История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Литература сыграла важную роль в утверждении идеи брака по личной приязни в рамках согласия семейств. Позднейший роман «Бодуэн Себургский» (XIV век), вдохновленный — куда как издали! — деяниями Бодуэна Дю Бурга (короля Иерусалимского с 1118 по 1131 год), повествует даже о том, как сарацинская царевна отвергает брак, на котором настаивает ее брат Красный Лев, ибо у нее другой на уме. И тогда отвергнутый претендент, африканский царь Бригедан, так урезонивает разгневанного брата: «Не брани ее: любви девственницы так скоро не добьешься. Я буду беседовать с ней, заводить сладкие речи, тогда, может статься, любовь даст ей добрый совет. Ведь женщина, которая сегодня клянется, что не уступит никогда, изменчива, как ветер, непостоянна, как юла. Женщина, прежде чем рубашку скинет, тридцать мыслей передумает, уверяю вас». Этот Бригедан по воле романиста оказывается другом Эсмере, возлюбленного девушки: его брачное предложение — уловка с целью обмануть Красного Льва и дать влюбленным возможность пожениться тайно. Ему достаточно пары слов, чтобы объяснить это мятежнице, которая тотчас соглашается на свадьбу. Изумлению Красного Льва нет границ, он восхищается Бригеданом: «Вы поистине владеете искусством обольщать [alourder] дам и девиц, им не устоять против вашей воли!»

Хотя здесь повествуется о хитрой проделке и речи персонажа исполнены пренебрежения к женскому полу, напрашивается вывод, что небесполезно уметь говорить с девушками, чтобы убеждать их из любви соглашаться на выгодный брак. Эта жалкая оговорка тем не менее свидетельствует об эволюции во взаимоотношениях полов. Кадреж здесь узаконивается, но с одобрения родителей, ответственных за нареченную.

Речь идет не только о теме для романа. Джованни ди Паголо Морелли, буржуа из Флоренции, оставил воспоминания о том времени своей жизни, когда искал себе жену (это было в 1390-м или около того), они тоже свидетельствуют об этом новом состоянии умов. В них мемуарист пишет отнюдь не о спонтанно зарождающейся любви, ведь он делает две попытки через посредников «при свете дня» (mezzano, per mezzodi…). С просьбой отдать девушку ему в жены он сперва обращается к отцу, но перед окончательным согласием тот разрешает Джованни поухаживать за ней. Молодой человек принимается за дело так ретиво, что влюбляется в будущую супругу не на шутку. Тем хуже для него! Потому что ее родитель берет свое обещание назад и находит для дочки партию получше. «Это причинило мне большое горе, — признается рассказчик, — потому что я любил свою даму и поистине был очарован ею».

Возможность поухаживать за своей будущей женой породит один из классических приемов кадрежа: брачное обещание, во времена Античности немыслимое. Бодуэн Себургский обманывает таким образом дочь своего опекуна: «Бодуэн полюбил ее, и пошел он с ней поиграть. И она отдалась ему, понесла и телом распухла». Однако молодчик и не думает отвечать за содеянное, поскольку волочится за всеми девицами в округе. Так начинается его славный путь, — по крайней мере, роман приписывает ему три десятка бастардов до достижения восемнадцати лет! Эта особенность кадрежа обязана своим возникновением эволюции христианского менталитета. Вне брака никакие половые отношения не дозволены, следовательно, молодой человек, чтобы достигнуть цели, должен предложить брак. Отринув любые социальные различия, пастушка может чистосердечно поверить обещаниям короля, как во времена «славного короля Дагобера» или как в пасторалях, например, у Жана де Бриенна: «Милая пастушка, только будь со мной, сделаю тебя я знатной госпожой!»

Итак, начиная с XII века договора между двумя молодыми людьми довольно, чтобы навеки соединить их сердца, и тут не требуются ни священник, ни свидетели. Такое обоюдное согласие в узком понимании, допускаемое вплоть до Тридентского собора (1563 год), может стать ловушкой. Сколько бы обманутые девушки ни воображали себя замужними, как им доказать это перед лицом закона? А порой и сам обольститель бывал захвачен врасплох, подобно Клерену Шампенуа из Ванда, которого в 1438-м привлекли в Труа к консисторскому судье за то, что он посулил брак девушке из своего селения. «У меня никогда не будет другой жены, кроме тебя», — заверил он. «И у меня никогда не будет никого, кроме вас», — пообещала она. Этого было довольно, чтобы получить от нее все, чего он хотел. Молодой человек думал: в добрый час, коли Жанна уже помолвлена с Этьенном Люллье, можно и признать то обещание перед лицом суда, это ему ничем не грозит.

Это было большой ошибкой: девушка ничего бы не смогла доказать, если бы не его признание. А ведь за помолвкой не последовало совокупление, тогда как между Клереном и Жанной плотская связь имела место. Установленное законодательство было строгим в подобных вопросах. Итак, первоначальная помолвка была расторгнута, ответственность за это возложена на неверную невесту, а любовников приговорили заключить брак, да к тому же еще и в тюрьме подержали, заставили штраф выплатить, судебные издержки погасить! Таким образом, если брачное обещание становилось действенным оружием, то, быть может, потому, что для девушки утрата невинности все же могла послужить гарантией брака. Однако такие правила игры небезопасны для обеих сторон.

Брачное обещание как общее место обольщения и соблазнитель, нарушающий его, — все это изобретения Средневековья. Именно в этом смысле надо понимать ход мысли Кьеркегора, увидевшего типично средневековый персонаж в Дон Жуане, характернейшей фигуре, так занимавшей воображение людей XVII века.

КУРТУАЗНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Утер Пендрагон, отец короля Артура, еще принадлежит эпохе варварства. По крайней мере, он — приверженец старинного менталитета, предполагающего, что путь к любовному союзу — насилие, в то время как супружество по сговору семейств — залог мира. Увлекшись прекрасной Игрейной, женой своего вассала, он без колебаний затевает войну и прибегает для соблазнения дамы к чарам Мерлина. Хронист XII века аккуратно подправляет ситуацию, сводя ее к смерти мужа и королевскому браку по любви, но в этом брутальном изнасиловании не нашлось никакого места для куртуазии. Однако похоже, что при дворе его сына все изменилось. Там рыцари считались достойными любви лишь после того, как троекратно отличились в сражении. «Тогда женщины становятся чисты и добродетельны, а рыцарей любовь к ним делает более отважными», — со сдержанной похвалой замечает Жоффруа де Монмут в позднейшей легенде 1135–1138 годов. Но важно отметить, что в ту эпоху общая культура и почтение, которое дулжно оказывать женщине, в понимании англичан уже взаимосвязаны, а геройство представляется гарантией постоянства в любви.

Хроника Жоффруа де Монмута, повествующая о деяниях бретонского правителя VI столетия, говорит об изменении менталитета, проявившемся в первой половине XII века.

То явление, что в Средние века именовали «утонченной любовью» (название «куртуазной» она получила только в 1882-м), отнюдь не было плодом фантазии, внезапно зародившейся в головах каких-нибудь трубадуров. Подобно многому другому, эта идея взросла на почве сочетания Овидиевой и арабо-андалузской поэтических традиций с христианским миропониманием. Но то, что в большинстве европейских стран менталитет и впрямь изменился, проявилось быстро и отчетливо.

Главная примета новизны — подчинение мужчины своей подруге, если последняя по общественному положению выше; тогда ее именуют «дамой», «госпожой» — словом, ведущим свое происхождение от «domina» латинских элегий. «Любовь не знает прав сеньора, кто их потребует, мужлан в делах любви», — поет Бернар де Вентадур. Для культуры, со времен Адама утверждавшей господство самца, это поистине примечательное новшество.

По сути, рыцари и труверы так же, как в свое время римляне, волей-неволей вынужденные обольщать свободных женщин, имевших право отказать им, и надеяться не могли вырвать согласие силой. А разница в том, что их дама сердца занимает высокое положение в обществе, тогда как римские вольноотпущенницы, напротив, именно низкому положению были обязаны своей свободой. Превосходство любимой теперь стало правилом. «В даму высокого рода влюблен я затем, что умею любить, — декларирует испанец Карвахаль (1442–1469) и продолжает: — Ибо знатности с любовью по пути, а плебейству от бесчестья не уйти». «Декамерон» Боккаччо тоже предостерегает от всякого нарушения незыблемого правила.