли. Без шансов на мое сопротивление.

Но я сдаюсь без единой попытки вырваться.

Я тупо плавлюсь. Растекаюсь под ним, как воск. Он касается моих губ, языка, нёба так, будто бы уже знает каждую мою реакцию, каждый мой стон, каждое движение моего тела. Как я выгнусь, инстинктивно подаваясь ему навстречу, как сожму бедра, пытаясь удержать эту волну, которая уже готова накрыть меня с головой, как заскулю, не сдержавшись, когда его рука скользнет ниже, под мою толстовку, обжигая кожу своим прикосновением.

Двери лифта открываются с тихим шелестом, но мы этого почти не замечаем.

Вадим не отпускает. Только на секунду — чтобы позволить мне, дрожащей, почти невменяемой, сунуть ключ-карту в замочную скважину. Пальцы не слушаются, я никак не могу мазнуть по магнитному считывателю.

Сердце бешено колотится.

Авдеев тихо ругается от нетерпения, забирает у меня карту, одним движением открывает дверь, и я буквально вваливаюсь в темный номер, даже не пытаясь отдышаться.

Он сразу за мной. Закрывает дверь ногой, щелкает замок. Прислоняет меня к ней спиной, его тело — раскаленная стена, от которой некуда деться. Обнимает так, что я чувствую каждый изгиб его мышц, каждый удар сердца.

— Снимай. Всё, — выдыхает мне в губы, его горячее дыхание смешивается с моим. — Или я сделаю это сам. Надеюсь, эти шмотки не очень тебе дороги.

Я судорожно тяну за молнию на своей куртке, но пальцы не слушаются. Он уже сбрасывает на пол свою кожанку.

Дальше — вспышки, обрывки ощущений.

Мой шарф летит следом, толстовка «AMERICAN LUXURY» оказывается на полу рядом с его черной футболкой. Я тянусь к пряжке ремня на его джинсах, но он перехватывает мою руку, прижимает ее к стене рядом с моей головой, целует в дрожащее запястье, потом в изгиб шеи, там, где пульсирует жилка. Я стону — уже не от холода, а от дурного, сводящего с ума желания.

Вадим хватает меня на руки, как обычно совершенно легко, будто я ничего не вешу.

Несет к кровати.

Бросает.

Я отскакиваю, как мячик, от роскошного, мягкого, словно облако, матраса. Падаю на спину, раскинув руки и ноги, тяжело дыша, чувствуя, как все тело горит. Он смотрит на меня сверху вниз. У него какой-то другой взгляд. Убийственно-голодный.

Медленно, мучительно медленно, стягивает с меня джинсы вместе с кедами, потом ложится между моих ног, его тяжесть вдавливает меня в постель.

— Последний шанс сбежать, Барби.

Я хочу сказать что-то колкое. Защититься от его размазывающей меня темной энергетики шуткой, язвительным комментарием. Но вместо этого из раскрытого рта раздается только стон — низкий, зовущий. Такой… сучий, как будто этот странный, другой Вадим, разбудил для себя другую меня.

Ту, которая точно все вывезет, даже если в конце от меня останется только лужица.

Его темная голова — у меня между ног. Я успеваю только взвизгнуть, когда разводит бедра одним безапелляционным движением, раскладывая меня так, что колени почти касаются простыни.

Я приподнимаюсь на локтях.

Да, блядь, хочу смотреть.

Боже, так хочу…

Его язык скользит по внутренней стороне моего бедра, оставляя за собой влажный, обжигающий след. Потом — ближе, у сгиба.

Я сжимаю грудь ладонью.

Замечаю, что на секунду Вадим поднимает взгляд — уже абсолютно на хрен черный.

Вспоминаю, как он любит.

Сжимаю «штангу» пальцами, оттягиваю.

Он в ответ, проезжается языком по моим припухшим мокрым складкам.

Я вою — просто от того, как он в эту минуту выглядит.

Господи, пусть просто сожрет — а там вообще по хер.

Он проталкивает язык глубже, обводит клитор по кругу. Не задевает. Дразнит так мучительно прицельно, что я начинаю дергаться и толкаться ему навстречу, требуя то, что мне так остро необходимо.

Вадим в ответ вдавливает пальцы мне в бедра. Намеренно сильно, заставляя взвыть от вспышки боли, которую он тут же гасит языком.

— Да, блядь… — выскакивает из моего рта, когда я, наконец, чувствую первую сладкую судорогу.

Выгибаюсь дугой, пальцы впиваются в простыню, пытаясь удержаться в этой реальности, которая стремительно расплывается вокруг меня.

Он лижет меня остро, жестко, глубоко.

Втягивает в рот, посасывает, как любит делать с игрушкой в моем соске.

В какой-то момент становится так слишком, что хочется инстинктивно убежать (хотя я бы убила его, клянусь, если бы он хотя бы дернул головой!), но мужские руки держать намертво, не давая сдвинуться.

И сладкая пытка продолжается.

Мои ноги дрожат. Меня трясет, как в лихорадке.

Я задыхаюсь от собственного нетерпения. Пытаюсь закрыть глаза, спрятаться, потому что ощущений слишком много, но вместо этого из последних сил вскидываю руку, запускаю пальцы в темные жесткие пряди.

— Блядь, кончить хочу… — стону сквозь зубы.

Мы перекрещиваемся взглядами ровно в тот момент, когда он прищелкивает по мне языком.

Как будто дает, наконец, отмашку.

Можно, господи!

И я кончаю. Так сильно, так яростно, что на секунду глохну, слепну и теряю себя.

Меня просто вырубает на пару мгновений.

Я больше не чувствую своего тела.

Я просто крик и просто сгорающий изнутри воздух.

А когда я снова начинаю что-то ощущать, медленно возвращаясь в реальность, как реанимированный — в свое физическое тело — то первое, что чувствую — сильные авдеевские руки, которые тянут меня за собой, разворачивают, ставят на колени.

— Чур не хныкать, Барби, — приказывает хриплым шепотом, от которого я снова завожусь.

Я подчиняюсь. Безропотно. Встаю на колени, прижимаюсь грудью к прохладной, чуть смятой простыне. Он гладит меня по спине, медленно, почти нежно, целует в поясницу, посылая по телу новую волну мурашек.

Я пошире расставляю ноги, выпрашиваю член.

Но получаю только звонкий шлепок по заднице, от которого поджимаются пальцы на ногах.

И вместе с ним — теряю остатки благоразумия, которое из последних сил подсказывало, что именно сегодня, сейчас — мне нельзя нырять в него так глубоко, потому что я утону в этом Авдееве. На этот раз — без шансов на то, что все-таки выплыву.

— Ты блядь такая мокрая… — слышу рваный мужской голос одновременно с тем, как его пальцы трогают меня между ноги и не сильно проникают внутрь.

Я в ответ подаюсь сама, пытаюсь насадиться глубже, потому что ощущение пустоты буквально причиняет физическую боль.

Я чувствую ладони у себя на талии — он как будто одними пальцами может без труда меня обхватить. И я люблю, когда делает именно так, потому что тогда я превращаюсь в игрушку в его руках — и он делает хорошо нам обоим. А сегодня мне по-особенному сильно хочется принадлежать ему.

Вадим вставляет член неожиданно резко.

Вдалбливает его, не давая мне даже пошевелиться.

Я сжимаю простыню в кулаках, пытаюсь придержать крик, но он все равно прорывается через подушку, в которую я отчаянно вгрызаюсь.

Так глубоко, блядь.

Перед глазами мошки, и фейерверки, и даже долбаные розовые единороги.

После пары пробных толчков — еще сильнее.

И краешком отъезжающего от этой реальности сознания, я все-таки фиксирую, что ДО этого он был крайне аккуратным. И что он на самом деле имел ввиду, когда спрашивал, вывезу ли я.