Уильям Оккам - Курантов Александр Павлович

Томисты, неадекватно интерпретируя Аристотеля, попытались завершить процесс христианизации перипатетизма. Они яростно ополчаются против материалистического истолкования аристотелизма у аверроистов. Сам Фома Аквинский около 1269 г. вступает в исключительно резкую по тону риторическую, литературную полемику с последователями Аверроэса (Ибн-Рушда) в Парижском университете. Острие полемики он направил против тезисов своих оппонентов о вечности мира, смертности индивидуальной души, против монопсихизма и утверждения о том, что бытие (esse) не может быть неким придатком к сущности (essentia). Спор Фомы Аквинского с главой аверроистов Сигером Брабантским советский историк философии А. В. Сагадеев справедливо характеризует как выдающееся событие в интеллектуальной жизни XIII в. (38, 148—152).

В многочисленных новых понятиях и различениях позитивной части своего учения Фома буквально утопил суть аристотелизма. Достаточно сказать, что в составленном в 1949 г. словаре к полному собранию его сочинений половина специальных терминов (как отдельных слов, так и словосочетаний) относится к теологии, а остальные — к философии (67). В конечном счете Фома, как известно, подчиняет знание вере.

Скотисты весьма своеобразно реагировали на церковное осуждение аверроистов, последовавшее в 1277 г. С одной стороны, скотисты хотели бы отстоять религиозные догмы от критики вольнодумцев (сам Дунс Скот как-то сказал, что заблуждающиеся таким образом должны быть изгоняемы из сообщества людей), но с другой стороны, скотисты — за науку и хотели бы обеспечить ей возможность беспрепятственного развития. Несмотря на принципиальную несовместимость этих двух намерений, скотисты полагали, что нашли выход, видя его в теории двойственной истины. Согласно этой теории, церковное учение и философское суть две принципиально обособленные системы, у каждой из которых имеются свои специфические инструменты для постижения истины. Утверждая взаимную независимость науки и теологии, такая доктрина была тогда относительно прогрессивной, хотя и являлась своеобразной модификацией пресловутой компромиссной формулы «кесарево — кесарю, а божье — богу».

Глубокая методологическая противоречивость скотизма, стоявшего по ряду вопросов в оппозиции к томизму, уже таила в себе зародыш грядущего разложения схоластики, симптомами которого и были элементы волюнтаристского иррационализма и индетерминизма у Скота. В конечном счете Скот пришел к признанию безысходного дуализма разума и веры.

И томизм, и скотизм стали объектом обстоятельно аргументированной критики Оккама. Ни реализм томистов, ни концептуализм скотистов не представлялись ему подходящей основой для философского познания. В противовес им он выдвигает свой радикальный номинализм и последовательно проводит его во всех областях философии. Он бракует как излишние многие терминологические словосочетания в системах своих противников, выступает против допущения многих схоластических «природ» и «сущностей». Его знаменитая «бритва» (связанная с требованием отбрасывать лишние термины) срезает с живого «древа познания» паразитические терминологические напластования, напоминая нож садовода, удаляющий с растения лишние побеги. Он предвосхищает принцип простоты, этот краеугольный камень современной методологии научного познания. Руководствуясь своей «бритвой», Оккам едва ли не постулирует принцип материального единства мира: «...мне представляется, что на небе имеется материя того же сорта, что и в подлунных предметах, поскольку множественность никогда не следует полагать без необходимости... [Но] все, что может быть объяснено из различий материи по ряду оснований, — это же может быть объяснено одинаково хорошо или даже лучше с помощью одного основания (secundum unitatem rationis)» (12, II, q. 22, В, С, D, L) [2].

Хотя в этой цитате материя еще отождествляется с веществом, все же нельзя не отметить исключительно смелой для своего времени идеи Оккама о вещественной однородности космоса с подлунным миром. Оккаму было тесно в схоластических рамках, и он действительно многое сделал, чтобы философия вырвалась из темницы теологии и догматизма на просторы свободомыслия и критицизма.

Глава I. Проблема Оккама и историческая среда

огласно известному марксистско-ленинскому тезису о существовании так называемых промежуточных видов материализма, особое место среди последних «занимают те его виды, которые зарождались в рамках господствующей религиозно-идеалистической идеологии, а потому не могли носить открыто материалистического характера. Сюда относятся материалистические тенденции в философии средневековья» (31, 349). Не удивительно поэтому, что Оккам, как одна из крупнейших фигур эпохи разложения средневекового мировоззрения, давно уже привлекает внимание исследователей. Однако в советской научной литературе нет ни одной работы, специально посвященной анализу его философских и политических взглядов.

Становление элементов материализма в средние века одним из своих источников имело развитие номиналистических течений философской мысли. К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что «номинализм был одним из главных элементов у английских материалистов и вообще является первым выражением материализма» (3, 142). Термином «материалистическая схоластика» (правда, в применении не к Оккаму, а к аверроистам и некоторым мистикам) широко пользуется историк философии из ГДР Г. Лей (см. 32, 153). Задолго до Лея, еще в 1901 г., венгерский философ и психолог М. Паладьи охарактеризовал методологию схоластиков-номиналистов как логический материализм и усматривал его специфику в принятии тезиса о замещении идей их знаковым обозначением, в частности идеального образа психологическим знаком.

В решении вопроса о характере средневекового материализма необходимо исходить из следующего разъяснения В. И. Ленина: «Конечно, в борьбе средневековых номиналистов и реалистов есть аналогии с борьбой материалистов и идеалистов, но и аналогии и исторически-преемственную связь можно установить еще со многими и многими теориями, вплоть не только до средних веков, но и до древности. Чтобы изучить серьезно связь хотя бы средневековых споров с историей материализма, потребовалось бы особое исследование» (9, 37).

Сформулированная здесь Лениным историко-философская проблема весьма актуальна; вряд ли разумно претендовать на сколько-нибудь полное ее решение в рамках одного исследования, однако можно выяснить, как в развитии философских взглядов крупнейшего средневекового номиналиста Оккама происходило сложное формирование отдельных материалистических тенденций, даже отдельных элементов диалектики (безусловно, не могущих быть представленными в качестве целостной системы).

Источник формирования отдельных диалектических тенденций в средние века обычно связывали с мистико-пантеистическими доктринами, оппозиционными католической церкви (существование такой связи в принципе доказано в трудах В. В. Соколова и Г. Лея). Некоторые авторы (см. 48, 39) попытались даже усилить этот тезис. По нашему мнению (см. 45), диалектические тенденции в средние века исподволь подготавливались также и вне мистикопантеистического направления.

Остановимся кратко на результатах зарубежного оккамоведения. Первым крупным вкладом в оккамоведение была монография Э. Хохштеттера «Исследование по метафизике и гносеологии Оккама», вышедшая в свет в Берлине и Лейпциге в 1927 г. Автор усматривает параллелизм между знаковой теорией Оккама и гельмгольцевской концепцией иероглифов (77, 118) и в целом пытается провести Оккама «по ведомству» субъективного идеализма. Однако богатый текстологический материал, привлекаемый Хохштеттером, не совсем вписывается в его методологическую схему.

Соотечественник Хохштеттера Федерхофер еще в 1925 г. в своей работе «Философия Оккама на фоне его эпохи» (71) стремился обнаружить в методологии Оккама платонические и неоплатонические элементы и изобразить его предшественником Э. Гуссерля. Вряд ли стоит добавлять, что схема Федерхофера выглядит еще более проблематичной, чем схема Хохштеттера.