Собрание сочинений. Том 9 - Маркс Карл Генрих

«Что касается упоминаемой Марксом переписки с Беккером то все сказанное насчет этого ложь».

Что касается этой фальсифицированной переписки, намерения г-на Виллиха отправиться собственной персоной в Пруссию и моего сообщения об этом третьим лицам, то я счел целесообразным послать экземпляр «Criminal-Zeitung» бывшему лейтенанту Штеффену. Штеффен был со стороны защиты свидетелем Беккера, передавшего ему на хранение все свои бумаги. Полиция заставила Штеффена уехать из Кёльна, и он живет теперь в Честере, занимаясь там преподаванием, так как принадлежит к неблагородной породе людей, вынужденных даже в эмиграции зарабатывать себе на жизнь. Благородное сознание, в соответствии со своим эфирным существом, живет не на капитал, которого оно не имеет, и не за счет работы, ибо оно не работает, оно живет манной общественного мнения, живет за счет уважения других людей. Поэтому оно и сражается за него, как за свой единственный капитал. Штеффен пишет мне:

«Честер, 22 ноября 1853 г.

Виллих очень зол, что Вы привели отрывки из одного письма Беккера. Он называет письмо, а следовательно, и приведенные из него места вымышленными. Этому вздорному утверждению я противопоставляю факты, чтобы документально подтвердить мнение Беккера о Виллихе. Однажды вечером Беккер, смеясь от души, передал мне два письма и предложил мне прочесть их, когда я буду в дурном настроении; он сказал, что содержание их должно меня тем более позабавить, что я благодаря своему прежнему положению могу судить о них с военной точки зрения. Действительно, перечитывая эти письма, написанные Августом Виллихом Беккеру, я нашел весьма комичные и курьезные торжественные приказы (употребляя соответствующее королевско-прусское выражение), в которых великий фельдмаршал и социальный мессия отдавал из Англии распоряжение занять Кёльн, конфисковать частную собственность, установить искусно организованную военную диктатуру, ввести военно-социальный кодекс, запретить все газеты, кроме одной, которая должна была ежедневно публиковать распоряжения о надлежащем образе мыслей и действий, и множество других подробностей. Виллих был настолько милостив, что обещал, если в Кёльне и прусской Рейнской провинции будет выполнена эта часть работы, приехать лично, чтобы отделить овец от козлищ и судить живых и мертвых. Виллих утверждает, что его «краткий проект был бы легко осуществлен, если бы некоторые лица проявили инициативу», и «что он имел бы серьезнейшие последствия» (для кого?). Для расширения собственного кругозора я хотел бы, пожалуй, знать, какие глубокомысленные «офицеры ландвера» «заявили впоследствии» об этом г-ну Виллиху, а также. где находились во время сбора прусского ландвера эти господа, якобы верившие в «серьезнейшие последствия краткого проекта», в Англии или же в Пруссии, где дитя должно было быть произведено на свет. Со стороны Виллиха было очень мило, что он послал «некоторым» лицам сообщение о рождении младенца и дал его описание; но, кажется, ни одно из этих лиц так и не выразило охоты быть крестным отцом, кроме Беккера, «человека возвышенного ума и характера». Однажды Виллих прислал сюда одного адъютанта по имени… Последний оказал мне честь, пригласив меня к себе, и был твердо убежден, что наверняка может единым взглядом лучше оценить всю ситуацию, чем кто-либо другой, кто изо дня в день непосредственно следит за фактами. Поэтому у него сложилось весьма невысокое мнение обо мне, когда я ему сообщил, что офицеры прусской армии отнюдь не сочтут за счастье сражаться под его и Виллиха знаменем и вовсе не склонны citissime провозглашать виллиховскую республику. Еще больше он рассердился, когда не нашлось ни одного человека, столь неразумного, чтобы согласиться размножить привезенное им с собой воззвание к офицерам, которое призывало их тотчас же открыто высказаться за «то», что он называл демократией. В бешенстве покинул он «порабощенный Марксом Кёльн» (как он мне писал), «однако, добился размножения этой дребедени в каком-то другом месте и разослал ее многим офицерам, в результате чего «Обозреватель» из «Kreuz-Zeitung» получил возможность проституировать целомудренную тайну этого хитроумного способа превращать прусских офицеров в республиканцев.

Виллих заявляет, что он абсолютно не верит, будто люди, наделенные «беккеровским возвышенным характером и духом», могли смеяться над его проектом. Он поэтому называет заявление об этом факте вздорной выдумкой. Если бы он читал отчеты о кёльнском процессе, — а основания для этого у него, конечно, были, — то он нашел бы, что Беккер так же как и я публично высказали о его проектах то суждение, которое содержится в опубликованном Вами письме. Если Виллиху желательно получить правильное изображение с военной точки зрения тогдашней обстановки, которую он рисовал себе по наитию фантазии, то я могу ему в этом быть полезным.

Должен с сожалением отметить, что из прежних товарищей Виллиха не одни только Вейдемейер и Техов отказываются платить потребную ему дань восхищения его военным гением и практическим пониманием дел.

В. Штеффен»

А теперь, в заключение — «образец тактики Маркса». Г-н Виллих приводит фантастическое описание одного происходившего в феврале 1851 г. банкета, устроенного Луи Бланом в виде контрдемонстрации против банкета Ледрю-Роллена, а также для противодействия влиянию Бланки. «Г-н Маркс, разумеется, не был приглашен».

Разумеется, нет. За два шиллинга каждый мог получить «приглашение», и Луи Блан несколько дней спустя весьма настойчиво спрашивал у Маркса, почему он не пришел.

«Вслед за тем» (за чем, за банкетом?) «в Германии среди рабочих была распространена листовка, где приводился непроизнесенный тост Бланки вместе с осмеивающим празднество введением, в котором Шаппер и Виллих были названы обманщиками народа».

«Непроизнесенный тост Бланки» [401] составляет существенную часть истории благородного сознания, которое, преисполненное веры в высший смысл своих слов, обычно решительно заявляет: «Я никогда не лгу!»

Несколько дней спустя после банкета парижская газета «Patrie» напечатала текст тоста, который Бланки по просьбе устроителей торжества прислал из тюрьмы Бель-Иль. В нем Бланки в свойственной ему чеканной форме заклеймил всех членов временного правительства 1848 г. и, в особенности, отца банкета, г-на Луи Блана. «Patrie» с притворным удивлением спрашивала, почему этот тост не был оглашен на банкете. Луи Блан немедленно заявил в лондонском «Times», что Бланки — гнусный интриган и что подобного тоста комитету по организации празднования он никогда не присылал. Гг. Луи Блан, Ландольф, Бартелеми, Видиль, Шаппер и сам Виллих направили в «Patrie» от имени комитета по организации празднования заявление о том, что они никогда не получали указанного тоста. Но «Patrie», прежде чем опубликовать это заявление, обратилась к г-ну Антуану, зятю Бланки, передавшему ей для напечатания текст тоста. Под текстом заявления вышеназванных господ она напечатала ответ Антуана, в котором говорилось, что он действительно послал тост Бартелеми и получил от него уведомление о получении тоста. Г-н Бартелеми заявил «вслед за тем», что хотя он и получил тост, но, найдя его неподходящим, отложил его, не сообщив об этом комитету. К несчастью, однако, еще до этого один из подписавших заявление, экс-капитан Видиль, написал в «Patrie», что чувство воинской чести и стремление к истине вынуждают его сознаться, что как он, так и Луи Блан, Виллих и все прочие солгали, подписывая первое заявление комитета. Комитет состоял не из названных шести, а из тринадцати членов. Все они видели тост Бланки, все его обсуждали и после долгих дебатов большинством в семь голосов против шести решено было не оглашать его. Он, Видиль, был одним из шести членов, голосовавших за его оглашение.