Разыскания истины - Мальбранш Николай

и кто открывает истину, тот может видеть ее лишь в умопостигаемом

415

мире, с которым он связан и в котором сам Бог созерцает ее; ибо этот чувственный и материальный мир не умопостигаем сам по себе. Итак, дух видит в свете Божием, как и сам Бог, все вещи, которые он видит ясно, хотя он видит их только весьма несовершенным образом, который в этом отношении сильно отличается от способа созерцания, присущего Богу. Итак, когда дух видит истину, он не только связан с Богом, он обладает Богом, он видит Бога некоторым образом, он видит также в известном смысле истину так, как Бог видит ее.

Точно так же, когда мы любим согласно правилам добродетели, мы любим Бога; ибо когда мы любим согласно этим правилам, тогда влечение любви, которое Бог непрестанно вызывает в нашем сердце, чтобы обратить нас к Нему, не отвлекается от Него свободною волею и не изменяется в себялюбие. И лишь тогда дух свободно следует влечению, сообщаемому ему Богом. Бог же никогда не дает ему влечения, которое не стремилось бы к Нему, потому что Он действует только ради Себя, и очевидно, что любить согласно правилам добродетели — значит любить Бога.

Но не только это значит любить Бога, это значить также любить, как любит Бог. Бог любит исключительно Себя, Он любит Свои творения только потому, что они имеют отношение к Его совершенствам, и любит их соразмерно тому, поскольку они имеют к ним отношение; наконец, любовь, какою Бог любит Себя и вещи, созданные Им, одна и та же любовь. Любить согласно правилам добродетели значит любить исключительно Бога, значит любить Бога во всем, значит любить вещи, поскольку они участвуют в благости и совершенствах Божиих, потому что это значит любить их, поскольку они заслуживают любви; наконец, это значит любить'влечением той самой любви, которою Бог любит Себя, ибо любовь, которою Он любит Себя и все вещи по отношению к Себе, одушевляет нас, когда мы любим так, как должны любить. Следовательно, мы любим тогда так, когда любит Бог.

Итак, очевидно, что познание истины и правильная любовь к добродетели составляют все наше совершенство; потому что это обычные следствия нашего общения с Богом, и благодаря им мы обладаем даже Богом, поскольку мы способны к тому в этой жизни. Ослепление разума и извращение сердца, обратно, составляют все наше несовершенство; и они опять-таки суть следствия связи нашего духа с нашим телом: как я это уже доказал во многих местах, показывая, что, когда мы следуем впечатлениям наших чувств, нашего воображения и страстей, мы никогда не познаем истины и не любим истинного блага.

Это очевидно. Однако люди, все страстно желающие совершенства своего существа, мало заботятся об усилении своего общения с Богом и непрестанно трудятся над укреплением и расширением той связи, которую имеют с чувственными вещами. Невозможно достаточно объяснить причины такого странного извращения.

416

Обладание благом естественно должно произвести два действия в том, кто обладает им; оно должно сделать его совершеннее и в то же время счастливее; но это бывает не всегда. Невозможно, я признаю это, чтобы дух, действительно обладая каким-нибудь благом, не был бы действительно совершеннее; но возможно, что действительно обладая каким-нибудь благом, он не будет действительно счастливее. Люди, которые лучше всех познали истину и более любят блага, достойнейшие любви, действительно бывают всегда совершеннее тех, кто ослеплен и развращен, но не всегда они действительно счастливее. То же относится ко злу; оно должно делать и несовершеннее, и несчастнее одновременно; но хотя оно всегда делает людей несовершенными, не всегда оно делает их также несчастнее, или оно не всегда делает их несчастными соразмерно тому, насколько делает несовершенными. Добродетель часто тяжела и горька; а порок сладок и приятен; главным образом вера и надежда делают хороших людей действительно счастливее, тогда как дурные в настоящее время уже пользуются удовольствиями и наслаждениями. Этого не должно быть, но оно так. Грех причинил это расстройство, как я это сказал в предыдущей главе; и это-то расстройство и есть главная причина не только всех беззаконий нашего сердца, но также ослепления и невежества нашего разума.

Это-то расстройство убеждает наше воображение, что тела могут быть благом для духа; ибо удовольствие, как я это уже говорил несколько раз, есть свойство или видимый признак блага. Самые же ощутительные из всех удовольствий, которыми мы наслаждаемся здесь на земле, это те удовольствия, которые, как мы воображаем, мы получаем через тела. Итак, не размышляя много, мы решаем, что тела могут быть и даже действительно суть наше благо. Ибо очень трудно бороться против инстинкта природы и противостоять доказательствам чувства; об этом даже и не думают. Мы не думаем о расстройстве греха; мы не размышляем, что тела могут действовать на дух лишь как случайные причины; что дух не может непосредственно или сам собою обладать чем-нибудь телесным; что ни с каким предметом не может он соединиться иначе, как через свое познание и свою любовь; что лишь один Бог превосходит его и может вознаградить или наказать его чувствами удовольствия или страдания, один может просветить его и двигать им, — словом, может действовать в нем. Эти истины, хотя и весьма очевидные для умов внимательных, не столь убедительны для нас, как лживый опыт чувственного впечатления.

Когда мы рассматриваем какую-нибудь вещь как часть нас самих или когда мы себя рассматриваем как часть этой вещи, мы решаем, что быть связанным с нею — вот наше счастье; мы питаем любовь к ней, и эта любовь тем сильнее, чем эта вещь, рассматриваемая нами как бы связанною с нами, представляется более значительною частью того целого, которое мы составляем с нею. Есть два рода доказательств, убеждающих нас, что какая-ни-

417

будь вещь составляет часть нас самих, — инстинкт чувства и очевидность разума.

Инстинктом чувства я убеждаюсь, что моя душа связана с моим телом или что мое тело составляет часть моего существа; я не имею в этом очевидности. Я познаю это не светом разума, но страданием или удовольствием, которые чувствую, когда предметы действуют на меня. Нам колют руку, и мы страдаем; следовательно, наша рука составляет часть нас самих. Рвут наше платье, и мы от того не страдаем; следовательно, наше платье не есть мы сами. Нам режут волосы без боли; но, вырывая их, причиняют боль. Это повергает философов в затруднение, и они не знают, что думать. Но их замешательство доказывает, что даже самые мудрые судят скорее инстинктом чувства, чем познанием разума, о том, составляют ли такие-то вещи часть их самих или нет. Ибо если бы они судили лишь согласно очевидности и познанию разума, они скоро узнали бы, что дух и тело — два рода существ совершенно противоположных, что дух не может соединяться с телом сам собою, и что только в силу нашей связи с Богом наша душа страдает, когда повреждено тело, как я уже говорил в другом месте. Итак, только в силу инстинктивного чувства мы рассматриваем свое тело и все чувственные вещи, с которыми связаны, как части самих себя, я хочу сказать, как части того, что мыслит и что чувствует в нас, ибо в самом деле нельзя познать очевидным свидетельством разума то, чего нет, так как очевидность всегда раскрывает лишь истину.

Что же касается вещей умопостигаемых, то в них мы видим совершенно обратное, ибо наше отношение к ним мы познаем рассудком. Мы открываем ясным созерцанием разума, что мы связаны с Богом гораздо более тесным и необходимым образом, чем с нашим телом; что без Бога мы ничто; что без Него мы ничего не можем, ничего не познаем, ничего не хотим, ничего не чувствуем;

что Он наше все или мы составляем с Ним одно целое, если можно так сказать, и мы являемся только бесконечно малою частью этого целого. Познание разума раскрывает нам тысячу мотивов, чтобы любить исключительно Бога и презирать тела как недостойные нашей любви. Но от природы мы не чувствуем нашей связи с Богом. Не инстинктивным чувством убеждены мы, что Бог есть наше все;