Запах, который впитал еще новый сосуд, сохранится
Долгое время.
Фабулла. Тело не очень меня тревожит — был бы дух таков, как хотелось бы.
Евтрапел. Это, конечно, благочестиво, но далеко от философии.
Фабулла. Почему?
Евтрапел. А почему ты, когда режешь овощи, недовольна, если нож тупой, и велишь его наточить? Почему выбрасываешь иглу с иступившимся острием — ведь искусства шить это не отнимает.
Фабулла. Нет, конечно, но неудобное орудие — помеха искусству.
Евтрапел. Почему те, кто дорожит остротою зрения, избегают плевелов и лука?
Фабулла. Потому что они портят глаза.
Евтрапел. А разве не душа видит?
Фабулла. Душа; кто лишился души, тот уже ничего не видит. Но что делать плотнику, если топор не в порядке?
Евтрапел. Значит, ты признаешь, что тело — орудие души?
Фабулла. Пожалуй.
Евтрапел. И не будешь спорить, что если тело не в порядке, душа не действует вовсе или действует с неудобством для себя?
Фабулла. Похоже, что так.
Евтрапел. Хм, кажется, я повстречался с философским умом. Теперь представь себе, что душа человека переселилась в тело петуха, — смогла бы она говорить так же, как говорим мы с тобою?
Фабулла. Никогда!
Евтрапел. Отчего?
Фабулла. Оттого, что нет языка, губ и зубов, похожих на человеческие, нет ни голосовых связок, ни трех хрящей, приводимых в движение тремя мышцами, к которым тянутся нервы из мозга, ни глотки, ни человеческого рта.
Евтрапел. А если — в тело свиньи?
Фабулла. Тогда душа хрюкала бы, как хрюкают свиньи.
Евтрапел. А если — в тело верблюда?
Фабулла. Кричала бы по-верблюжьи.
Евтрапел. А в тело осла, как случилось с Апулеем?
Фабулла. Наверно, ревела бы по-ослиному?
Евтрапел. Несомненно, Апулей сам это подтверждает. Он хотел воззвать к Цезарю и сморщил губы, насколько смог, но выдавил из себя только «О!», слова же «Цезарь», как ни старался, произнести не сумел. А в другой раз, не надеясь на память, надумал записать историю, которую услыхал, но, глядя на твердые и тяжелые копыта, отбросил это истинно ослиное намерение.
Фабулла. Как же иначе!
Евтрапел. Стало быть, если воспалены глаза, душа хуже видит, если забиты грязью уши — хуже слышит, если простужена голова — хуже чует, если окоченели пальцы — хуже осязает, если поврежден дурной влагою язык — теряет вкус.
Фабулла. Нельзя не согласиться.
Евтрапел. И не по иной какой причине, а только потому, что повреждено орудие.
Фабулла. Видимо, да.
Евтрапел. И ты не станешь возражать, что вред по большей части причиняют еда и питье.
Фабулла. Не стану. Но какое отношение это имеет к здравому рассудку?
Евтрапел. А какое отношение имеют плевелы к зоркости глаза?
Фабулла. Они повреждают орудие души.
Евтрапел. Верный ответ. Но объясни мне вот сколько нечетко, обозначает ум, чистый от всякого сношения с чувственными вещами.
Фабулла. В чем же различие между ангелом и душою?
Евтрапел. В том же, в чем меж слизняком и улиткою, или, если угодно, черепахой.
Фабулла. Но тогда тело — скорее жилище души, чем ее орудие.
Евтрапел. Ничто не мешает неотъемлемое орудие называть жилищем. К тому же суждения философов на этот счет расходятся. Одни утверждают, что тело — одежда души, другие — что жилище, третьи — что орудие, четвертые — что гармония. Но какое суждение ни выскажешь, из него следует, что дурное состояние тела — помеха действиям души. Возьмем первое: что для тела одежда, то для души тело. Как много значит для телесного здоровья платье, показал собственным примером Геркулес [332]. (О цветах, о родах шерсти и меха не стану и говорить.) А способна ли одна душа износить много тел, так же как тело изнашивает много одежд, — это пусть рассматривает Пифагор [333].
Фабулла. А было б недурно, если б, в согласии с Пифагором, мы могли менять тело, как платье: в зимние месяцы надевали бы тело упитанное и плотное, летом — пореже и похудее.
Евтрапел. Но было бы, пожалуй, не слишком ладно, если б, подобно телу, которое, сносив множество одежд, в конце концов изнашивается и само, душа, сносив множество тел, в конце концов состарилась и скончалась.
Фабулла. Да, конечно.
Евтрапел. Насколько существенно для здоровья и подвижности тела, в какое платье оно одето, настолько же существенно для души, какое носит она тело.
Фабулла. Если тело — одежда души, люди, как я посмотрю, наряжены очень пестро.
Евтрапел. Да, верно. И все-таки во многом от нас зависит, удобно ль одета наша душа.
Фабулла. Об одежде — будет. Теперь скажи о жилище.
Евтрапел. Чтобы мои речи не казались тебе досужею выдумкой, Фабулла, знай, что сам господь Иисус называет свое тело храмом. А Петр-апостол свое тело называет шатром. Многие объявляли тело гробницею души (считая, что ???? [334] говорится вместо ???? [335]), иные — тюрьмою ума, иные — караульным постом и словно бы крепостью. Если душа безупречно чиста, она обитает в храме. Кто не связан любовью к телесному, души тех живут в шатрах и готовы в любой миг выбежать наружу, если кликнет командующий. Кто безнадежно ослеплен гнуснейшими пороками, так что никогда уже не устремится за веянием евангельской свободы, души тех лежат в могиле. А кто тяжко борется с пороками и еще не может достигнуть желанной цели, души тех заключены в тюрьме и часто взывают ко всеобщему избавителю: «Выведи душу мою из темницы, дабы исповедала душа имя твое, господи» [336]. Кто ведет жестокую битву с Сатаною, кто неусыпно, днем и ночью, оберегает себя от козней нечистого, который рыщет вокруг, словно лев в поисках добычи, душа тех расположилась в крепости, на посту, которого нельзя покинуть без приказа начальника.
Фабулла. Если тело — жилище души, очень многие души, как я посмотрю, живут скверно.
Евтрапел. Да, в домах с протекающей кровлею, темных, дымных, сырых, ветхих, дырявых, открытых всем ветрам, наконец, трухлявых и заразных. А ведь Катон говорит, что первое условие для счастья — хорошее жилище.
Фабулла. Все было б ничего, если б дозволялось вселиться в другой дом.
Евтрапел. Нет, пока не позовет тот, кто назначил нам это жилье, двинуться с места нельзя. Но если нельзя переселиться, то искусством и трудом жилище души можно сделать удобнее — так же, как в домах меняют окна, настилают полы, выкладывают мрамором или забирают деревом стены, огнем или курениями гонят прочь плесень. Всего труднее это в старческом теле, которое уже грозит обвалом. А всего больше пользы приносит, если должную заботу прилагают к детскому телу, и вдобавок — с самого рождения.
Фабулла. Ты требуешь, чтобы мать была не только кормилицею, но и врачом.
Евтрапел. Да, требую, — во всем, что касается выбора и строгой меры в пище, питье, движениях, сне, купаниях, смазываниях, растираниях, одежде. Знаешь ли ты, как много людей страдают неисцелимыми недугами и изъянами — падучей, худосочием, расслабленностью, глухотой, переломами поясницы, вывихами рук и ног, тупоумием, — единственно из-за небрежности и легкомыслия кормилицы?
Фабулла. Странно, почему ты сделался художником, а не францисканцем. Ты так прекрасно проповедуешь!
Евтрапел. Ты сперва стань клариссою [337] — тогда и прочту тебе проповедь в рясе францисканца.
Фабулла. Я бы очень хотела узнать, что же это такое — душа, о которой мы так много слышим и говорим, хотя никто ее не видал.
Евтрапел. Напротив, ее видит всякий, кто не слеп.
Фабулла. Да, я видела души на картинах, изображенные наподобие малых детей. Но отчего художники не рисуют им крылья, как ангелам?
