«Оставьте Левана его собственной несчастной участи, – писал по этому поводу Тормасов правителю Грузии, – постарайтесь лишь довести его до такого состояния, чтобы он буйную свою голову или сам принес ко мне с повинной, или бы вовсе лишился оной, на что можно сыскать способы, и есть у вас деньги».
Явившись в Осетию, Леван при помощи персидского золота собрал к себе шайку в две тысячи человек и с ней напал на селение Цхинвали, лежащее на самой границе Осетии и Картли. Рота егерей, занимавшая деревню, отбросила мятежников, а когда подоспели сюда еще две роты и два орудия с капитаном Вронским, Леван был разбит и скрылся в Осетинские горы. Тогда полковник Сталь, сосредоточив небольшой отряд, быстро проник за ним в самый центр Осетии, сжег несколько селений и уничтожил все каменные башни, издавна служившие притоном для разбойников. Осетины покорились, но Леван еще долго скитался по Осетии и только в глубокую осень 1811 года, покинутый решительно всеми, вынужден был наконец бежать в Ахалцихе. На пути наткнулся он на разбойничью шайку и был убит каким-то лезгином. Голова царевича, его оружие и окровавленное платье доставлены были к ахалцихскому паше, который и сообщил об этом русскому главнокомандующему.
Волнения на Кубе, в сущности, не прекращались с самого момента завоевания этого ханства Булгаковым, еще при Гудовиче. Изгнанный владетель его, Шейх-Али-хан, не оставлял в покое страны и тревожил ее постоянными набегами, но летом 1810 года эти набеги принимают уже размеры серьезного военного нашествия. Шейх-Али-хан собрал на этот раз огромное скопище, преимущественно из жителей горной Табасарани, и, вторгнувшись с ним в Закавказье, обложил Кубу.
В Кубе сосредоточены были в то время два батальона Севастопольского полка, достаточно сильные, чтобы разбить мятежников, но они не решались выступить в поле и ждали напрасной помощи со стороны татарских ханов. Полк этот прибыл в Грузию еще при Цицианове, из крымской инспекции, и с самого начала не заслужил особенно лестного отзыва со стороны главнокомандующего, писавшего государю, что «полк никогда свиста пуль не слыхивал, ходить не умеет, и солдаты на пятнадцати верстах устают и падают».
Между тем военный начальник тамошнего края генерал-лейтенант князь Репнин, полагая, что в Кубе гарнизон малочислен и что севастопольские батальоны действуют в поле, отправил из Баку майора Левицкого с небольшим отрядом, поручив ему принять в Кубе начальство над всеми войсками. Левицкий в тот же день встретил толпы мятежников, но с боем продолжал подвигаться вперед. На речке Гилгин он ночевал, а под утро 13 августа увидел на ближних высотах до двух тысяч неприятельских войск пехоты и конницы. Не смущаясь этим, отряд, по указаниям проводников, двинулся по дороге, огибавшей эти высоты, но здесь крутой овраг совершенно преградил ему путь, а за оврагом опять стояло еще до трех тысяч горцев, конных и пеших. Видя себя окруженным и имея под ружьем только сто двадцать солдат и сорок казаков, при одном орудии, Левицкий, не выходивший весь день из-под огня неприятеля, не счел возможным переправляться через ров открытой силой и начал отступать в Баку.
Это было настоящим торжеством для мятежников, бросившихся в преследование с криком: «Да здравствует хан!» Восстание охватило всю Кубинскую провинцию. Тормасов был изумлен малодушием начальников, запершихся в крепость с двумя батальонами, и поспешил отправить туда с театра персидской войны героя Ахалцихе Лисаневича, на боевую опытность которого вполне полагался.
Лисаневич взял из Карабага две роты егерей и, обойдя Кубу стороной, кинулся прямо на главное скопище Шейх-Али-хана. Мятежники защищались не долго и в страшном беспорядке бежали в Табасаранские горы. Освободив Кубу с запершимися в ней батальонами, Лисаневич на этом не остановился. Забрав с собой часть Севастопольского полка, он двинулся внутрь Табасарани, взял приступом селение Эрси, где с пятитысячным скопищем защищался сам Шейх-Али-хан, и преследовал его до снеговых неприступных гор. Так как далее идти было невозможно, то Лисаневич повернул назад, объявив, что выдаст полторы тысячи червонцев тому, кто доставит хана живым, и семьсот червонцев, кто принесет его голову.
А между тем в самый разгар всех этих событий персидская война шла своим чередом. Летом 1810 года персияне вторглись в Карабагское ханство, но, дважды разбитые полковником Котляревским, при Мигри и на Араксе, вынуждены были отступить, трепеща за участь Тавриза, где с минуты на минуту уже ждали появления грозного Котляревского. Так же неудачно окончилась попытка их проникнуть в Грузию и через бомбакскую дистанцию, где стоял в то время храбрый Портнягин. Убедившись в невозможности сломить наши войска на Араксе своими собственными силами, персияне условились соединиться с турками и вместе ударить на русские владения со стороны Ахалцихе. В августе эриванский сардарь с десятитысячным войском, при котором находился беглый грузинский царевич Александр, большим обходом позади Карса прошел в Ахалцихе и, соединившись там с турками, двинулся через Ахалкалаки на Грузию.
Получив об этом известие и зная, что соединенные силы союзников должны простоять несколько дней под Ахалкалакской крепостью, Тормасов решился предупредить их нападение, послав небольшой отряд прямо через снеговые горы, в обход неприятельского лагеря. Исполнение этого отважного удара он возложил на генерал-квартирмейстера Кавказской армии маркиза Паулуччи, которому дал точную, но краткую инструкцию: «Приготовить к походу два егерских полка, девятый и пятнадцатый, без артиллерии, дойти в три перехода до неприятельского лагеря, атаковать его ночью и кончить всю экспедицию не далее как в десять дней».
Паулуччи изменил состав отряда, взяв с собой только два батальона егерей и при них две легкие полевые пушки, но все остальное предписание было исполнено с буквальной точностью.
После трехдневного тяжкого марша по снежным горам отряд в полночь с 4 на 5 сентября в глубокой тишине приблизился к занимаемой неприятелем позиции. Паулуччи разделил отряд на две колонны, поручив полковнику Лисаневичу атаковать правый фланг неприятельского лагеря, а полковнику Печерскому – левый. В глубокой тишине, под шум разразившейся бури подвигались колонны и были замечены неприятельскими часовыми только тогда, когда находились уже не более как в ста шагах от самого лагеря. Часовые первые заплатили жизнью, и обе колонны, «произведя сильный огонь», с криком «Ура!» бросились в лагерь. Нападение было так неожиданно, что неприятельские войска, в отчаянии и ужасе, не понимая, откуда явились вдруг посреди них русские, не успели даже схватиться за оружие. Кровь полилась рекой. Ожесточенные солдаты кололи сонных, кололи безоружных, кололи и защищавшихся. Паника быстро распространилась в рядах неприятеля. Многие кинулись спасаться в Ахалкалаки, но комендант при первой тревоге запер ворота, и беглецы, прижатые к крепостной стене, завалили своими трупами глубокий ров. Отчаяннее других сопротивлялся персидский караул, охранявший палатки главных начальников, и только благодаря его стойкости эриванский сардарь, ахалцихский паша и царевич Александр спаслись, полуодетые, среди неописуемого смятения своих нестройных полчищ. Резня и преследование в разные стороны продолжались более двух часов, пока наконец канонада, открытая на рассвете из крепости, не заставила Паулуччи отвести войска из-под выстрелов.
Трофеями этой славной победы были богатейший лагерь и четыре знамени, из которых одно сардарское, с персидским государственным гербом, множество оружия, лошадей и драгоценностей. В самом лагере насчитано было семьсот убитых неприятелей; еще большее число их валялось по окрестным полям, а оставшиеся в живых бежали обратно, в Ахалцихе и Эривань, в самом беспорядочном виде, без знамен, оружия и даже без одежды. Погром ахалкалакский был так внушителен, что сильная лезгинская партия, собравшаяся было под Ахалцихе, тотчас поспешила убраться домой; но на Алазани, 17 сентября, и она встречена была кабардинской ротой штабс-капитана Юдина и разбита наголову. К сожалению, сам Юдин, один из лучших боевых офицеров Кабардинского полка, получил в этом деле тяжелую рану.
