Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич

«Особые приметы» у Дамаскина: «тесно сближенные — как бы сросшиеся брови», «черная борода и сильно загнутый (орлиный) нос», так же как «смуглый цвет лица», в свидетельстве Каллиста, и «рыжеватый, rubra, цвет бороды» в одном из чтений Лентула, [456] — не знаки ли иудейской крови?

Две-три особых приметы есть и у Никифора Каллиста: «мягко вьющиеся, белокурые, при темных бровях, волосы; светлые, неизъяснимою благостью сияющие глаза, пронзительны… Немного согбен в плечах… Тих, кроток и милостив… Матери Своей Божественной подобен во всем». [457]

Медленно, постепенно и трудно, черта за чертой, как в драгоценной мозаике — камешек за камешком, складывается многообразно-единый, Нерукотворный Лик, чьи бесчисленные, «постоянно меняющиеся» изображения совпадают иногда поразительно в мельчайших «особых приметах». Вспомним «верхнюю губу, покоящуюся на нижней», в русском апокрифе, и точно такую же, детски жалобно, как бы от недавнего плача, немного припухшую, в винчьевском рисунке; вспомним «легкие, по плечам развевающиеся волосы», в апокрифе Лентула, и золотисто-прозрачное облако рыжеватых волос, в том же винчьевском рисунке; вспомним «сильно выгнутый нос», у Дамаскина, «смуглый цвет лица», у Лентула, «рыжеватый цвет бороды», у Каллиста, — все, должно быть, признаки иудейской крови, и тонко, по-девичьи, выгнутый, тоже, несомненно, иудейский нос и рыжеватый, иудейский цвет волос, опять в винчьевском рисунке. Вспомним, наконец, неизменный, от VI–VII века до наших дней, «пробор по середине головы» и «раздвоенную бороду».

Кажется, бесконечно разные, разделенные веками и народами, ничего друг о друге не знающие люди изображают в бесчисленных образах одно живое лицо, такое нам с детства знакомое, что мы узнаем его с первого взгляда.

Был ли действительно таким Иисус Назорей, каким мы узнаем Его, вспоминаем или воображаем сейчас? «Мы о лице Его не знаем ничего», — отвечают Ириней и Августин. Этому поверили мы, кажется, слишком легко потому, что глубочайший и древнейший подлиннейший из двух смыслов слова parousia потерян для нас: не только «второе пришествие», как понятно с первых веков христианства до наших дней, но и вечное «присутствие» Господа:

Вот Я с вами во все дни до окончания века. Аминь.

Могут ли не видеть лица Его те, с кем Он всегда? Нет, люди что-то знают о лице Его, помнят и никогда не забудут; в памяти и в сердце человечества неизгладимо и нерукотворно. Господом самим запечатленный Лик Его не призрачен.

Можно сказать, что это единственное Лицо, которое увидело и запомнило человечество, и будет помнить-видеть — всегда: все остальные призрачны, все — мимолетные тени; это одно — солнце.

Что же значит: «Мы лица Его не знаем?» Значит: с тою же силою, как некогда Петр сказал Иисусу: «Ты — Христос», — никто сейчас не скажет Христу: «Ты — Иисус»; с тою же ясностью, с какою некогда Петр увидел божеское лицо Христа в человеческом лице Иисуса, никто сейчас не увидит лица человеческого в Божеском, и не услышит никто:

Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах (Мт. 16, 17.)

Кажется, с нами происходит сейчас то же, что с двумя учениками на пути в Эммаус, когда сам Господь, приблизившись, пошел с ними.

Но глаза их были удержаны, так что они не узнали Его.

Когда же узнали, —

Он стал невидим для них. И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше? (Лк. 24, 15–32.)

Так Он и с нами идет на страшно-долгом пути от первого ко второму Пришествию, — в том, что мы называем «историей»; так и мы Его не узнаем. О, если бы и в нас так же сердце горело!

10. ЕГО ЛИЦО

(В Евангелии)

Сколько бы ни горело в нас сердце, когда мы читаем Евангелие, мы не узнаем, не видим живого лица человека Иисуса не потому, что там его нет, а потому, что наши глаза, как у тех учеников эмаусских, чем-то «удержаны».

Слепнут от дневного света ночные птицы, не видят солнца: так мы не видим лица Господня в Евангелии.

Мы возвещаем вам силу и присутствие, παρουσίαν, —

не «второе пришествие», а вечное «присутствие», —

Господа нашего, Иисуса Христа, быв очевидцами, έπόπτοι, Его величья… на святой горе (Петр. 1, 16–18),

где «лицо Его просияло, как солнце» (Мт. 17, 2.) Солнце Преображения — лицо Христа в лице Иисуса, и есть равноденственная точка всего Евангелия.

Так, у первого свидетеля, Марка-Петра; так же и у последнего — Иоанна:

О том, что мы видели своими глазами… возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с Иисусом Христом и чтобы радость ваша была совершенна (Ио. 1, 1–4.)

Ваши же блаженны очи, что видят, —

говорит и сам Господь об этой «совершенной радости» видящих.

Если бы такие, как мы, любопытствующие историки спросили учеников Иисуса, хотя бы в самый день Вознесения, какое было у Него лицо, то они, вероятно, не могли бы или не захотели вспомнить, так же как человек, только что опаленный молнией, не мог бы или не захотел вспоминать, какое было очертание у молнии.

Самый вопрос, в обоих случаях, показывал бы, что спрашивающий, как бы ему ни ответили, — ничего не понял бы.

Главное в лице Иисуса для очевидца Петра, как все еще помнит — «видит» — он, есть внутренняя, божественная в этом божественном лице, «движущая сила», δύναμις: «силу Иисуса Христа возвещаю вам».

Всякая внешняя черта эту силу ограничила бы, остановила, и самое лицо исказила бы: вот почему и нет вовсе таких в Евангелии внешних черт; плотский образ Иисуса-Человека строится здесь, живое лицо Его возникает не извне, а изнутри.

И вот почему о лице Господнем нигде ничего не сказано в Евангелии, но само оно, все оно, есть это лицо, — как в портрете или зеркале? — нет, как в очень темной воде очень глубокого колодца, куда заглянул бы человек, и где отразилось бы его, освещенное солнцем вверху, а внизу темное, дневными звездами чудесно окруженное, лицо.

Слыша голос человека и не видя лица его, мы угадываем, кто говорит, — мужчина или женщина, старик или дитя, враг или друг; в звуках голоса мы слышим-видим лицо говорящего. Внешнее, видимое лицо — в чертах; внутреннее, слышимое — в словах. Мы узнаем по внешнему — внутреннее, но и обратно: «Говори, чтоб я тебя видел», — мудрое слово это оправдалось в Евангелии так, как нигде. [458]

Ваши же очи блаженны, что видят, и уши ваши, что слышат (Мт. 13, 6), —

соединяет сам Господь два лица Свои, видимое и слышимое; соединяют и ученики:

что мы видели и слышали, возвещаем вам (Ио. 1, 3.)

В каждом слове Иисуса — Его лицо. Слышать Его значит видеть.

Всякая душа человеческая, ищущая лица Господня в Евангелии, — как Мария Магдалина, ранним, еще темным утром, у пустого гроба: Мертвого ищет — плачет: «Кто Его унес? куда положили?» — и не знает, не видит, что стоит за нею Живой.

Вдруг оглянулась — увидела, но не узнала. «Что ты плачешь, кого ищешь?» — слышит голос Его, и все не узнает. — Мария!

Вдруг узнала, пала к ногам Его, вся затрепетала, как тогда, еще не исцеленная, семью бесами одержимая; тянется к Нему, хочет прикоснуться, и не может.

Раввуни! (Ио. 20, 11–16.)

О, если бы и нам так же оглянуться, увидеть-узнать!

Меньше всего думает Марк об искусстве, когда изображает, вероятно по воспоминаниям Петра, с таким искусством, как этого не сделал бы и величайший художник, — не самое лицо Иисуса, а исходящую от Него «силу», δύναμις, во внешнем на окружающих людей, неотразимом действии.