Собрание сочинений, том 14 - Маркс Карл Генрих

Ф. Энгельс» («Рыцарь и т. д.», стр. 7) [401].

Насколько я, со своей стороны, далек был от того, чтобы считать Техова распространителем этой глупой сплетни, видно из следующего места того же самого памфлета:

«Первоначально, как рассказывал мне и Энгельсу сам Техов после своего возвращения в Лондон, Виллих был твердо убежден, что я намеревался через посредство Шрамма отправить благородного мужа на тот свет, и письменно распространил эту идею по всему миру. Но, по более зрелом размышлении, он решил, что мне с моей дьявольской тактикой не могло прийти в голову убрать его при помощи дуэли с Шраммом» (стр. 9 1. с.) [402].

То, о чем Техов сплетничает г-ну Шиммельпфеннигу «для сообщения друзьям», он передает с чужих слов. Карл Шаппер, который при последовавшем позже расколе Союза встал на сторону Виллиха и был свидетелем сцены вызова на дуэль, пишет мне об этом следующее:

«5, Перси-стрит, Бедфорд-сквер, 27 сентября 1880 г.

Дорогой Маркс!

Относительно скандала между Шраммом и Виллихом следующее:

Скандал разыгрался на заседании Центрального комитета в результате жаркого спора, случайно завязавшегося между ними во время прений. Я отлично помню, что ты, со своей стороны, делал все, чтобы успокоить их и уладить дело, и был, по-видимому, столь же поражен этим внезапным взрывом, как я сам и остальные присутствовавшие при этом члены Центрального комитета.

Привет

Твой Карл Шаппер».

В заключение напомню еще, что сам Шрамм через несколько недель после дуэли обвинял меня в письме от 31 декабря 1850 г. в пристрастии к Виллиху. Неодобрение, которое Энгельс и я открыто высказывали ему по поводу дуэли как до, так и после нее, вызвало у него тогда раздражение. Это его письмо и другие полученные мною от него и Мисковского бумаги, касающиеся дуэли, могут быть просмотрены его родными. Публикации они не подлежат.

Когда Конрад Шрамм после своего возвращения из Соединенных Штатов в середине июля 1857 г. снова посетил меня в Лондоне, на его смелую, стройную юношескую фигуру уже наложила свою печать неизлечимая чахотка, которая в то же время, словно сиянием, окружала его характерную красивую голову. Со свойственным ему и никогда не покидавшим его юмором он прежде всего, смеясь, показал мне объявление о своей собственной смерти, напечатанное на основании слухов одним болтливым другом в одной нью-йоркской немецкой газете. По совету врачей, Шрамм отправился в Сент-Элье, на остров Джерси, где мы с Энгельсом видели его в последний раз. Шрамм умер 16 января 1858 года. На его похоронах, собравших, всю либеральную буржуазию из Сент-Элье и всю проживавшую там эмиграцию, надгробную речь произнес Дж. Джулиан Гарни, один из лучших английских народных ораторов, известный прежде как вождь чартистов и бывший в дружеских отношениях с Шраммом во время его пребывания в Лондоне. Наряду с пылкой, смелой, пламенной натурой, никогда не поддававшейся заботам повседневности, Шрамм обладал критическим умом, оригинальной мыслью, тонким юмором и наивным добросердечием. Он был Перси Хотспер нашей партии.

Вернемся к письму г-на Техова. Несколько дней спустя после своего приезда в Лондон, поздно вечером, он имел продолжительное rendez-vous {свидание. Ред.} с Энгельсом, Шраммом и мной в одном погребке, где мы угощали его. Это rendez-vous он и описывает в своем письме к Шиммельпфеннигу от 26 августа 1850 г. «для сообщения друзьям». Раньше я никогда его не встречал, а после этого видел, может быть, раза два, да и то лишь мельком. Однако он тотчас же сумел разглядеть меня и моих друзей, нашу голову, сердце и внутренности, и поспешил за нашей спиной послать в Швейцарию психологическое описание наших примет, заботливо рекомендуя «друзьям» тайно размножить его и распространить.

Техов много занимается моим «сердцем». Я великодушно не последую за ним в эту область. «Ne parlons pas morale» {«Не будем говорить о морали». Ред.}, — как заявляет парижская гризетка, когда ее друг начинает говорить о политике.

Остановимся на один момент на адресате письма от 26 августа, бывшем прусском лейтенанте Шиммельпфенниге. Я не знаю лично этого господина и никогда его не видел. Я характеризую его на основании двух писем. Первое письмо от 23 ноября 1853 г. [403], приводимое мной только в выдержках, было прислано мне из Честера моим другом В. Штеффеном, бывшим прусским лейтенантом и преподавателем дивизионной школы. В нем говорится:

«Однажды Виллих прислал сюда» (в Кёльн) «одного адъютанта по имени Шиммельпфенниг. Последний оказал мне честь, пригласив меня к себе, и был твердо убежден, что наверняка может единым взглядом лучше оценить всю ситуацию, чем кто-либо другой, кто изо дня в день непосредственно следит за фактами. Поэтому у него сложилось весьма невысокое мнение обо мне, когда я ему сообщил, что офицеры прусской армии отнюдь не сочтут за счастье сражаться под его и Виллиха знаменем и вовсе не склонны citissime {самым поспешным образом. Ред.} провозглашать виллиховскую республику. Еще больше он рассердился, когда не нашлось ни одного человека, столь неразумного, чтобы согласиться размножить привезенное им с собой воззвание к офицерам, которое призывало их тотчас же высказаться за «то», что он называл демократией.

В бешенстве покинул он «порабощенный Марксом Кёльн», как он мне писал, однако, добился размножения этой дребедени в каком-то другом месте и разослал ее многим офицерам, в результате чего «Обозреватель» из «Kreuz-Zeitung» получил возможность проституировать целомудренную тайну этого хитроумного способа превращать прусских офицеров в республиканцев».

Во время этой авантюры я еще совсем не знал Штеффена, он приехал в Англию лишь в 1853 году. Еще ярче характеризует себя сам Шиммельпфенниг в приводимом ниже письме к тому самому Хёрфелю, который позже был разоблачен как французский полицейский агент. Хёрфель являлся душой революционного комитета, основанного в Париже в конце 1850 г. Шиммельпфеннигом, Шурцем, Хефнером и другими тогдашними друзьями Кинкеля, и был закадычным приятелем обоих матадоров, Шурца и Шиммельпфеннига.

Шиммельпфенниг — Хёрфелю (в Париж, 1851 г.):

«Здесь» (в Лондоне) «произошло теперь следующее… Мы написали туда» (в Америку) «всем нашим влиятельным знакомым по поводу подготовки почвы для займа» (кинкелевского займа), «рекомендуя им прежде всего в течение известного времени выступать лично и в печати о мощи заговорщических организаций и указывать на то, что активные силы как немецкие и французские, так и итальянские, никогда не покинут поля битвы». (Разве история не имеет никакой даты? )… «Наша работа идет теперь хорошо. Когда бросаешь слишком упрямых людей, то они идут на уступки и охотно принимают поставленные им условия. Завтра, после того как работа уже налажена и прочно поставлена, я свяжусь с Руге и Хаугом… Мое общественное положение, как и твое, очень тяжелое. Крайне необходимо скорее дать ход нашему делу». (То есть делу с кинкелевским революционным займом.)

Твой Шиммельпфенниг».

Это письмо Шиммельпфеннига находится в опубликованных А. Руге в «Herold des Westens» (Луисвилл, 11 сентября 1853 г.) «Разоблачениях». Шиммельпфенниг, который ко времени опубликования этих «Разоблачений» уже находился в Соединенных Штатах, никогда не отрицал подлинности этого письма. «Разоблачения» Руге составляют перепечатку документа: «Из архива берлинского полицейского управления». Документ состоит из хинкельдеевских заметок на полях и бумаг, которые либо были захвачены французской полицией у Шиммельпфеннига и Хёрфеля в Париже, либо «разысканы» [aufgestiebert] у пастора Дулона в Бремене, либо, наконец, во время войны мышей и лягушек между Агитационным союзом Руге и Эмигрантским союзом Кинкеля [404] были доведены самой враждующей братией конфиденциально до сведения немецко-американской прессы. Характерна ирония, с которой Хинкельдей рассказывает, как поспешно Шиммельпфенниг оборвал свою поездку по Пруссии для пропаганды идеи кинкелевского революционного займа, «вообразив, что его преследует полиция». В тех же «Разоблачениях» имеется письмо Карла Шурца, «представителя парижского комитета» (то есть Хёрфеля, Хефнера, Шиммельпфеннига и т. д.) «в Лондоне», где сказано: