Ботаники не сдаются (СИ) - Логвин Янина

Он догоняет меня — Ванька, опустив ладонь на талию, прерывает цепочку шагов и прижимает голой спиной к своей груди, заставляя замереть на месте.

Два удара сердца, всего мгновение, а мы вновь проникли друг в друга, забыв как дышать. Он прижимается теснее, рука ползет ниже, требовательно ложится на живот, и наши бедра описывают чувственный полукруг… Очень смело, но в танго ведет мужчина, и я с готовностью ему подчиняюсь. Оборачиваюсь, обнимаю рукой за шею и отступаю под новым натиском синих глаз.

Наши шаги переплетаются, наши тела так близко, что жар опаляет. Мы рисуем сегодня свой собственный танец, рисунок наших душ, и взгляды говорят громче слов. Воробышек шикарный партнер, но сегодня в смелости я ему не уступаю, отвечая телом на каждое движение, на каждое прикосновение, подводя танец к границе, перешагнув за которую, останется место лишь чувствам.

Умение партнеров слышать друг друга рождается на уровне подсознания. Это счастье — поймать миг единения душ. Редкий миг иной реальности. Только в танго один из самых выразительных элементов — пауза. El alma del tango — душа танго. И сейчас, когда стихла музыка, она полностью обнажена и звенит откровением.

Мой затылок откинут на грудь Воробышка, руки закинуты за голову и обвивают крепкую шею Ваньки. Я стремительно оборачиваюсь, взметнув юбку, приближаюсь к нему и касаюсь ладонью щеки.

«Пожалуйста, верь мне. Верь!»

Тишина паузы, а затем… первые звуки Либертанго — пронзительные, отрывистые, глубокие, пробирающие насквозь. Мы оба ждали его, первая часть танца была лишь прелюдией к разговору, и рука Воробышка жадно проводит по голой спине, заставляя меня ощутить его прикосновение особенно остро. Встретить цепкий взгляд глаз, принять близость лиц, и стремительные шаги по паркету — быстрые, резкие, отчаянные, когда расстояния не существует.

И тем не менее, соло скрипки иглой пронзает сердца, еще ближе соединяя нас. Он и она. Обида и ярость. Надежда и боль. Раскаяние и страсть. Это танго способно вырвать из нас души. Сломать или поднять из руин.

Как жгуче-больно от этого разговора, но он необходим нам как воздух!

Воробышек отрывает меня от пола, и платье разлетается над паркетом алым всполохом наших чувств. Мы расстаемся в танце, отпускаем друг друга, чтобы разойтись по краям круга… Но взгляды не разорвать, и вот мы уже снова встречаемся в быстрых шагах навстречу.

У Ваньки холод в лице, но глаза блестят лихорадочным блеском внутреннего огня, и мне так хочется знать, что же у него на сердце?

Моя нога согнута и прижата к сильному бедру, ладони гладят обнаженную кожу. Мы кружим, скользим по танцполу в этой откровенной связке к финалу — лицом к лицу, близко-близко, пока наши дыхания не смешиваются в одно. Музыка стихает, звучат последние ноты композиции Астора Пьяццоллы… Мы останавливаемся, шумно дыша, чувствуя, как гулко бьются сердца. Смотрим один другому в глаза… и вдруг губы притягиваются к губам словно магнитом в глубоком, безумном поцелуе.

Я люблю его — гибкого, сильного, упрямого и гордого, вот что мне хочется сказать Ваньке, и даже неважно сейчас, услышу ли я когда-нибудь в ответ подобные слова. Поцелуй длится, длится, длится…. А зал странно молчит, словно воспринимает все как продолжение танца.

А может, так оно и есть? Ведь наше танго было от и до правдивым. И я забываюсь и пропадаю в ощущениях последнего близкого мига, в котором существуем только

«мы»…

Что происходит? Возвращение к реальности оглушает. Ванькины руки все еще крепко держат меня у груди.

Но вот он уже очнулся и отпустил.

Наше танго закончилось.

Нас окружают ребята из факультета, оттесняют друг от друга и кричат, что это победа и неважно, что еще остались участники — мы блестяще справились с их надеждами! Ведущий пытается унять сумятицу, но куда там. Воробышек слишком популярный персонаж в университете, что ему дали так просто уйти. А в подобном амплуа его здесь еще не видели.

Да, он слишком хорош. Слишком… для меня. Но он был со мной, после всего не оставил одну, и я никогда этого не забуду. Нам двоим непросто, но слова уже сказаны и возвращения к прошлому нет. Иначе бы он меня не отпустил.

Я ввинчиваюсь в толпу и нахожу опешившего, но счастливого Морозова. Глаза у парня распахнуты, а на лице витает улыбка. Он так же, как все, болел за родной факультет.

— Ну, Уфимцева, я и не подозревал, что ты не только к точным наукам способная. Это было круто! Катя, ну вы даете! Так у вас с Воробышком что, и в самом деле все серьезно? Если честно, то я Ивану не очень доверял.

Я бы тоже хотела ответить Морозову улыбкой, но не могу.

— Было, пока я все не испортила.

— А я думаю, что ты ошибаешься. Это любому здесь ясно.

Я забираю рюкзак и целую парня в щеку.

— Спасибо, Антон! Позвони мне как-нибудь, ладно? Скорее всего, я сюда уже не вернусь…

У главного парадного входа много студентов, после праздника всех ждет вечер с выступлением рок-группы и праздничная вечеринка, и я спешу к неприметной лесенке и дверям в тихом боковом крыле, которыми мало кто пользуется, желая незаметно уйти.

Выйдя на улицу, сажусь на ступеньки, снимаю с ног туфли и надеваю кеды. Прямо на платье натягиваю футболку, а на спину рюкзак. Теперь я снова почти Зубрилка. Осталось умыться, надеть очки… и удержать слезы, которые вот-вот готовы пролиться из глаз. Потому что губы горят, тело помнит, а сердце болит. Сердцу плевать на то, что Катя Уфимцева никогда не плачет и на ее рациональное мышление тоже плевать. Ему хочется просто быть счастливым.

Я ухожу из университета, не оглянувшись. Бреду по старой, заросшей акациями аллее к парку. Долго гуляю улицами, захожу в какие-то магазины — лишь бы быть среди людей, потому что если останусь одна, я сломаюсь.

Я возвращаюсь домой не сразу. И очень удивляюсь, когда меня у подъезда встречают Лялька с Костиком и папа с мамой.

— Ну и где ты была, Катя? — строго спрашивает мама, и папа ей тут же ей вторит эхом, выпятив вместо груди живот и уперев руки в бока.

— Да, где ты была, дочь?

Костик с Лялькой молчат, но по недовольным лицам и так все видно: они тоже хотят знать «где»?

На самом деле время не такое уж позднее, чтобы спрашивать у девятнадцатилетней дочери, где она ходит ранним вечером. И точно не в духе моих вечно занятых родителей. Но сегодня для них не вполне обычный день, хотя у меня совершенно нет настроения об этом думать.

— Гуляла, а что? У нас вроде бы не комендантский час. Я ведь не опоздала?

— Это ты Ивану своему расскажи, какой у нас час, — рычит папа. — Парень тебя везде обыскался! Уже два раза приходил, мы тоже с матерью нервничаем! Катерина, ответь, пожалуйста, что твой телефон делает дома? Нам его что, резинкой к твоему карману пристегивать, чтобы не забывала?