Отпускай (СИ) - Сурмина Ольга

В коридоре раздавались редкие, короткие всхлипы.

В гостях у Линчевателя

— Я отпустила. — Дрожали губы, глаза мокли от слез. Тело попеременно захватывали раздражение, злость, стыд и обида. — Отпустила!!! Давно!! Психолог доморощенный!!

— Эмма, ты рядом со мной. — Нейт странно улыбнулся. — Перестань врать хотя бы себе. Я никогда не отпущу тебя, потому что этого не хотим мы оба.

Она проглотила ком. Хотела, было, сказать, что он все себе выдумал, что пытается навесить то, чего нет, но слова в горле застревали режущими бритвенными лезвиями. Царапали нёбо, и никак не давали открыть рот. Бедовый, злобный, сейчас даже раздражающий «брат» Нейт — тот, о ком она, временами, думала по ночам. Уже без участия моря, пляжа, и любых других совместных поездок. Эмма просто думала, потому что думалось. Как его голова? Как он себя чувствует, можно ли ему как-то помочь? Может все-таки, как-нибудь, обнять? Чуть-чуть, и сказать после этого, чтобы не переживал. Вот так вот… глупо и размыто. «Не переживай, все нормально, правда» — можно было бы придумать более картонной для сочувствия фразы? В обезличенной, немногословной поддержке Фастер теперь била все рекорды. Но ведь лучше, чем ничего, верно?

Думалось. Было жаль, горько, и чуть скручивало живот от нервов. Именно от нервов, а не от позитивного волнения перед встречей, как раньше. И все равно, даже после всего хотелось сказать ему: «прошу, не казни себя, мне больно на это смотреть». Хотелось, чтоб он улыбался. Хотя бы немного, хотя бы иногда. Бедовый, грустный «старший брат». Самый близкий человек в её короткой, одинокой жизни.

Теперь, почему-то, из-за мыслей ночами накатывал стыд и злость. Он еще смеет думать, что она его любит после всего? Смеет преграждать путь, высказывать, что не отпустит?

Кулаки сжимались сами собой. Фастер его и вправду любила. Очень. И не могла не любить, как ни старалась, потому что он заменил ей семью. Но любовь как к семье, и как к мужчине — разные вещи. Ей казалось, она больше не любила его как мужчину. Предатель… как-то не любился.

— Нейт, я переезжаю. И это закрытый вопрос.

— Вот как? — Штайнер вздохнул. — Без вещей, швейных принадлежностей? Эмма, прошу тебя. Хватит надо мной издеваться. Я не железный. Хватит.

— Под издевками ты подразумеваешь мое желание переехать в квартиру мамы? — Все еще кололо горло. — И что значит «без вещей»? Хочешь отжать у меня два сарафана, и думаешь, что меня это остановит?! — Голос осип от подавленных слез.

— Да. — С отчужденной грустью ответил мужчина. — Надеюсь.

— Знаешь, я обойдусь без сарафанов. В конце концов, у меня есть туфли. — Девушка горько улыбнулась. — Будут стоять на полке и поднимать мне настроение. — Она схватила с крючка бордовую куртку и принялась судорожно натягивать её на худые руки.

— Ты «к маме», или к нему? — Глухо спросил Нейт. Казалось, он не совсем верил в историю о внезапной квартире от мамы, и просто решил, что Эмма решила переехать к своему другому мужчине. Иные варианты затуманенная голова отказывалась принимать.

— К маме. — Фастер сжала зубы. Слегка поправила туфли, тяжело вздохнула и вновь вышла из дома.

Бирюзовая листва, пасмурный свет. И… темный силуэт сзади, который тут же лег тенью на её тело. Штайнер шел почти вплотную, и словно не торопился останавливать.

— Решил меня проводить? — Эмма вновь сглотнула нервный ком.

— Нет. Я просто пойду с тобой. — Жутко ответил он. — Я не имею права тебя останавливать. Не имею права тебя держать, уговаривать, просить. На что вообще я имею право? — Взгляд казался невменяемым. — Значит, я пойду с тобой. Придем к твоей «маме» вдвоем, надеюсь, она не будет против. Попьем чай, почему нет?

— Нейтан, что ты несешь?! — Фастер вытаращила на него глаза. Голос дрогнул. — Моя мама умерла.

— Прости. — Он прикрыл глаза. — Значит, мы все же идем не к ней, да? — Штайнер покачал головой. — И я все равно иду с тобой. Буду сидеть рядом, пока мою любимую будет трахать кто-то другой. Буду держать за ручку. — Меж ресниц вновь стали проглядывать пугающая, лиловая радужная оболочка, окружающая узкий темный зрачок. Казалось, еще пара секунд, и он схватит девушку за запястье и встанет с ней, как вкопанный. Несмотря на отсутствие права держать.

— Нейт, ты рехнулся в своей ревности. — Голос дрожал. — Просто рехнулся. Я тебя не люблю, я тебя ненавижу. Оставь меня в покое. Хватит.

Он медленно раскрыл глаза, и подавленная ярость в них растворялась. Взгляд скользил по земле, а брови медленно поднимались вверх.

— Ненавидишь? За что? За то, что я люблю тебя? — Казалось, Штайнер не понимал. Думал, что его, вроде бы, любят, а тут в воздухе стучало мнимое эхо слова «ненавижу». Мог он представить, что самый близкий, самый родной человек скажет ему что-то такое? Милая Эмма, которую он нес на себе в больницу, и считал, что лучше умереть вдвоем от удара молнии, чем остаться одному. Эмма, которая любила от него подарки, объятия, нежности. Красивые ткани. Куда она пропала? Любимая, какую он знал и помнил.

Словно Нейт её однажды уничтожил, и с тех пор её заменила другая. Более прочная, жесткая, отрешенная и обособленная. Лишенная надуманных ею несовершенств.

Чуть дрогнул уголок рта. В ушах зазвенело от нервов, словно стекло царапали кривым гвоздем. «Я и это сожру» — пульсом било в голове. Наверно, она имеет право ненавидеть. И все равно хотелось исчезнуть. Испариться, перестать существовать, чтобы не делать больно своими чувствами. Кому он нужен? А никому. Теперь даже любимой Эмме не нужен, самой родной и самой близкой. Сколько бы пирожков и кукол Нейт не принес, чего бы не сделал. Иногда нет права на ошибку.

— Прости. — Вдруг прошептала Фастер. — Просто я не могу больше. Я тебя не ненавижу, ты хороший. Но все равно хочу побыть одна. Хочешь верь, хочешь нет, но… одна.

— Ладно. — Штайнер выдохнул. Хороший. На секунду ему стало легче, однако, тут же нет.

Она правда уходит. Её нельзя держать. Нельзя схватить, принести домой, завернуть в одеяло и накормить чем-нибудь вкусным. Нельзя сказать, что нельзя. Уложить в кровать, улечься рядом и обнять. Все.

— Позвони мне вечером. — Глухо продолжил Нейт. — Мне необходимо знать, что с тобой все хорошо. Я… пойду проветрюсь, раз уж вышел. Остужу голову.

Эмма кивнула, и как-то виновато посмотрела ему вслед, когда «брат» обогнул её и направился куда-то в неизвестном направлении. С отсутствующим, мертвым выражением лица.

В какой-то момент ей даже захотелось пойти вслед за ним. Догнать, спросить: «Нейт, ты точно в порядке?», хотя тот только что вновь выдал сцену ревности и подозрений, на какую не имел права. Фастер чувствовала печаль, обиду, и все еще осколки стыда и раздражения, однако, все равно хотелось догнать. Обнять со спины костлявыми руками, и сказать: «все нормально». «Мы не вместе, но ты все еще не один». Почему-то очень больно было видеть, что ему больно.

Просто невыносимо. И все равно она стояла, как вкопанная, не сходя с места.

* * *

Отчего-то Штайнер не брал трубку вечером. Телефон влажнел в мокрых от нервов ладонях, и Фастер все время вытирала его о плед. Стемнело, вдоль дорог мотались автомобили, их шум раздавался в квартире намного сильнее, чем в доме. Провожали друг друга желтые фары.

Не брал трубку, и в горле вновь рос ком. Билось сердце в тревожной тахикардии. Обиделся? Больше не хочет видеть? Но почему тогда просил позвонить вечером?! Ни на одну СМС с просьбой набрать её не было ответа, и, сидя на небольшой мягкой кровати Эмма чувствовала, словно сидела на камнях. Мокли ресницы, холодок полз по узкой спине. На закусанных губах проступали капли крови. Куда пропал? Почему?

«Нейт, если ты специально, я убью тебя» — шептала она себе под нос, но ни капли не верила своим же словам. Такой, как он не проявит халатность. Мужчина не мог забыть об этом, он мог…

…забить?

В очередной раз Фастер закусила губу, и капля крови упала на холодную постель. Страх носился по тонким венам. Может, ему стало настолько плохо, что он забил. А, может, ему плохо, и он потерял сознание. Или случайно подрался с кем-то, или…