По воле тирана (СИ) - Бишоп Марина

Священнослужитель проигнорировал травницу и вместо этого опустился возле поникшей королевой. Облаченный в красную ризу, он, казалось, принес в холодную приемную немного тепла. Монахомон был на службе храма со дня восхождения Рэндела на престол. Он был почтенным шалфейем в замке, и сам король исповедовался ему, при том, что королева ни разу не воспользовалась его службой. Монахомон, однако, не принуждал Коутрин к исповеди, замечая за ней немного необычное поведение в храме при служении.

- Я впервые исповедуюсь, законоучитель, - нарушая правила исповеди, не дождавшись благословения и разрешения, проговорила Коутрин.

Монахомон накрыл ладонью руку шалфейи. Королева ахнула и отдернула руку, его прикосновение как шипы вонзились в кожу. Она не сразу поняла, что это всего лишь прохладная ладонь на ее раскаленной коже. К счастью, капеллан с пониманием отступил. Он поймал глаза Афиры и жестом, скрытым от королевы отправил ее за дверь.

- Я покрыла себя позором, я опорочила своего Бога, - не поднимая головы, продолжила Коутрин.

Монахомон кивнул, приободряя на продолжение.

- Я нарушила клятву верности своему супругу... Я совершила грех прелюбодеяния, и я отдала себя ...

Она запнулась, будто рот заполнился иголками вечнозеленой дивы.

- Кому вы отдали себя, ваше величество? Вас, верно, принудили?

Одинокая слеза упала на простынь, и серое пятно расползлось по волокну. Имеет ли она право исповедать грех, совершенный с создателем мира? Коутрин задрожала от нахлынувших картин слияния с Кутаро. Их близость была не от этого мира. Она не была физической, но следы на ее теле вещали совсем иную историю. И теперь, возвращенная в реальность, опустошенная и опозоренная, шалфейя не могла найти себе места в безжалостном мире. У кого просить искупления? Капеллан лишь проситель милосердия Кутаро. Как она может просить милосердия у того, с кем возлегла?

- Меня никто не принуждал, - тусклым голосом ответила королева. - Грех мой в покаянии, я предаю Бога своего своим раскаянием, как и предала супруга. Больше мне нечего сказать. Назначь мне наказание...

За окном скрипнули тяжелые телеги, видимо, только что прибывшие из близлежащих деревень.

- Значит, это правда... - без удивления, будто поняв, в чем именно раскаивается королева, произнес капеллан.

Коутрин по-прежнему не желала поднять голову и посмотреть на Монохомона. Она невероятно устала, истощила себя и душой и телом.

- Я не выношу приговоров и не назначаю наказаний, Кутаро ваш судья и палач. И пусть он будет справедлив к вам, когда вы вознесетесь к нему.

- Законоучитель, ты понимаешь, о чем я прошу?

- Я понимаю намного больше, чем вы думаете, Ваше величество. Ваш грех не в раскаянии и не в поступке.

- Что тогда давит на меня? В чем мой грех? - лишенная сил, застенала королева.

- Я не могу отпустить вам то, что не является грехом.

- Тогда почему я блудница? - вскрикнула Коутрин. Ее лицо до неузнаваемости исказилось, как от боли, и она освободила свои крылья, неожиданно сорвавшись с кресла. Она обхватила голову руками, закрываясь от потока сквернословия, вновь из ниоткуда атаковавшего ее.

- Потому что другого слова у великой Лантаны для Вас не нашлось.

Сквозь марево бранных слов, заполонивших всё вокруг, Коутрин смогла развернуться, чтобы лицезреть самодовольное лицо Ульфа. Он элегантно склонил голову, приветствуя королеву, но в этом акте промелькнула явная насмешка.

- Ваш сан не дает вам право на подобный тон, - сдержанно оповестил неожиданного визитера Монахомон. - Я уже не упоминаю о том, что это непостижимо, что вы без приглашения явились к королеве.

Ульф покосился на капеллана и встряхнул крыльями за спиной, множество колокольчиков мелодично запели, словно мягко предупреждая о чем-то.

- Конечно, я погорячился. Прошу простить меня, Ваше величество, но как бы то ни было, это не меняет сути дела. Великая Лантана недовольна Вами, а я Вас предупреждал, что шалфейе негоже просить милости у самого Кутаро.

Поток ругани, направленной на Коутрин, не иссекал, и хоть она и старалась заглушить безумный хор осипших голосов, чтобы противостоять Ульфу, но бессмысленное сопротивление высосало все оставшиеся жизненные соки. Она еле успела задержать падение, ухватившись о спинку кресла. Монахомон не помедлил и подхватил шалфейю под локоть, восстанавливая ее хрупкое равновесие.

- Что Вы творите? - обвинение полетело в сторону Ульфа, но даже не задело. - Монахомон, я уважаю вас, но я бы предпочел, чтобы вы попридержали свои обвинения в мой адрес. Вы не хуже меня знаете, что именно произошло. Королева должна понести наказание.

Капеллан довел Коутрин до кресла, и та рухнула в него на короткое время, потеряв сознание от слабости.

- А что именно произошло? - поддельно удивился капеллан, при этом его тон остался обманчиво искренним.

- Не надо оскорблять себя, Монахомон, мы оба прекрасно ориентируемся в древних скрижалях. Рано или поздно это должно было произойти. И как я уже сказал, королева должна быть наказана.

Монахомон вопросительно приподнял бровь, и, сдерживая непрошенные эмоции прошел к окну, словно увидел в пасмурном небе нечто завораживающее, так быстро захватившее его внимание. Капеллан считал про себя, сдерживая рвущиеся наружу слова. Ему нужно было контролировать каждое предложение - будущее зависит от его сдержанности.

- И если вы сами не наложите наказание на королеву, то это за вас сделаю я, - продолжил Ульф. - Прещение - это ваша прямая обязанность перед Кутаро и великой Лантаной. А принимая во внимание тот факт, что Лантана покровительствует слабому полу, то и епитимью на ее величество следует наложить как на раскаивавшуюся от лица великой богини. Разве это не справедливо? Так было всегда, и я не вижу повода менять священные законы, чтобы угодить... зачинщице греха, - хладнокровно постановил Ульф.

Слабый звон колокольчиков на его крыльях дал понять находящимся в комнате, что наставление скорее было приказом Монахомону. Хоть тот и продолжал бороться с собой, при этом осознав, что, может, и не выиграет эту битву, но, по крайней мере, сумеет подготовить оружие для сражения в будущем. Он колебался, но затем нехотя кивнул.

- Я не совсем понимаю, какого рода епитимью заслужила королева? - протянул Монахомон.

- Правда: чистая, кристальная, - с глухим смехом ответил Ульф. -Признание своего греха перед супругом и искреннее раскаяние перед великой Лантаной станут успокоением королевы.

- Королева контактирует с Кутаро без посредников, ей незачем раскаиваться перед Лантаной, - отметил капеллан. - Вы же это тоже знали, верно? То была воля Кутаро, кто мы такие, чтобы вмешиваться и осуждать? Я уже не уверен, какой закон вы проповедуете и от чьего имени?

Коутрин застонала, приходя в сознание. Ее глаза затопила горечь и тоска. Безразличным взглядом она окинула двух шалфейев.

- Если бы, Монахомон, все было так, как ты говоришь, то и королева бы не мучилась по воле Кутаро, не так ли? А чтобы понять состояние ее величества, и глаз не нужно.

Монахомон был явно недоволен доводами Ульфа, но решил еще раз настоять на невиновности Коутрин.

- Допустим, я наложу епитимью, чтобы очистить королеву от... я сам не знаю чего, но вы осознаете, на что я толкаю ее величество?

Ульф вопросительно изогнул бровь и, облокотившись на угол стены, не мигая воззрился на сходника.

- И на что же?

- Его величество Рэндел не простит измены, - туманно пояснил Монахомон.

- Значит, такова цена за грех, король исполнит волю Богов. По-моему, именно об этом просила вас королева, вызывая к себе. Она хотела раскаяться, так не отказывайте ей.

Как сломанная деревянная кукла Коутрин неестественно изогнулась в кресле. Перед глазами все было подернуто туманной дымкой, и чертог больше напоминал кривые отражения реальности. Громкие бранные голоса стали медленно отступать, и тогда Коутрин закричала, что было сил, чтобы ненароком они вновь не оскорбили ее своим безумством.