Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 148
и результат покажет, насколько такое мнение было обосновано. Но
если бы бездарный живописец или плохой поэт утешались тем, что
внутри их душа преисполнена высокими идеалами, то это — плохое
утешение, и когда они выставляют требование, чтобы их судили не
по тому, что они дали, а по их намерениям, то такая претензия
справедливо отклоняется как пустая и необоснованная. Часто бывает также и
наоборот, а именно, что при суждении о других людях, давших нечто
хорошее и значительное, пользуются ложным различением; между
внутренним и внешним для того, чтобы утверждать, что это — лишь
их внешнее, внутренне же они стремятся к чему–то совершенно
другому, к удовлетворению своего тщеславия или других таких же
достойных порицания страстей. Это — воззрение зависти, которая,
будучи сама неспособной свершить нечто великое, стремится низвести
великое до своего уровня и таким образом умалить его. В противовес
этой точке зрения, следует напомнить о прекрасном афоризме Гёте, что
против великих достоинств других людей нет другого средства
спасения, кроме любви. Если же, далее, видя похвальные дела других,
говорят о лицемерии, чтобы свести их значение к нулю, то мы должны
против этого заметить, что хотя человек может в том или другом
отдельном случае притворяться и многое скрывать, он, однако, не может
скрыть своей внутренней природы вообще, которая непременно
проявляется в decursus vitae, так что также и в этом отношении можно
сказать, что человек есть не что иное, как ряд его поступков. В
особенности грешила в новейшее время перед великими историческими
личностями и искажала их истинный облик так называемая
прагматическая историография своим противным истине отделением внешнего
от внутреннего. Вместо того, чтобы удовлетвориться простым
рассказом о великих делах, совершонных героями всемирной истории, и
признать их внутренний характер соответствующим содержанию их
дел, историки–прагматисты считали себя в праве и обязанными
выискивать мнимые скрытые мотивы, лежащие за собщаемыми ими явными
фактами. Они полагали, что историческое исследование обнаруживает
тем большую глубину, чем больше ему удается лишить доселе
почитавшегося и прославлявшегося героя его ореола и низвести его в
отношении его происхождения и его настоящего значения до уровня
посредственности. Они поэтому часто рекомендовали изучение психоло-
237
гии, как вспомогательной дисциплины такого
историко–прагматического исследования, потому что мы из последней–де узнаем, каковы те
подлинные побуждения, которыми вообще руководится человек в своих
действиях. Но эта психология есть не что иное, как то мелочное знание
людей, которое, вместо того, чтобы рассматривать всеобщие и
существенные черты человеческой природы, делает предметом своего
рассмотрения преимущественно лишь частные и случайные черты
изолированных влечений, страстей и т. д. Впрочем, по отношению к
мотивам, лежащим в основании великих исторических дел, историку,
применяющему этот психолого–прагматический способ рассмотрения,
все же остается выбор между субстанциальными интересами
отечества, справедливости, религиозной истины и т. д. и субъективными и
формальными интересами тщеславия, властолюбия, корысти и т. д.
Но историки–прагматисты выбирают последние, видят в них
настоящие побудительные причины потому, что в противном случае не
получила бы подтверждения предпосылка о противоположности между
внутренним (умонастроением действующего) и внешним (содержанием
действия). Но так как согласно истине внутреннее и внешнее имеют
одно и то же содержание, то мы вопреки этому школьному
мудрствованию должны определенно утверждать, что если бы исторические
герои преследовали лишь субъективные и формальные интересы, они
не свершили бы совершонпых ими дел. Имея в виду единство
внутреннего и внешнего, мы должны признать, что великие люди хотели
того, что они сделали, и сделали то, чего хотели.
§ 141.
Пустые абстракции, посредством которых одно и то же
содержание насильно удерживается в отношении, уничтожаются в
непосредственном переходе одной в другую, снимают себя каждая в другой.
Само содержание есть не что иное, как их тожество (§ 138); они суть
отражение, видимость сущности, положенной как видимость. Через
обнаружение силы внутреннее полагается в существовании; это
полагание есть опосредствование пустыми абстракциями; оно
исчезает внутри самого себя и становится непосредственностью, в которой
внутреннее и внешнее тожественны в себе и для себя и их различие
определено как лишь положенность. Это тожество есть
действительность.
238
С.
Действительность.
§ 142.
Действительность есть ставшее непосредственным единство
сущности и существования, или внутреннего и внешнего. Обнаружение
действительного есть само действительное, так что оно в этом
обнаружении также остается существенным и лишь постольку
существенно, поскольку оно имеется в непосредственном внешнем
существовании.
Примечание. Раньше мы имели, как формы непосредственного,
бытие и существование; бытие есть вообще нерефлектированная
непосредственность и переход в другое. Существование есть
непосредственное единство бытия и рефлексии; оно поэтому—явление,
которое возникает из основания и погружается в основание.
Действительное есть положенностъ этого единства, ставшее тожественным
с собою отношение; оно поэтому не подвержено переходу, и его
внешность есть его энергия; оно в последней рефлектировано внутрь
себя; его наличное бытие есть лишь проявление самого себя, а не
другого.
Прибавление. Действительность и мысль, или, точнее, идея,
обыкновенно тривиально противопоставляются друг другу. Нам поэтому
часто приходится слышать, что, хотя против правильности и
истинности известной мысли нечего возражать, мы, однако, ничего подобного
не встречаем в действительности или ничего подобного не может быть
осуществлено в действительности. Однако те, которые так говорят,
доказывают этим, что они не поняли надлежащим образом ни природы
мысли, ни природы действительности. Говорящим так, с одной
стороны, мысль представляется синонимом субъективного представления,
субъективного плана или намерения и т. п., с другой же стороны,
действительность представляется синонимом чувственного, внешнего
существования. В повседневной жизни, где категории и их обозначения
не так строго различаются, такое словоупотребление, пожалуй,
допустимо, и там может на самом деле случиться, что, например, план
или так называемая идея некоторого плана сама по себе вполне хороша
и целесообразна, но в так называемой действительности не встречается
и при данных условиях не осуществима. Если, однако, абстрактный
239
рассудок завладевает этими определениями и преувеличивает
различие между ними до такой степени, что оно превращается в
установленную и точную противоположность, так что, если верить ему, мы в
действительном мире обязаны выбросить из головы идеи, то должно
во имя науки и здравого разума решительно отвергнуть подобного
рода взгляды. Ибо, с одной стороны, идеи вовсе не обитают только в
нашей голове и идея не есть вообще нечто столь бессильное, чтобы
осуществление или неосуществление ее зависело от нашего произвола.
а она скорее есть вместе с тем безусловно действенное и также
действительное; с другой же стороны, действительность не так дурна и
неразумна, как это воображают никогда не мыслившие или не
ладящие теперь с мыслью, опустившиеся практики. Действительность, в
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 148
