Это было жаркое, жаркое лето - Князев Алексей

— Вот и все, Оленька, приступаем к заключительному, решающему этапу съемок! Подойдите-ка, пожалуйста, сюда!

Молодая женщина, будто находясь в трансе, машинально исполнила его приказание, подошла к «козлу», на которого он указывал рукой, и застыла неподвижно в молчании, ожидая очередного распоряжения режиссера.

— Теперь, Оленька, лягте грудью на «козла» — скомандовал тот и, видя что она замерла в нерешительности, уже каким-то неожиданно жестким, хрипло прозвучавшим голосом добавил:

— Ну, я кому сказал!

Ольга, словно продолжая находиться в гипнотическом состоянии, испытывая уже вполне осязаемое, внезапно охватившее ее чувство страха, исполнила его странную команду и, обреченно ожидая, какие еще странные вещи сейчас потребуют от нее сделать, взглянула в зеркало, находящееся теперь прямо перед ее лицом. То, что она увидела, потрясло и напугало ее больше, чем если бы «козел», на котором она сейчас полулежала, вдруг оказался настоящим и взбрыкнув, убежал: стоя за ее спиной, Илья Матвеевич с лихорадочной поспешностью раздевался. Он уже успел полностью скинуть с себя спортивный костюм и в данный момент заканчивал стягивать мешковатые «семейные» трусы!

Почувствовав неожиданный прилив сил, словно очнувшись, придя, наконец, окончательно в себя и с запозданием осознав ужасное значение всех тех мелочей, что не нравились ей в поведении режиссера раньше и на которые она почему-то не обращала должного внимания, равно как и на некоторые странности, подмеченные при осмотре этого ужасного дома, Ольга попыталась выпрямиться, но руки тяжело дышащего мужчины грубо уперлись в ее плечи, заставив силой вернуться в прежнее положение.

— Стой, сука! — уже не таясь прохрипел «Илья Матвеевич», срывая с женщины тот минимум одежды, который на ней еще оставался. — Стоять! — жестко повторил он и, продолжая удерживать хрупкие плечи женщины одной рукой, второй принялся раздвигать ее ягодицы.

Только сейчас Ольга в полной мере осознала, что именно сулят ей все эти его страшные приготовления, но едва она собралась закричать, как у нее перехватило дыхание — страшная боль пронзила ее задний проход и, как показалось женщине, его уже просто разрывали на части, а задыхающийся голос «режиссера», доносившийся теперь до нее словно издалека, сквозь какую-то густую пелену, с нескрываемым злорадством произнес:

— Получай, красавица! Да стой же ты спокойно, кинозвезда!.. — Его откровенно насмешливые фразы слились с отчаянными, постепенно угасающими бессвязными вскриками, запоздало срывающимися с разом пересохших женских губ:

— Не надо! Я не… Нет!.. Больно… Нет же… пожалуйста… пожалуйста… только не…

С усилием преодолев упругое сопротивление сфинктера, мощными толчками проникая в анальное отверстие болезненно вздрагивающей женщины все глубже и глубже, Мышастый слушал до предела распаляющие его громкие стоны и, продолжая удерживать за плечи отчаянно извивающееся девичье тело, распятое на спортивном снаряде, с ненасытной жадностью все вглядывался, вглядывался в находящееся перед ним зеркало, в котором отражалось искаженное болью, и оттого выглядевшее еще более соблазнительным, предельно возбуждающее его женское лицо…

И когда едва не задыхающийся от наслаждения насильник, участив ритм жестких толчков до предела, понял, что то, к чему он так стремился, подступило совсем близко, он грубо схватил девушку за разметавшиеся волосы и одним сильным рывком развернул и приблизил к своему паху ее лицо с полуоткрытым, кричащим бессильным отчаянием ртом.

От боли и отвращения Ольга потеряла сознание…

Мышастый же, удовлетворенный удачным завершением того, чего он с таким нетерпением дожидался с самого первого мгновения встречи с ней еще на вокзале, закурил, расслабленно присев на сиденье подвернувшегося спортивного снаряда. Он сидел и молча курил, продолжая пристально вглядываться в неподвижно распростертое тело только что изнасилованной им женщины…

Скурив сигарету до самого фильтра, он подхватил на руки так и не пришедшую в сознание девушку, и отнес ее наверх, в выделенную ей комнату. Затем, проделав нехитрую операцию, снял половину дверную ручку, находящуюся изнутри и щеколду, на которую запиралась дверь. Все это было установлено временно, лишь для создания у гостьи иллюзии безопасности. Глядя на Ольгу, которую он уложил на кровать и которая еще не пришла в себя, Мышастый отметил некую разницу между тем разом, когда она спала у него в машине по дороге в Мшанск, и теперь, после всего с ней произошедшего. Если тогда лицо женщины выражало спокойную безмятежность, то сейчас оно излучало отчаяние и боль, запечатлевшиеся на нем в самый последний момент завершения разыгравшейся с ней трагедии.

— Вот так, красавица… — неизвестно для кого произнес вслух Мышастый и, заперев за собой дверь, разыскал старого рецидивиста, который в данный момент преспокойно чифирил, сидя на просторной кухне особняка. Увидев своего патрона, он сделал ленивую попытку привстать, но Мышастый, жестом усадив его обратно, спросил:

— Все помнишь, Филипыч, о чем я тебе говорил?

— Конечно, хозяин, — подтвердил тот. — Заучил все наизусть.

— Так и действуй строго по инструкции, да смотри мне, чтоб никакой отсебятины. Уловил?

— Обижаете, наш брат свое дело знает, — действительно с обидой в голосе ответил Филипыч.

— Ладно, гляди, — строго сказал Мышастый в общем-то просто так, на всякий случай — в старом уголовнике он не сомневался, иначе тот находился бы сейчас не здесь. — Присмотри за девчонкой, чтобы с собой ничего не сотворила, она мне еще нужна. Крутись где-нибудь поблизости, а как услышишь, что пришла в себя, делай, как я тебе говорил. Все…

И Мышастый поехал улаживать поднакопившиеся за время подготовки к операции дела, которые он оставлял на потом.

Тем самым он неосознанно расставил приоритеты — Ольга оказалась гораздо важнее всего другого…

Очнувшись, женщина некоторое время лежала неподвижно, с трудом пытаясь сообразить, как она оказалась на кровати в своей комнате совершенно голой, а когда к ней неожиданно, лавинообразным потоком вернулась память — воспоминания всего того ужасного, что сотворил с ней этот кинорежиссер, она, почувствовав сильнейший приступ тошноты, бросилась в ванную комнату, на ходу крепко зажимая ладошкой рот и с трудом удерживая рвущийся наружу поток… Едва она успела добежать до раковины, как ее с силой вырвало, словно желудок, извергая из себя содержимое, пытался таким образом помочь ей освободиться от кошмара, который — она знала это наверняка — будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Если только после всего этого ей дадут жить… Теперь, прозрев окончательно, она начала понимать, в какую страшную ловушку заманил ее этот липовый — теперь у нее не осталось в этом ни малейших сомнений — кинорежиссер. С трудом, лишь огромным усилием воли преодолевая слабость, охватившую все ее тело, Ольга заставила себя хоть как-то почистить зубы, чтобы избавиться от омерзительного привкуса во рту, пошатываясь, едва переставляя отказывающиеся повиноваться, предательски дрожащие в коленях ноги, вернулась в кровать и, не найдя в себе больше сил даже на то чтобы укрыться, опять ушла в небытие — организм намеренно помогал ей избавиться на время от жуткой реальности…

В относительно твердое сознание Ольга пришла только к самому вечеру. Лежа на кровати полностью обессиленной, лишь с огромным трудом она смогла припомнить, что за день еще не менее пяти или шести раз бегала в ванную, где ее выворачивало наизнанку и, каждый раз, с трудом находя в себе силы, она чистила зубы, возвращалась обратно в кровать, наперед зная, что через какое-то время все это повторится вновь и вновь…

Теперь же, как ни странно, она не чувствовала больше позывов рвоты, и уже одно это было хоть каким-то облегчением. Находясь в совершенно разбитом состоянии, чувствуя себя физически какой-то столетней старухой, молодая женщина кое-как поднялась и направилась в ванную комнату, где засунув два пальца в рот, попыталась еще раз освободить желудок. На этот раз у нее совсем ничего не получилось и, тогда подойдя к ванной, она открыла краны — стоять под душем у нее уже просто не было сил… Уже промокнув в ней, наполненной теплой водой, не менее часа, Ольга нашла в себе силы кое-как помыться — даже простое намыливание истерзанного тела давалось ей сейчас с огромным трудом. Почему-то у нее ныло буквально все, словно ей довелось побывать в какой-то гигантской мясорубке, а задний проход, пульсируя острой болью, отдающейся по всему телу, горел, словно его натерли наждачной бумагой…