Народ - Мишле Жюль

Между тем мы избрали для усвоения как раз наиболее чужеродное нам начало – английское. Мы подражаем англичанам и в политике, взяв за образец их конституцию, которую наши доктринеры описали, не вникнув в ее смысл; подражаем им в литературе, не видя, что величайший из современных английских писателей – как раз тот, кто яростнее (всех изобличает Англию в ее пороках. [285] Мало того, мы подражаем англичанам, как это ни невероятно, ни смешно, даже в искусствах, в модах. Мы копируем угловатость, неуклюжесть, скованность, отнюдь не внешние, не случайные, а являющиеся физиологическими свойствами англичан.

Вот передо мною два романа, написанные очень талантлив. [286] Кого же высмеивают в этих французских романах? Французов, только французов! Англичанин в них – безупречный джентльмен, добрый гений, спасающий всех. Он появляется как раз вовремя, чтобы исправить глупости, совершенные другим. Это удается ему потому, что он богат, а француз всегда беден. Французу не хватает ни денег, ни ума.

Он богат! Не в этом ли коренится причина нашего странною увлечения? Богач (чаще всего англичанин) – любимчик судьбы; сам господь бог благоволит к нему. Он легко (рассеивает предубеждения самых Свободомыслящих, самых упрямых людей, покоряет женщин красотой, мужчин – благородством. Его этический идеал – образец для художников.

Он богат! Признайтесь, что это – тайный мотив всеобщего восхищения. Англия богата, несмотря на то, что в ней миллионы нищих. Для тех, кого люди интересуют в последнюю очередь, Англия являет единственное в своем роде зрелище, такое скопление богатств, какого еще не видывал мир. Расцвет сельского хозяйства, огромное количество машин, станков, кораблей, битком набитых магазинов… Лондонская биржа владычествует над миром; золото течет там, как вода…

О, во Франции нет ничего подобного, это страна бедняков. Сопоставление всего, что есть у англичан и чего у французов нет, завело бы нас слишком далеко. Англия могла бы, улыбаясь, спросить у Франции, каковы же в конечном счете (материальные результаты ее бурной деятельности? Что осталось от ее напряженного труда, от стольких усилий и порывов? [287]

Как Иов, [288] сидит Франция на своем (пепелище, окруженная другими народами, которые вопрошают ее, обнадеживают и подбадривают, пытаются улучшить ее участь, спасти ее.

«Где твои суда, твои машины?» – спрашивает Англия. «Где твоя смекалка? – задает вопрос Германия. – Нет ли у тебя, по крайней мере как у Италии, дивных произведений искусства?»

Добрые сестры, утешающие Францию таким манером, позвольте ответить вам за нее. Ведь она больна, склонила главу долу и не может говорить.

Если бы нагромоздить в одну кучу осе, что каждая нация бескорыстно принесла в жертву ради общего блага всех народов, – золото, кровь, всевозможные труды и свершения, – то из вложенного Францией получилась бы пирамида высотой до самых небес. А вклад всех других наций, сколько бы их ни было, образовал бы кучку, не доходящую до колен ребенка.

Так что не говорите соболезнующим тоном: «Как Франция бледна!» Она бледна потому, что пролила за вас свою кровь. Не говорите: «Как Франция бедна!» Она бедна потому, что без счета тратила на ваше дело. [289] И, лишившись всего, она промолвила: «У меня больше нет ни золота, ни серебра, но то, что у меня осталось, я отдаю вам!» И она отдала вам свою душу: вы живете ее щедрым даром. [290]

«Все, что у меня осталось, я отдаю вам!» Послушайте, народы, вспомните то, чего вы никогда не узнали бы без нас; не оскудеет рука дающего. Дух Франции дремлет, но все такой же цельный, всегда готовый пробудиться.

Вот уже много лет, как я и Франция – одно. Мне кажется, что я прожил вместе с нею, день за днем, все две тысячи лет ее существования. Самые скверные дни мы видели вместе, и я твердо уверовал, что Франция – страна неувядаемой надежды. Бог возлюбил ее больше, чем другие нации, ибо она видит в потемках, там, где взоры других бессильны; в кромешном мраке, царившем и в средние века и позже, никто не в силах был разглядеть дали, одна лишь Франция увидела их.

Вот что такое Франция! Никогда не говорите о ней «кончено!», ибо она всегда начнет сызнова.

Когда наши галлькие крестьяне временно изгнали римлян и основали Галльскую империю, они вычеканили на своих монетах слово: «Надежда». Оно было главным словом их языка.

Глава VI

Франция как высший догмат и как легенда

Вера во Францию – религия

С улыбкой говоря: «Франция – дитя Европы», иностранцы думают, что этим сказано все.

Если вы дадите Франции это звание (а оно не так-то мало значит), то вам придется признать, что это дитя подобно Соломону, восседающему на троне и вершащему правосудие. Кто, кроме Франции, сохранил традиции права? Права и церковного, и общественного, и гражданского: кресло Паниниана [291] и престол Григория VII?

Где, как не здесь, сохранились традиции Рима? Начиная со времен Людовика Святого, [292] где, как не здесь, ищет Европа правосудия, пап, императоров, королей? Кто может отрицать гегемонию Франции: по части богословия – в лице Жерсона [293] и Боссюэ, по части философии – в лице Декарта [294] и Вольтера, [295] по части юриспруденции – в лице Кюжаса и Дюмулена, [296] по части общественных наук – в лице Монтескье [297] и Руссо? Законы Франции, являющиеся не чем иным, как законами разума, приходится применять даже ее врагам! Недавно англичане ввели французский гражданский кодекс на острове Цейлон.

Рим первенствовал в эпоху невежества, его владычество было эфемерно. Франция же главенствует в эпоху просвещенную.

Это – не случайность истории, это достигнуто не революционным переворотом, нет, это – законное следствие традиций, связь которых между собою длится уже две тысячи лет. Ни у одного народа не найти подобного примера. Наш народ продолжает великое развитие человечества, оставившее столь отчетливый след в языках: от Индии – к Греции, от Греции – к Риму, от Рима – к нам.

История всякого другого народа укорочена, лишь история Франции полна. В истории Италии не хватает последних веков, в истории Англии и Германии недостает начала. Лишь взяв историю Франции, вы узнаете историю всего мира.

В этой величественной традиции – не только непрерывность, но и прогресс. Франция продолжает дело Рима и христианства. Но то, что христианство лишь посулило, Франция привела в исполнение: братство и равенство, обещанные лишь в будущей жизни, она преподала миру как земной закон.

У нашей нации есть два огромных преимущества, какие не встретишь больше нигде: в одно и то же время у нее имеются и принцип, и легенда. В ней зародилась самая великая и гуманная идея, и вместе с тем она обладает наиболее освященными историей традициями.

Этот принцип, эта идея, в средние века бывшая глубоко запрятанной под богословскими догматами, называется на простом языке всеобщим братством.

Эти традиции, связывая Цезаря с Карлом Великим и Людовиком Святым, Людовика XIV – с Наполеоном, сделали историю Франции историей человечества. История нашей страны увековечила в различных формах общечеловеческий идеал от Людовика Святого – до Жанны д'Арк [298] и от нее – до молодых генералов нашей Революции. Наших героев, наших святых каждый народ считает своими, чтит, благословляет и оплакивает их. «Всякий человек, – сказал один беспристрастный американский философ, [299] – любит в первую очередь свою родину, а затем Францию». А сколько людей предпочитает жить во Франции, а не на своей родине! Бедные перелетные птицы! Едва им удается порвать связывающие их путы, они стараются осесть у нас, найти убежище, отогреться хоть на время. Они молча признают, что Франция сделалась отечеством для всех людей.